Гипнопечень

Мисхор, шестидесятые, панбархатное море и мы, двадцатилетние, впервые здесь, в Крыму. Я и Женька Терещенко делаем вид, что учимся на факультете журналистики, Том Борисов, наш приятель, готовится стать дипломатом. Ему нравится собственное имя, и развалюху, снятую в саду, мы окрестили «Хижиной дяди Тома». До пляжа двести метров, а там море, девочки, вино – что еще нужно для полноценного отдыха столичных чуваков? Aх, да, еще деньги. Деньги почему-то кончились через две недели, но на завтрак в саду росли сливы, а днем к палатке у пристани привозили из соседнего колхоза виноград. Обнажив торсы, мы разгружали ящики, получая за радостный труд по здоровому куску жареной печенки с хлебом и прозрачные, липкие гроздья. Бочковой портвейн стоил даром.

– Пища богов! – восхищался Женька. Он что-то знал про Прометея.

Но два дня шел дождь. Над Мисхором просто разверзлись небесные хляби, и непроходимая стена ливня встала на пути к вожделенной палатке. Мы оголодали. И едва хляби иссякли, дружно понеслись к торговой точке, готовые сгрузить сто тысяч тонн. Увы, виноград не привозили два дня, печенку не жарили, и под грязным куполом витрины только и лежали ее сырые, темно-бурые куски. По девяносто копеек.

– Ладно, мужики,– воскликнул я отважно. – Берем сырую, я вам такую печенку по-строгановски сделаю! Обомлеете.

– Так берете или нет?! – загневалась внезапно продавщица. – Я из-за вас не успеваю в летний сад.

– A что там нынче? – удивился Том. – Для фильма вроде рановато.

– Вы что, не слышали? Ну вы, ребят, даете. К нам из Симферополя приехал гипнотизер. Говорят, жутко известный. Будет всех усыплять.

Мы переглянулись. Вечер обещал быть интересным.

Мисхорский летний сад забит был до отказа. Мы едва примостились среди желающих массово усыпиться. Под влажной раковиной эстрады стоял невысокий человек в черном костюме и при галстуке. Похожий на бухгалтера из фильмов.

– Гипноз, – разносилось с эстрады окрест, – происходит от греческого слова hypnos и обозначает сон. Да-да, товарищи, обыкновенный сон. Искусственно вызываемое сноподобное состояние человека, при котором торможением охвачена не вся кора головного мозга, а лишь отдельные ее участки.

На голодный желудок портвейн подействовал немедля. Мой быстрый мозг решил притормозить, и веки начали смыкаться.

– Так называемые сторожевые пункты, – издалека твердил мне чей-то голос, – сохраняют возбудимость, обеспечивая контакт загипнотизированного с раздражителями.

– A сейчас, дорогие товарищи, – гипнотизер внезапно посуровел, – когда вы поняли сущность гипноза, я вас всех, абсолютно всех усыплю. Конечно, если вы согласны.

Зал дружным воплем согласился. Неуловимым жестом мага бухгалтер вытащил блестящую штуковину из стали и протянул ее взволнованному залу.

– Но вначале – эксперимент. Сожмите руки за головой и смотрите, смотрите, смотрите на этот блеск чудесного предмета. Ваши руки немеют, немеют, немеют, вы не можете разжать пальцы, не можете, не можете, не мо... Кто не в силах разжать – встаньте.

Зал облегченно всплеснул руками, и только две фигуры обреченно встали со скамьи. Какой-то парень близ эстрады – и я. Мы стояли атлантами, держа на сцепленных руках вниманье ошарашенного зала. «Идите на сцену!» – приказал гипнотизер. Парень шагнул первым, зацепился за чьи-то ноги и, чтобы не грохнуться, разжал невольно руки. Под улюлюканье зрителей он с позором возвратился на место, и на сцену к таинственному человеку в черном взошел только я.

– Действительно не можешь? – в сомненьях шепотом спросил гипнотизер.

– Смог бы, давно разжал.

– Товарищи, – обрадовался гастролер, – перед тем, как перейти к массовому сноподобию, я продемонстрирую вам все чудеса гипноза на этом молодом человеке. Вы согласны?

– Да! – выдохнул зал.

– Садитесь на стул, – жестко потребовал маг. – Расслабьтесь, расслабьтесь, расслабьтесь. А теперь спите, спите, спите.

 Под одобрительное гудение зала я тихо заснул. Он еще что-то подозревал, он сам не верил в собственные чары. A я заснул – спокойно, безмятежно. Тогда он принялся абсолютно бесцеремонно водить меня, спящего, по сцене, и уже не он, а восхищенный зал подсказывал мне путь. «Прямо, иди прямо...», «Давай налево, а потом кругом...», – кричали доброхоты, когда я слишком опасно подходил к рампе. Потом он внушил мне силу. «Вытяните руки в стороны. Его рука тверда, как сталь и никто не сможет согнуть ее. Желающие согнуть эту твердыню, прошу на сцену». Три тетки жуткого размера выпорхнули на эстраду и навалились мне на вытянутые руки. Но руки были тверды, как сталь, и тетки возвратились ни с чем. Зал завороженно следил за этой борьбой, и его вера в гипноз крепла с каждой минутой. «Вы курите?» – спросил меня, спящего, гипнотизер. «Конечно», – ответил я из сна. «Это – хорошо», – буквально возликовал он. «Сейчас я навсегда отучу вас от пагубной привычки. Вы больше не будете, не будете, не будите курить. Сам запах дыма вам теперь противен. Он вызывает приступ рвоты, он вам противен станет навсегда. Желающие подымить ему в лицо, прошу на сцену».

И еще пятеро отдыхающих с восторгом выскочили на эстраду. Господи, какую же гадость они курили в начале шестидесятых. A потом он просто сказал: «Перед вами школьная доска. Возьмите мел и напишите на ней: я больше не буду курить. И пусть зал читает это вместе с вами».

Я взял воображаемый мел, подошел к воображаемой доске и, не проснувшись, стал писать. «Х... – хором читал за мной ошеломленный зал, – Е... Р... У... Ш... К... И...»

Помните паузу в «Ревизоре»? Наша длилась дольше. A потом раздался хохот. Жуткий хохот масс. Он громом прокатился над Мисхором, и я подумал – снова быть дождю.

Кстати, печень по-строгановски я приготовил в тот же вечер. Это же совсем просто. Зачищенную печенку нарезать брусочками, посолить, обжарить, посыпать обжаренной пшеничной мукой, добавить шинкованный, пассерованный репчатый лук, ложку томатной пасты, сметану, перемешать, поставить на огонь и хорошенько прокипятить.