Фото: Павел Самохвалов
Двор Музея архитектуры на Воздвиженке не лезет ни в какие рамки. Почти замкнутое, но вполне общедоступное пространство через переулок от Ленинки окружено палатами XVII века, усадьбой века XVIII и построенной пару лет назад деревянной минималистской коробкой под названием Immaterial Box — там сидят охранники. Окна всех строений крест-накрест перечеркнуты бумажными полосами — это инсталляция архитектора Кирилла Асса в память 65-летия начала войны. Вдоль стен расставлены — скорее разбросаны — архитектурные детали первой Триумфальной арки. На белоснежной веранде «МУАР-кафе» пустеют такие же белые кресла: говорят, все там настолько дорого, что давно уже не видно не только посетителей, но и официантов.
В самом МУАРе тоже, говорят, творятся странные вещи.Пока во всех музеях страны хранители опасливо перебирают свои сокровища в поисках недостач, тут, предположительно, экспонаты появляются сами по себе. Сотрудники архбюро Александра Бродского, чей офис расположен тут же, на третьем этаже Флигеля-руины, хохоча рассказывают про какого-то Кренделя — человека, уже год живущего в музее прямо под их дверью. Вместе с ним живут кошка и неопределенное количество друзей. Говорят, примерно год назад знакомая попросила Бродского посмотреть вместе с ней одну квартиру на предмет покупки. Там Бродский увидел какого-то бритого мужика в окружении очень странных ламп — он решил, что это и есть продавец, но в остальном квартира ему понравилась, и он посоветовал знакомой ее брать. Через короткое время он обнаружил того же мужика в зале музея перед дверью собственного бюро. Мужик был частью выставки «А.Н.Наделяев. Ретроспектива», состоявшей в остальном из фотографий, странных ламп, обшарпанной мебели, цветов, кучи странных мелочей, некоторого количества загадочных личностей и конструкции из пенопласта, где они жили.
На сайте музея выставка «Ретроспектива» представлена автобиографией автора («Алексей Николаевич Наделяев родился 4 февраля 1969 года в городе Ленинграде. Во втором классе получил прозвище Крендель… Закончил Приборостроительный техникум, гонялся на швертботах класса 470, работал дворником, мотался по стране автостопом, был беззаботен и счастлив… В 1999 году сделал первую серию объектов-светильников из дерева и бамбука… Понял для себя, что стал художником, и с этого момента считаю своей святой обязанностью создавать произведения искусства всеми доступными для меня способами») и кураторским текстом за подписью «Кирилл Алексеев, искусствовед» («Алексей Наделяев-Крендель в своем творчестве — собиратель. Собиратель картин, знаков и образов, произрастающих в нашем саду жизни… Именно бесконечно ускользающее лицо нашего времени — добыча Кренделя-фотографа»). Все это рассказывается в разделе «Прошедшие выставки» (даты стоят такие: 15 декабря 2005 года — 20 февраля 2006 года), но сейчас, в сентябре, Крендель все еще живет во флигеле.
Кабинет директора музея Давида Саркисяна, пожалуй, самое переполненное помещение на свете. На полках, комодах, столах и этажерках громоздятся стопки книг, альбомов и просто бумаг, к ним прислонены фотографии в рамах, повсюду расставлены какие-то стаканы и вазы, в которых свалены неклассифицируемые предметы — от рюмок, стеклянных шаров и линз до статуэток и монет.На вопросы о Кренделе Саркисян отвечает охотно и подробно.
— Кренделя ко мне привела одна моя хорошая подружка. Она сказала: вот человек, ему нужно помочь. Стоит такой парень, совсем не молодой, по которому видно, что он прошел огонь, воду и медные трубы. Но при этом он сохранил какой-то аромат девственной чистоты. Я посмотрел его гигантское творчество и нашел там огромное количество выдающихся фотографий. Постановочные у него некоторые чудовищные, но прочие — очень хорошие. Из него можно сделать двадцать разных фотографов. Я подумал: где же галерист, который им займется? У меня-то времени на это не было. Дело кончилось тем, что моя подруга, эта самая, купила ту квартиру, где Крендель жил как сквоттер, и парню просто оказалось негде жить. Я ему предложил сделать выставку в формате преувеличенной инсталляции, где он сам бы и жил. Когда до дела дошло, я сам пошел и быстренько сляпал ее своими руками — так, как хотелось. В итоге получилось. Это была выставка всего Кренделя как явления — фотография, эти его абажуры. Там были, скажем, какие-то закутки, где стоит табуретка, на ней стакан с ирисами, а рядом висят в банках три замечательные фотографии, сделанные супермодным, гламурным, светским фотографом, — это тоже Крендель. Нужно много учиться, чтобы делать такие буржуазные портреты. Мы в этом помещении собираемся построить такую артхаусную квартиру для гостей музея, дизайн уже Бродский придумал. Очень красивый. Но на этот проект еще надо найти денег, и поэтому Крендель как бы зажился. Живет и живет, водит гостей, получился такой разрешенный сквот. Инсталляция месяц провисела, но потом было жалко его выселять, поэтому мы его не выселили. Ко мне как-то ночью пришли в музей по-какому-то делу коллеги, двое кураторов. Я им говорю: а вот тут у нас сквот. И они страшно восхитились мной — мной, а не Кренделем. И я подумал: наверно, я герой, что разрешил такую вещь в академическом музее. Крендель с друзьями, понятно, вызывал своим безумным видом раздражение у строгого музейного народа, но я им всем говорил: это modern art, это актуальное искусство, это экспонат, так надо. И они смирились.
На другой стороне двора из затянутого целлофаном окна третьего этажа флигеля вниз свисает веревка с белой деревянной пешкой на конце. Это звонок к Кренделю. Потянув за веревку, чувствуешь наверху ход какого-то сложного механизма. В ответ — нежный девичий голос: «Леши нет, а мы открыть не можем — мы тут сами заперты».
В другой раз дверь во флигель открыта. На третий этаж ведет массивная, но явно очень ветхая лестница с гигантскими балясинами. Огромный зал с окнами на две стороны разгорожен десяткам каких-то ширм из фольги и пластика. Щелястый пол, оберточная бумага на потолке, продуваемые напропалую окна. По сути — большущая веранда, на самом деле очень красивая. Постепенно в поле зрения появляются абажуры, низкие столики с чайниками, растения, почему-то небольшой стог сена.
То ли в интерьере и впрямь чувствуется рука Саркисяна, то ли директор и его постоялец — родственные души. То же обилие мелочей повсюду, странные детали неизвестных механизмов, непонятные предметы на полу и под потолком. По стенам развешаны фотографии — некоторые действительно просто замечательные. На шум появляется бритый человек в шортах и майке, босиком, очень приветливый, но очень заспанный. Это Крендель.
К своему статусу музейного экспоната Крендель относится философски: «Я вообще все давно уже воспринимаю как норму моей жизни. Я понимаю, что в музее жить необычно, но глубинно я уже ничего необычного в этом не вижу. Вот именно понимания, что я живу в музее как музейный экспонат, у меня нет — я просто живу в некоем странном пространстве, которое к тому же является музеем. Просто сложились такие обстоятельства: пустой зал, интерес Давида к тому, что я делаю».
Историю про знакомую Саркисяна и Бродского, которая купила квартиру, где он жил, Крендель рассказывает по-своему. Выясняется, что никакой он не сквоттер: «Я тогда перекрестился, потому что штука баксов в месяц за жилье, когда нет стабильного дохода, — это жесткач, я только на нее и работал. И не знаю, откуда я деньги брал. Но сам я соскочить с нее не мог — от добра добра не ищут».
Про время, когда была открыта выставка, Алексей вспоминает почти с ностальгией, хотя подробности немного пугают: «Это совсем открытое пространство было, для всех. Что бы тут ни делал — с 11 утра до 7 вечера ты как реалити-шоу «Без стекла». Приходят люди, а мы здесь живем. Мороз потом внутри был -20°С, тут же потолка нет. Бумага, потом балки — и все. Двойной целлофан на окна натянули, печка 10 киловатт. Мы сделали огромную трехэтажную конструкцию из пенопласта, со всякими закутками, и там был такой шатер с дастарханом, его и отапливали. Тут такие делегации ходили: просыпаешься с утра, теснота — как на вокзале, человек 30 иностранцев в тулупах. Протискиваешься между ними, идешь умываться».
Мысль о том, чтобы люди платили деньги — посмотреть не только на его фотографии, но и на него самого, Кренделя, очевидно, совершенно не пугает.
— Билеты тут продаются на все выставки сразу, 50 рублей платишь — и идешь. Человек заходит, смотрит: такая-то выставка в Аптекарском приказе, такая-то в главном корпусе, и еще Флигель-руина, 3 этаж, — «Алексей Крендель. Ретроспектива». Люди разные приходили. Кто-то заходит смело, потому что понимает, что тоже участвует в шоу. А другие доходят до середины лабиринта, засовывают голову и видят: люди сидят, чай пьют. Многие уходить начинали. Если нам не лень, если люди симпатичные, мы их догоняем и говорим: а что ж выставку не посмотрели, типа только начали. Люди прикалывались, что они оказались в рабочей обстановке. 3000 человек вдруг побывали в мастерской художника. А так — как туда попадешь? Плоскогубцы, дрель, все сверлится, пилится, фотографируется со штатива. Вроде как такое шизо, но позитивное, вроде как на любви замешено.
Быт человека-экспоната устроен почти как у всех.
— Бытовых особенностей никаких, кроме того, что ванной нету. Господи — у меня весь центр друзья-приятели, заскочил, помылся, вещи в стиральную машину забросил, завтра забрал.
Очевидцы рассказывают, что иногда в дождь Крендель купается под водостоком во дворе.
— Да вот выходишь во двор и не задумываешься, что вокруг сотни окон и в них сидят сотрудники музея. Но когда ливни были, тут такой водопад фигачит, что если лицо подставить, прямо больно. Вот мы в шортиках и выскакивали, прикалывались — трудно же удержаться. А так особенностей никаких. Зиму мы, правда, уже подзабыли, но было жестковато. Я еще на велике ездил всю зиму, даже в -36°С по ночам.
Даже наличие сена можно, оказывается, объяснить: «Да вот накосил, принес целый мешок, не знаю зачем. В нем можно девушку обнаженную сфотографировать, его можно в подушку набить, там кот кувыркается, оно пахнет хорошо, вот и все».
Почему он остался жить в музее после выставки, Крендель тоже объясняет по-простому: «По большому счету если человек может снимать квартиру, нормально жить — на фиг надо такие экспириенсы. Но с другой стороны, поскольку есть такое, нет смысла запариваться. Да и запары не было никакой: как кончился СССР, мы так и живем. Да и в ССС— то же самое было. Это я про поколение свое говорю, про часть его какую-то. Как понесло — «Сайгон», туда-сюда, где-то работали, где-то не работали, и так всю жизнь. Люди говорят, это сложно, неудобно, постоянно на нерве, необеспеченно, нестабильный заработок, что впереди ждет — неизвестно. Но привыкаешь так десятилетиями жить, уже никаких проблем психологических нет. Наоборот — это прикол, адреналин, возможность постоянного выбора. Что дальше будет — я не задумываюсь. Мне Давид уже несколько раз говорил: «Алексей, скоро надо будет сниматься с якоря». Ну ясно, все же там будем. Я всем друзьям-товарищам еще полгода назад говорил — скоро съезжаем. Чтоб богов не гневить. Закончится эта хай-лайф — ну оно и к лучшему. Мне уже давно хочется на море поехать».
Заканчивает он трогательно, почти возвышенно: «Мы просто это все воспринимаем как нечто естественное. Если мы себя правильно в этом мире ведем, то и мир к нам относится благосклонно. Если я не должен идти на работу к восьми утра, я стараюсь это компенсировать. Раз уж я назвался художником, я фигачу то, что должен: красивых фотографий побольше, ламп, с людьми общаться, помогать им как-то. Ну и мир к нам как-то так: есть такое место — ну и живите. Мир говорит: не буду вас совсем выдаивать. Повыдаивал — ну и поживите так, только совсем не расслабляйтесь».
На другой стороне двора, в кабинете директора, Саркисян тоже рассуждает о будущем Кренделя — куда более практично: «Думаю, что его как живую инсталляцию нужно, и можно, и правильно, и гуманно переселить куда-нибудь, скажем, на проект «Фабрика», на какой-нибудь «Винзавод». Неужели никто из их владельцев на это не согласится? С точки зрения поддержания настоящего, натурального искусства, растущего от земли, — потому что он Кандид, его двигает вперед вера в то, что его искусство его когда-нибудь спасет. Жалко, что никто им не занимается. Все хотят готовый продукт, человека, который такая сволочь, что сам себе менеджер. А человека, который не сволочь, — его очень трудно сделать. А Крендель не сволочь, он абсолютный пупсик».
