Гайд-Абай

Отправляясь коротать выходные на оккупированный протестующими Чистопрудный бульвар, я беспокоился. Провести сутки среди бунтующих шахтеров Кузбасса, разъяренных египтян или недовольных отменой выборов жителей Южной Осетии — предприятие не только увлекательное, но и безопасное. Может, не физически, зато уж точно психологически: чужой город, чужие люди, чужие проблемы. Обнаружить, что близкие тебе политические ценности на родном бульваре защищают не так и не те, может оказаться куда противнее — идеалы идеалами, но представление о том, как их нужно воплощать в реальность, у всякого свое.

Критики новой протестной формы выдергивают из контекста местной жизни что-то одно и сводят к этому признаку все происходящее в микрокосме «Чистопрудной республики».

Одни говорят: «Помесь детского сада с турпоходом». Да, так и есть, здесь много играют и ночуют в спальниках. Вот группка подростков уселась на траву и громко хохочет, смакуя немыслимо бородатый и настолько же сальный анекдот. Их сверстники горланят под гитару вечно актуального Цоя. Кто-то спит, распластавшись на грязной пенке. Другие старательно собирают мусор и делают бутерброды. Чуть поодаль здоровые лбы, развалившись под деревом, режутся в монопольку.

Для других ворчунов лагерь — сплошь фрик-шоу и балаган маргиналии. Персонажи здесь действительно попадаются невообразимые — от лжеветеранов до панков (хотя эти-то, как и редкие бомжи, буквально коренные обитатели бульвара).

Даже для жесткого определения «цирк» есть не только эмоциональные, но и формальные основания. Скажем, в субботу событием вечера стало появление коренастого мужичка, привязавшего прямо посреди бульвара корову с белым бантом в рогах. Парнокопытное было призвано демонстрировать губительность вступления России в ВТО — по словам хозяина, фермера Олега Сироты, из-за новых таможенных ставок Глашу уже осенью придется пустить на мясо. Появление скотины на бульваре произвело фурор. Фотографы заблестели глазами и вспышками. Рядовые «оккупанты» столпились и загалдели. Дежурные полицейские скучковались, вызвонили начальство и, убедив его, что на работе не пьют, напружинились в ожидании указаний.



Впрочем, поп-звезда Глаша, выглядела еще напряженнее. Как выяснилось, не только из-за внезапной славы.

«Что же ты как нелюдь, у тебя же корова недоенная, взорвется сейчас, — налетели на хозяина две женщины из толпы. — Думаешь, мы не видим? Мы ж сами из деревни только два года как в Москву перебрались».

Появилось ведро, и одна из дам решительно приступила к дойке. «Хоть бы вазелин захватил, а то вон какие соски сухие», — стыдила она Сироту, мечущегося в безнадежных попытках отогнать от Глаши настырных папарацци. Когда акционистская дойка была закончена, фермер с видимым облегчением повел корову в Харитоньевский переулок, где была припаркована скотовозка.

«Домой пора, а то нам же еще ехать через всю область», — держа марку объяснил он свою поспешную ретираду.

Вслед за ним на поиски фургончика крадучись отправились участковый и пара гаишников.

«Да, полчаса меня промурыжили, — рассмеялся Олег, когда я позвонил ему ночью, чтобы узнать, все ли в порядке, — все проверили: документы на меня, на машину, на прицеп, даже накладную на корову. К чему придраться не нашли. Ну, говорят, ты не обижайся, но нам что-нибудь надо на тебя организовать — приказ такой. Оформили штраф за переход улицы в неположенном месте. Я им говорю: «Впишите, что переходил с коровой». Для истории. Они не хотели, но я им сказал, что иначе протокол подписывать не буду. Вписали. Потом еще до МКАДа за нами машина милицейская ехала, чтоб я больше Глашу нигде не экспонировал».

Так что да, и цирк тоже. Но, во-первых, отнюдь не только он, а, во-вторых — ко всеобщему удовольствию.



И все же самое примечательное в этом лагере — принцип его функционирования — самоорганизация. Здесь есть обитатели, добровольно отвечающие за кухню и питание, за листовки и издание газеты, за безопасность и уборку мусора. Оргвопросы решаются обсуждением-голосованием на ежевечерней «Ассамблее», в которой принимают участие все желающие. Темы в повестку также вносятся кем угодно — заявку можно оставить в течение дня на специальном ватмане или высказать в ходе форума. В результате эдакой прямой демократии у лагеря уже появился свод правил, а выглядит стоянка оккупантов не только оживленнее, но и опрятнее прочих участков Бульварного кольца. Или — помимо стихийно вспыхивающих дискуссий, появился свой лекторий. Прочитать мастер-класс или лекцию также может всякий, кому есть что сказать. Темы самые разные: «История гражданского неповиновения от Сократа до Мартина Лютера Кинга», «Развитие антифашистского движения в России», «Кто такие левые и чего они хотят» и т.п.

Несмотря на политический окрас и самого стояния, и названия большинства лекций, говорят здесь отнюдь не только о политике. Вот вполне внушительная группа «оккупантов» с удовольствием слушает лекцию орнитолога Виталия Никулина «Социальные корни экологических проблем»:

«Нефть — один из немногих гарантированных способов убить в водоеме все живое, однако и ее можно использовать с умом, — задумчиво рассказывает Никулин. — У нас в тайге когда-то даже проводили такой эксперимент: на огромной площади занефтевали населенные кровососами болота, а когда их личинки погибли, собрали всю нефть и выпустили в эти болота личинки чрезвычайно плодовитых, но безвредных двукрылых. В итоге все эти территории на десятилетия были избавлены от полчищ кровососов».

Если вы настолько политизированы, что этот пример нереволюционного дискурса вам не кажется убедительным, есть еще лекции «Как делать новости», «Нужно ли россиянам короткоствольное оружие» и даже «Альтернатива древнерусской истории».



На вопрос о цели протеста я, признаюсь, ожидал от постояльцев акции чего-то максималистского, революционного или хотя бы запальчивого — все-таки ребята в основном молодые, ретивые. Ничего подобного. Практически никто в лагере не уповает на немедленное торпедирование режима при помощи чистопрудного протеста. И, соответственно, задачи ставятся куда более прозаические. Тактически — день простоять, ночь продержаться, не дать ОМОНу подмять под себя весь город. Это важно из принципа, как символ непокорности. Погонят здесь — уйти к Политеху, спровадят оттуда — дальше подворотнями и переулками, по бульварам, скверам и паркам. Как игра в колдунчики — всегда должен быть кто-то, кого не осалили, тогда он сможет «расколдовать» других.

Но есть и стратегическая цель, о которой здесь говорят чаще всего.

« Мне кажется, важно, чтобы было такое место в городе, к которому привлечено внимание — прессы, горожан, приезжих. Своего рода достопримечательность, позволяющая нам здесь объяснять свою точку зрения, распространять наши идеи, — старательно подбирает слова 20-летний студент Михаил Щербанюк. — И, конечно, чтобы к нам прислушивались, это место должно быть симпатичным, ухоженным, образцовым с точки зрения имиджа и координации. Вот что-то такое мы и пытаемся создать. И в этом смысле отсутствие Навального и Удальцова даже имеет очевидные плюсы — мол, когда они рядом, все впадают в почтение и делают только то, что скажут «вожди». А так все приходится придумывать и реализовывать самим, что правильно: и опыта больше, и палитра богаче».



Хорошо организованный, разнообразный и динамичный «ОккупайАбай» с каждым днем все дальше уходит от скоропалительной революционной риторики, превращаясь в площадку для обсуждений и гражданской консолидации. И хотя именно это вызывает раздражение у наиболее горячих голов, в долгосрочной перспективе как раз такие формы протеста способны привести к структурным изменениям общества. Ну вот даже случись завтра революция — допустим, сокрушили бы все и вся, смели режим. Но какова вероятность, что через десять лет к власти не придут реакционеры-коррупционеры-чекисты (нужное подчеркнуть)? Можно называть собравшихся на Чистых прудах циркачами, бездельниками или маргиналами, но, ей-богу, настроение после общения с ними становится куда лучше, чем после интервью с высокопоставленными чиновниками.

В полшестого утра я разговорился с одним из местных организаторов. Коренастый боец «Левого фронта» — красная ленточка рядом с белой, значок с алым кулаком на черном фоне. Пока я выслушивал его тираду о ценностных ориентирах современного троцкизма, к нам, потягиваясь, подошел накачанный бритоголовый детина, дружинник-националист. Поигрывая здоровенной пряжкой с надписью «Спартак», он издевательски вперился в значок моего собеседника. Было видно, что в иных обстоятельствах обоим антиподам не понадобилось бы других поводов для жесткого махача.

— Если с утра пролетариат подтянулся, хорошего дня не жди, — зевая пробасил ультраправый.
— Я, между прочим, тут, как и вы, всю ночь дежурю, — обиженно ответил ультралевый.
— Да знаю, я, знаю, — вполне дружелюбно откликнулся скин, уходя.
— Нечасто подобное миролюбие встретишь, — опешил я.
— Сам впервые в жизни такое вижу. Ну, общий враг, да и все остальное, что здесь. Мы же это все-таки вместе делаем, — леворадикал растерянно обвел рукой лагерь.



Теоретически того, что все собравшиеся недолюбливают Путина, вполне достаточно и для двухчасового митинга, и для недельного стояния. Однако в данном случае бессрочная готовность к полевому сожительству с душевными антагонистами зиждется на чем-то большем, чем один лишь протестный драйв. Над цветущим Чистопрудным бульваром витает что-то такое, что сами активисты, очевидно, очень хорошо чувствуют и пытаются сформулировать. Например, в издаваемой здесь газете «ОккупайАбай»: «Свобода — это не бесплотная тень и не абсолютная идея. Напротив, свободу вполне можно потрогать и назвать. И именно это нам надо сделать».

Собственно, «опредмечиванию» этой вовсе не политической потребности и посвящена жизнь у подножия памятника Абаю. Здесь нет того, что я много раз видел в глазах протестующих во время, казалось бы, схожих протестов — в Оше, Цхинвале, Каире, Междуреченске — ярости и/или отчаяния. Там люди хотели вырвать свободу, здесь они словно бы пытаются ее синтезировать из бесконечных разговоров и весеннего воздуха. В московских «оккупантах» нет ни озлобленности, ни «напряжения всех сил» во имя высшей цели. Настолько, что они даже могут позволить себе играть в бадминтон, волейбол, «Мафию» и карты.