Гайд-парк в парке Горького

1 мая, 8 утра. В городе тишина, пустые праздничные проспекты, как в «Берегись автомобиля». И только откуда-то со стороны Крымского моста мерно колотят отбойные молотки. Но это не стройка — это идет первый в истории московского Гайд-парка митинг: грохочет электронная музыка, и за заграждениями, на маленькой площадке, танцует несколько десятков человек. 

О том, что это не затянувшийся до утра опен-эйр, а митинг в поддержку европейской электронной музыки в России, знали, вероятно, только полицейские, водители автозака и поливальной машины, аккуратно упрятанные под мост. Как и о том, что асфальтированный пустырь с расчерченной парковкой между мостом и парком Горького называется теперь «московский Гайд-парк».

«Скажем рейву да!», «У кого-нибудь есть «Армия хардкора» на телефоне?», «Давайте сфоткаемся, пустим в небо наши черные воздушные шарики и подпрыгнем одновременно для хорошего кадра!», «Че я все время говорю, возьмите кто-нибудь мегафон, скажите что-нибудь!» — перекрикивает музыку бодрый юноша. Это Юрий Маркин, организатор. «Время с 11 утра до часу дня мне не согласовало руководство парка, предложило собраться с 7 до 10. Конечно, жалко, что так рано, народу пришло всего 50 человек, но зато мы первые в России открываем Гайд-парки, и тема у нас позитивная». Знал бы Маркин, что его митинг окажется самым многолюдным, возможно, он бы не оправдывался.

Проблем с электронной музыкой в России, по словам участников, две. Во-первых, нет фестивалей хардкора и драм-н-бейса на сотни тысяч человек, как в Европе. «Митинг организован как сигнал всем рейверам, правительству, депутатам и президенту: мы есть. Как они о нас узнают? Ну, мы запустили воздушные шары, надеемся, нас увидели». Во-вторых, участников очень беспокоит стереотип в обществе, что вся «электронщина» связана с наркотиками — «но посмотрите, это же не так: 7 утра, какие наркотики?».

Публика разношерстная. Парень в трениках с лампасами пьет из банки «Балтику-3», зовет на шашлыки и на «тусу хардкорщиков» на «Маяковской» и объясняет, что «грибы жрут трансеры, мы их терпеть не можем, мы больше по бухлу». «Где вы пиво-то взяли в семь утра?» — «Почему в семь? Мы тут с восьми. Его Виталик с вечера купил». Виталик стоит тут же, с такой же банкой в руках, за спиной у Виталика рюкзак, в рюкзак встроены динамики, в динамиках грохочет драм-н-бейс. Друг Виталика, Артем, приговаривая «во мне восемь литров водки», под него приплясывает. Среди остальных, более трезвых любителей электронной музыки, как ни странно, не нашлось ни одного, кто бы приехал сюда из клуба. Все действительно встали в 5 утра (включая трех школьников и семейную пару с коляской) и пришли за идею.

Следующий заявленный по расписанию митинг — против бытового хамства. Организатор — «Комсомольская правда», увесившая весь Гайд-парк своим логотипом. Отдел маркетинга газеты явно доволен: журналистов — с полсотни. Реальных митингующих — ровно два человека: мама с сыном. Ведущие полтора часа развлекают их шутками и выступлением частушечника по имени Александр Мешков: «В Белом доме знаю хама, звать его Барак Обама, то и дело он хамит — то стреляет, то бомбит». Гвоздь митинга — внезапное появление Никиты Джигурды: он выныривает из-под моста, рыча в микрофон: «Первого мая открыли Гайд-парк, каждый здесь сможет выразить свой фак». Джигурда, не делая пауз, выступает минут двадцать: сообщает, в частности, что в 1989 году выступал здесь с академиком Сахаровым и пел песню «Кто тобою ныне правит, кто тебя по новой грабит? Разве это демократ? Серп и молот ему в зад!». «Да он точно на амфетаминах, смотри — пена у рта», — вяло комментируют полицейские. Стихийный хардкор-утренник внезапно начинает казаться образцом осмысленного протеста.

На митинге одиноких девушек (организатор — «Московский комсомолец»; говорят, что «Комсомольская правда» узнала про их митинг и организовала свой из ревности) журналисты, озверевшие от безделья, набрасываются на всех подряд. Первая жертва — полноватая девушка Таня в розовом платье и поехавших черных колготках. «Меня отговаривали подруги сюда идти, но я твердо решила посмотреть, что такое в нынешнее время идеальный парень. Для меня — тот, кто не придирается к тому, какая ты. Если он говорит, что у тебя фигура плохая, значит, он себя не уважает». Других одиноких особо не видно: есть пара робких школьниц с плакатами а-ля «Я девушка, я не хочу ничего решать. Я хочу платье» и мотоциклистка Катя, обалдевшая от пресс-конференции вместо митинга. «Да я просто пришла в толпе покричать «Эгей! Даешь нормальных мужиков!», а тут как-то ни толпы, ни мужиков, одни журналисты». Чуть спасает положение подъехавший на паркомобиле Сергей Капков: дает мини-брифинг и вежливо отвечает на вопросы вроде «Где девушкам найти любовь?». «Пусть приходят в День десантника, — рассудительно говорит Капков. — Там много одиноких мужчин. А вообще, девушки могут использовать все возможные парки в любой день».

Митинг одиноких парней через пару дней собрал народу еще меньше: два одиноких парня (восемь сотрудников полиции не в счет) и ни одного организатора. Журналистов меньше в разы, но пришедшие стесняются и их. Евгений, 37 лет, говорит, что проводит социологическое исследование, «почему мужчина и женщина сначала не могут нормально законтачить и, даже если знакомятся, не могут нормально вместе жить». Безработный 30-летний Алексей в мятых брюках грустно смотрит в камеру: «Я, честно говоря, не знаю, почему я одинокий, причем уже несколько лет. Может, из цыганок кто-то проклял, но, похоже, просто жизнь так сложилась».

Самым практичным персонажем Гайд-парка оказался 48-летний Станислав Диев, бывший член ДПНИ, который своей «Проповедью учения Народной партии ненависти (НПН)» забронировал дневные часы площадки на месяц вперед. Это бритый мужчина в кепке задом наперед и темных очках, немного похожий на Пелевина. Он исправно выступает каждый день, и уже на третью его проповедь я прихожу одна. И он один. Журналистов больше нет. Митингующих тоже нет. Нет даже зевак. Но Диев обстоятельно разъясняет мне свое учение: если вкратце, это проповедь мирной ненависти белых ксенофобов к нелегальным мигрантам, но пересказ будет как минимум спойлером — желающие могут послушать ее в любой день. Отсутствие слушателей Диева не смущает, охранника парка, поправляющего заграждения, он даже одергивает: «Да можно не перекрывать, господи, все равно больше никого не будет». Главная его цель — «отхватить весь журналистский куш»: «Раз все политики отказались идти в этот «загон для скота», у меня нет конкурентов. Я безработный и могу стоять здесь бесконечно, надеюсь, привлеку внимание спонсоров». Ну а спонсоры, по мнению Диева, привлекут сторонников.

В принципе, всякий, кто хоть раз был в лондонском Гайд-парке, знает, что по большому счету он устроен точно так же — это такой же калейдоскоп фриков, маркетологов, проповедников, безработных и просто горожан с дефицитом внимания. На одном табурете вещает проповедник из Аргентины, на другом — израильский сионист, а между ними — пенсионер из Уэмбли, требующий снижения налога на владение автомобилем на 0,3%. Только там есть хотя бы зеваки и флер бессмысленного, но обаятельного спора под вязами — а у этой огороженной собачьей площадки с расписанием нет ни зевак, ни обаяния, одна только заасфальтированная скука. А главное — существование лондонского Гайд-парка не означает, что вся свобода слова и собраний сконцентрирована только там. И чтобы провести митинг в любом другом месте Лондона, не требуется многодневных совещаний в мэрии, батальонов ОМОНа и верениц тяжелой бронетехники.