Генеральный прогон

Фекла Толстая: Вы часто о любви думаете?
Константин Мурзенко: О любви не нужно думать, ей нужно заниматься.
Сергей Шнуров: Дурацкое словосочетание «заниматься любовью».
Константин Мурзенко: А мне ужасно нравится эта категория.
Фекла Толстая: Может, просто нет другого слова, и в этом вся беда. Вот и появилось исковерканное.
Константин Мурзенко: Под понятием «заниматься любовью» обычно подразумевают секс. Это очень большая ошибка.
Фекла Толстая: Чем отличается «заниматься любовью» от «заниматься сексом»?
Сергей Шнуров: Мне кажется, «секс» — совершенно дурацкое слово, и власть была совершенно права, когда сказала, что секса нет. Его как не было, так и не появилось. И не будет. Потому что, к сожалению или к счастью, русский человек — не хочу говорить такие дурацкие вещи, — но он более духовный. И для него любая по…бка все равно заканчивается душевной травмой, бутылкой водки, разбитой головой и начищенным е…альником друга. Так что какой тут секс?
Фекла Толстая: Может, мы и любим тогда крепче?
Сергей Шнуров: Крепче любим до того, что аж можем задушить, понимаете?
Фекла Толстая: Ну так это же интересно!
Сергей Шнуров: Это интересно, только трупов после этого много остается. Таких любвеобильных.

Фотографии: Даша Ястребова

Фекла Толстая: Мы с вами последний раз встречались, когда вы играли Анну Каренину, — вот уж история про любовь.
Татьяна Друбич: Анна Каренина… С этим чувством тяжело, и не все могут с ним справиться. Чувство, трудно совместимое с жизнью, серьезное. У нас-то с вами все концы сойдутся, то есть мы доживем до своего логического завершения. А люди, которые…
Фекла Толстая: Которые влипли.
Татьяна Друбич: Не жильцы. Когда тебя сносит с орбитальных траекторий, вот тебе и Анна Каренина. Он что, не знал, что нельзя приставать к замужней женщине? Она ему говорила: отвали. А он все — давай и давай. Вот она дала.
Михаил Ефремов: А он отвалил.
Татьяна Друбич: Как обычно мужчины делают — они начинают из частности к общему приходить. Они начинают задумываться. Что Каренин, что Вронский. Они начинают рассуждать — совершенство социальных устройств, проблемы в судебной системе с разводами… А она — под поезд.

Дина Корзун: Не знаю, бывает ли так в жизни, но в сказках и кино нас часто заставляют верить в великую силу любви. В сказках все время добро побеждает.
Константин Мурзенко: Неохотно, но приходится в это верить.
Максим Суханов: На самом деле в этом-то засада и есть. Потому что, воспринимая такого рода сказки в детстве и желая все это превратить в жизнь, люди стремятся остановить время. Время счастья.
Фекла Толстая: То есть в сказках все заканчивается на какой-то мертвой точке, на картинке?
Максим Суханов: Конечно, да. При этом все прекрасно осознают, что все находится в движении. Либо развивается, либо деградирует. Но тем не менее всем хочется все остановить.
Михаил Ефремов: Фауст.
Максим Суханов: Да. Но я думаю, что если развитие — того же таланта или той же любви, которая под стать таланту… Если человек ей занимается и каким-то образом ухаживает за ней, то тогда это происходит.
Фекла Толстая: А что, можно ухаживать за любовью — и тогда она будет цвести?
Максим Суханов: Рецептуры в этом нет, но я думаю, что, конечно же, можно. Нельзя существовать на шлейфе своих предыдущих достижений.
Фекла Толстая: Скажите, а вот почему все так запариваются на теме любви?
Михаил Ефремов: А потому что мы все нервничаем! Откуда берутся дети? Возьмите мировую литературу — там все истории. Это истории-то повторяющиеся, в принципе. В кино и театре процентов десять не о любви, остальное — все о любви.
Сергей Шнуров: О чем мы говорим. В порнухе тоже много любви. Ни за что не поверишь — вот люди, е…ущиеся там, по ту сторону экрана, друг друга любят. Есть такие выдающиеся люди.

Фекла Толстая: Как меняется отношение к любви с возрастом?
Ксения Кутепова: Я могу сказать за себя, хотя еще не настолько стара. Вот я уже не обращаю на валентинки никакого внимания. В какой-то момент начинаешь относиться к любви как к самому ценному, что есть.
Дина Корзун: Любовь становится менее эгоистичной. Но это опять со стороны женщины.
Ксения Кутепова: Мужчины более озадаченные. Мужчина может без любви, а женщина не может.
Максим Суханов: Гораздо интереснее, что сегодня женщина гораздо легче может обходиться без мужчины, чем мужчина без женщины. Ее самостоятельность проявляется все сильнее и на самых разных территориях. Это происходит медленно, но верно. И в конце концов либо мужская инфантильность дойдет до полной деградации, либо образуется какой-то третий пол, либо все это плавно выльется в матриархат. Что тоже, думаю, неплохо. Я во всяком случае ощущаю очень сильное маточное влияние на все вокруг.
Фекла Толстая: Ужасная перспектива.
Максим Суханов: Не думаю, что это ужасно. Как только мужская психология станет изощреннее и менее банальной, тогда начнется другой процесс. Но пока женщины живут интереснее мужчин.
Фекла Толстая: Может, если такое будет, то наступит эпоха любви?
Максим Суханов: Не надо об этом говорить как о фантастике. Это нескорое время, но все идет к этому.

Андрей Васильев: Вы все знаете, что был такой клуб «30/7». Он тут закрылся летом, на Петровском бульваре. При советской власти там была швейная мастерская, которая в три смены работала. И вот там сидят эти швеи и фигачат. На первом этаже большие окна были, и мы с другом приходили часам к одиннадцати и стояли, прижавшись к окну. Дожидались, когда кончится третья смена — и клеили этих девок.
Фекла Толстая: Как вы их клеили?
Андрей Васильев: Да чего там клеить? Они выходили, а тут мы — два парня клевых. А потом там открылся клуб «30/7», куда тоже все ходили и клеили телок. Только они уже по-другому были одеты. Хороший конец?
Фекла Толстая: Это не про любовь.
Андрей Васильев: Да здрасьте.
Михаил Ефремов: В любви главное — клеить.

Татьяна Друбич: У меня товарищ есть. У него была гениальная бабка Софа. Софья Израилевна. Ее муж в Большой советской энциклопедии записан как Минов Леонид Григорьевич — военный летчик, парашютист.
Михаил Ефремов: И удалец.
Татьяна Друбич: И удалец. Он один из создателей ДОСААФ. И вот она однажды рассказала мне историю, которая произвела на меня впечатление. Она на даче в ванной лежит… Роскошная семья. Я представляю — наверное, она была в полосатом каком-нибудь купальнике. И возвращается он с полетов. Он был милый интеллигентный человек, но ревнивый. Потому что ревность — это, в общем-то, правильное чувство. Ревнивый. Ну что-то ему там по запаху не понравилось. Он берет и шмаляет в нее. Она мне рассказывает: «Я так испугалась…» И он побежал к машине. Она говорит: «Я выскочила за ним полуголая, чтоб его остановить, — понимаю, что он нервничает, что сейчас с ним что-то может случиться». И я ее спрашиваю: «Так что, Софа, он промахнулся?» Это такая была обида! Она говорит: «Чтоб дедушка промахнулся? Как ты могла подумать? У него была осечка!»
Дина Корзун: А был повод ему так себя вести?
Татьяна Друбич: Ну я уж не спрашивала, я упала после такого — вот это чувство любви: он в нее стрелял, а она за ним бежит, волнуется, что он сейчас в машину сядет…
Сергей Шнуров: Тут вообще не вопрос, был ли повод. Повод всегда есть.

Татьяна Друбич: Моя дочь Аня спросила, когда она еще была маленькая, что такое хорошее кино. Я говорю: «Когда люди любят друг друга и бегут навстречу друг другу — это плохое кино, а когда люди любят друга друга и друг от друга бегут — это хорошее кино».
Андрей Васильев: А можно я расскажу, с одной стороны, про кино, с другой — про Таню Друбич? Когда Таня снялась в фильме «Сто дней после детства»… Кстати, чистейший фильм, действительно про любовь, причем про любовь абсолютно реальную, никакой примеси, никакого секса — поэзия, а все равно все сверстники Тани на нее после этого фильма дрочили. Это я как свидетель говорю.
Татьяна Друбич: А можно я про Васильева расскажу? Сидим мы в аэропорту в Гамбурге. Тысячу лет тому назад. И естественно, завязался разговор. Я помню, ты рассказывал, как ходил на Риппербан — «улицу красных фонарей». Этот рассказ я запомнила на всю жизнь. Вот это про любовь.
Фекла Толстая: Повторите его.
Татьяна Друбич: Нет, я не могу, мне страшно.
Андрей Васильев: А могу рассказать я. В Гамбурге действительно есть такая улица с проститутками. Тогда это стоило где-то 50 марок за 15 минут.
Фекла Толстая: Что стоило?
Андрей Васильев: Секс. И мы пошли с моим другом Леней. Первый раз в жизни пошли.
Сергей Шнуров: Риппербан — это такой фастфуд. Секс-фастфуд.
Андрей Васильев: Причем знаменитый — с XVIII века. Не триппербан, а Риппербан. Мы пошли с другом Леней, у нас даже деньги были — мы там кино снимали. Дико боялись — первый раз в жизни к проституткам. Стремно. Я говорю: «Лень, давай зайдем в какое-нибудь кафе и по рюмочке выпьем — для храбрости». Зашли, сидим там вдвоем с ним, а оказалось, кафе называлось «Он и он», то есть мы сидели в гей-кафе и нажирались. А когда я все-таки пришел, она включила будильник — реально будильник, — и у меня от этого будильника ничего не получилось. Она спрашивает: «Откуда ты родом? У тебя немецкий не очень хороший». А кончилось тем, что она мне сказала: «Вообще, не надо было пить». И я ушел. Это любовь, да?
Сергей Шнуров: У нас был случай лучше. У нас вот за подобный подвиг тоже так вот волновался один приятель — ему проститутка вернула деньги.
Андрей Васильев: Мне сколько раз возвращала!
Михаил Ефремов: Вернула деньги, бросила работу и вернулась на родину.

Фекла Толстая: А мужчины что, вообще не разговаривают о любви? Или не думают о любви?
Сергей Шнуров: Мужчины о любви воют.

Татьяна Друбич: А в основном беды-то отчего? Оттого что люди начинают симулировать это чувство. Начинается как в анекдоте: поцелуй меня, как Ромео Джульетту, я тебя за жопу ущипну. Как Каштанку.
Максим Суханов: Хорошая идея — рассказать о любви в контексте симуляторов, ведь почти все, что сейчас происходит, связано с симуляциями и псевдопроявлениями. Допустим, любовь к «Единой России».
Андрей Васильев: Групповуха такая.
Максим Суханов: Здесь надо прослеживать причинно-следственную связь: все это выросло из отношений человека к человеку, женщины к мужчине.
Фекла Толстая: Вы считаете, что любовь к «Единой России» влияет на то, как любят…
Максим Суханов: Нет, я считаю, что любовь к «Единой России» — следствие отношений мужчины и женщины у нас.
Фекла Толстая: Так, это интересно.
Максим Суханов: Да, мне тоже кажется, что это интересно. Когда здесь происходит симуляция, она очень сильно влияет на симуляцию в социальных отношениях.
Сергей Шнуров: Мне кажется, что вся история России — это симуляция. Симуляция любви к кому-то. И симуляция властей предержащих. Коммунистическая партия, все эти деятели.
Фекла Толстая: Вы считаете, что это недавняя тенденция, что люди не умеют любить?
Сергей Шнуров: Они симулируют из-за кинофильмов — всем кажется, что все почему-то должны любить. Фекла Толстая: Почему не должны?
Сергей Шнуров: Потому что не должны.
Фекла Толстая: А что, есть люди, которые вообще никогда не любят?
Сергей Шнуров: Ну наверное. Наверное, должны быть.
Фекла Толстая: А вот сейчас, конечно, никто за столом не скажет, что он не…
Максим Суханов: Думаю, не все могут обладать этим даром.
Фекла Толстая: Вы обладаете?
Максим Суханов: Мне, как и каждому по земле ходящему, хотелось бы так думать.

Ксения Кутепова: Я, вообще, думаю, что в процентном соотношении женщины любят больше, чем мужчины.
Сергей Шнуров: Женщины испытывают большее чувство привязанности. Можно график нарисовать: мужчина и женщина встретились. С момента их встречи у мужчины чувства ослабевают, потому что она ему надоедает. У женщины, наоборот, начинает расти привязанность. Эти кривые просто не совпадают зачастую.
Фекла Толстая: От вас я не ожидала, что вы мне график построите. А вы тоже думаете, что мало людей испытывают чувство любви?
Ксения Кутепова: Среди знакомых моих все испытывают чувство любви.
Сергей Шнуров: Если вспомнить про «Единую Россию», то можно сказать, что 67% испытывают чувство любви. Ну это из взрослого населения.

Сергей Шнуров: У меня вся жизнь — любовные истории. Одна длинная любовная история.
Дина Корзун: У меня тоже. Одна большая сплошная.
Сергей Шнуров: Но в любви нет никакой романтики. Любовь — это не созидательная сила, совершенно точно.
Фекла Толстая: А почему так?
Сергей Шнуров: Да загляните внутрь себя — и вы поймете, о чем я говорю. Чем сильнее чувства, тем людям вокруг становится тяжелее, тем больше поле, выжженное вокруг тебя.
Михаил Ефремов: Чем сильнее чувства, тем слабее разум.

Татьяна Друбич: Приходит один, говорит: «Хочу жениться, у меня три на выбор — не могу разобраться». Ему отец говорит: «Дай каждой по штуке баксов и посмотри, кто как будет тратить». Первая сразу купила всякой фигни — туфли, шмотки; вторая пятьсот потратила на себя и на пятьсот то же самое купила своей маме. А третья стольник потратила, девятьсот неясно куда дела. Где, говорит жених, девятьсот баксов? Она: «Знаешь, дорогой, я их отложила на нашу с тобой будущую жизнь». Отец подумал и говорит: «Женись на первой». Тот: «Почему?» Отец: «У нее задница лучше». Вот мужская логика.

Фекла Толстая: Приятно разговаривать о любви?
Михаил Ефремов: Неловко.
Фекла Толстая: Неловко говорить даже о чужой любви? А на меня производит впечатление чужой опыт. Это влияет на меня. А на мужчин нет?
Максим Суханов: На меня чужой опыт никогда никакого впечатления не производил. Благодаря этому я и продолжаю играть на сцене. Потому что актерское состояние инфантильности, которое нужно для сцены, отвергает чужой опыт, приемлет свой собственный. Благодаря этому фундаменту ты можешь дальше фантазировать и что-то наращивать. Все истории, прочитанные или услышанные, могут закладываться как интеллектуальный багаж, но ни в коем случае — как эмоциональный.

Фекла Толстая: Максим, а вы что думаете про историю с Анной Карениной?
Максим Суханов: У Бомарше была хорошая фраза, она во многом характеризует отношение мужчины к женщине: «Ухаживать за собственной женой — все равно что охотиться за жареной курицей». У Вронского приблизительно то же самое.
Фекла Толстая: Фу, какая противная фраза.
Максим Суханов: Это Бомарше.
Константин Мурзенко: Представляете себе охоту за жареной курицей?
Михаил Ефремов: Собрались поговорить о любви, наорали друг на друга.

Фекла Толстая: Валентинки надо облить бензином и поджечь.
Сергей Шнуров: Мы это уже не выжжем напалмом, потому что новое поколение растет в новых условиях.
Фекла Толстая: А что, они по-другому к любви относятся?
Сергей Шнуров: Я думаю, они даже не знают о предмете разговора.
Фекла Толстая: Вообще не любят никого? Почему?
Сергей Шнуров: Любят, но как-то по-другому. Вся эта сказка происходит сейчас ровно за час. От момента знакомства до момента по…бки. Сейчас никто назад не оглядывается, и все идут дальше. Это проще как мальчику, так и девочке.
Фекла Толстая: А мы тогда чем отличаемся от людей, которые на 50 лет нас старше?
Сергей Шнуров: Дело в том, что у нас любовь и верность порой взаимоисключающие понятия, а у них они сосуществовали друг с другом.
Фекла Толстая: А почему мы это потеряли?
Сергей Шнуров: Тут на самом деле очень глубокий аспект, потому что в нашей жизни уже 8 раз менялись деньги. У нас нет системной ценности глубокой. Мы живем в системе постоянной смены оценок и координат.
Дина Корзун: Мы и двигаемся быстрее. Если раньше люди ехали на лошадях, сейчас можно прилететь в Америку…
Сергей Шнуров: Нет, дело не в лошадях, это уж точно. Дело, по-моему, в том, что люди перестали видеть невидимое.
Фекла Толстая: А раньше видели?
Сергей Шнуров: Видели. Каким-то странным образом — притом говорили, что атеисты. Те проблески, которые у нас проходят, называются почему-то расширением сознания и напрямую связаны с наркотиками.
Фекла Толстая: С наркотиками любить легче, наверное?
Сергей Шнуров: Ну смотря с какими. Опять же, наркотики только подхлестывают симуляцию чувств. Эта симуляция не есть расширение сознания. Можно бесконечно говорить о том, что твое сознание расширено, и быть замкнутым в одну точку.

Дина Корзун: Любовь — это наказание, испытание и награда: она разрушает человека, для того чтобы построить что-то новое. Это такой атомный взрыв, после которого рождается новая вселенная. В кино это очень интересно играть. Я вообще все свои роли играю только про любовь. Что бы ни было, даже если это не прописано, я себе все равно, не договариваясь с режиссером, найду кого любить. И так интереснее.
Фекла Толстая: Почему?
Дина Корзун: Потому что есть движение. Вот мы тут разные собрались: вот мужская сторона, вот женская… Может, в этом смысл нашей встречи. Не то, что мы артисты, — мы мужчины и женщины. Мне, например, очень интересно: я иногда запутываюсь в своих женских поисках любви и в своей женской логике. Чтобы это как-то сбалансировать, очень полезно послушать другую точку зрения. Мы настолько с разных планет, что и любовь, и подход к ней понимаем по-разному. Для нас любовь — это такой, что ли, мостик, который нужно построить, рука, которую нужно протянуть, чтобы удержаться, чтобы получить вдохновение, силы, чтобы было движение. Для мужчин, насколько я могу судить из своего опыта, это что-то совсем иное. Но чем больше ты будешь говорить о любви, тем меньше ее испытаешь.
Фекла Толстая: Если не говорить и не хотеть ее, то она быстрее придет?
Дина Корзун: Может быть, да. Я недавно пересмотрела фильм Альмодовара «Поговори с ней». В нем уже само название многое говорит о том, что такое женская любовь. И не нужно нам пытаться друг друга до конца понять. Для нас, для меня лично, говорить — это важно. Выразить эту вспышку, эту шаровую молнию.
Сергей Шнуров: Ну это женщинам важно, а мужчина про это пишет стихи.

Михаил Ефремов: Есть такая известная фраза — «Любовь играть нельзя».
Фекла Толстая: И что теперь нам с этим делать?
Сергей Шнуров: Не играть.
Фекла Толстая: Ну как же так? По-моему, это отмазка.
Ксения Кутепова: У каждого автора любовь своя. У Чехова — любовь, которая ускользает, у Толстого — любовь, которая меняется на протяжении времени. У Шишкина она есть и никуда не девается.
Михаил Ефремов: Играть любовь — это желание касаться.

Дина Корзун: Интересно, а что первое было, как вы думаете, — люди начали любить, а потом писать стихи или, наоборот, в поисках прекрасного писать книги и придумывать любовь, делать фильмы и рисовать картины. И, может быть, на самом деле любви нет, а это мы все просто хотим счастья неземного?
Сергей Шнуров: Понятие любви, которое нам навязали в эпоху романтизма, испытало жуткий кризис во времена Ницше. Тогда все было возведено в кавычки, «Бог умер» из-за частого употребления и девальвации понятий. И чем чаще мы произносим это слово — «любовь», пытаемся найти какое-то ему определение, тем больше мы его хороним.
Михаил Ефремов: Тем больше мы похожи на рыб.