«Это было лучшее решение в нашей жизни»

Крис Халс, воспитатель в детском саду, 48 лет, Фейрфакс-Стейшн, штат Вирджиния
_____

Дочь Натали, 19 лет, удочерена в 1993 году из России (Москва)

«Мы удочерили Натали в ноябре 1993 года в Москве. Ей было всего 9 месяцев тогда. У нас с мужем есть еще двое сыновей, но они родились позже, Натали была первым ребенком в семье. Я сама приемный ребенок и всегда чувствовала, что должна когда-нибудь сделать то же, что сделали в свое время для меня мои родители.

Мой муж Гленн военный, и в самом начале 1990-х мы жили в Германии. Во время кризиса в Румынии мы пытались усыновить ребенка там, но это оказалось слишком сложно, если ты гражданин США и резидент Германии одновременно. Вернувшись в Нью-Йорк, мы обратились в агентство по усыновлению. Россия в тот момент ввела принципиально новую политику международного сотрудничества. Критерии, по которым Россия отбирала приемных родителей, оказались единственными подходящими для нас. Во-первых, было много проблем с возрастом — мне самой тогда не было еще и 30 лет, а мой муж на 10 лет старше меня. Чтобы усыновить ребенка, например, из Китая, обоим родителям должно быть больше 30. Так что я была слишком молода. Для Болгарии мой муж был, наоборот, недостаточно молод. Так и вышло, что мы как родители подходили лучше всего для участия в российской программе.

Документов мы собрали, конечно, безумное количество. Мы должны были доказать, что мы здоровы, что мы финансово стабильны и можем содержать ребенка, что у нас нет криминального прошлого… В то время еще нужно было доказать, что семья религиозна, что ребенок вырастет с верующими родителями. Это, правда, было просто рекомендательное письмо из церкви, которую мы с мужем посещаем. Все документы, начиная с оригиналов свидетельства о рождении, нужно было собрать вместе и подшить. Вообще, все бумаги, которые нужно было получить через полицию, достались нам легко, так как муж военный. Но я знаю, что для большинства семей эта часть бумажной волокиты — самая масштабная.

Когда мы впервые увидели Натали, ее первым делом отдали на руки Гленну. Мне потом пояснили в агентстве, что это сделали намеренно, чтобы с самого начала увидеть реакцию отца. Понятно, что каждая приемная мама хочет стать мамой, а вот отца таким образом «проверяют». Мой муж взял девочку на руки и сказал: «Я слышал, ты ищешь папу. А мне как раз очень нужна маленькая дочка». Это был очень важный момент в нашей жизни, определяющий момент. Тогда нам будто стало понятнее, кто мы есть и во что мы верим, что мы должны делать. Это в любом случае было лучшее решение, которые мы с Гленном приняли за всю нашу жизнь. Тогда было достаточно двух визитов в Россию; в ноябре мой муж отправился туда уже один и забрал ее. Все решилось за два месяца.

Натали родилась с нарушениями кожных функций, кожа была очень раздраженная, когда мы забирали ее. Но в Америке врачи быстро с этой проблемой справились. Ей было 9 месяцев, но она была похожа на новорожденную — весила всего около 4 килограммов. Уровень физического развития тоже был равен уровню новорожденного, она тогда еще даже не ползала.

Проблемы со здоровьем ребенка не пугали нас. Я преподаю в детском саду, и в силу профессии я знала, что мы сможем справиться почти с любыми нарушениями развития. И с медицинским уходом здесь тоже не было бы трудностей, так что это нас вообще не волновало.

Нас, правда, предупредили, чтобы мы не ожидали от девочки многого. Мы знали, что она, скорее всего, будет ходить, говорить, но никто не знал, каковы будут ее интеллектуальные способности. На самом же деле она развивалась очень быстро — в первую неделю научилась сидеть, на второй научилась ползать, на третьей уверенно стояла, в год уже пошла. Мы просто не успели помучиться сомнениями. Чуть позже мы провели IQ-тест, и уровень ее способностей оказался намного выше среднего. Такое ощущение, что она старалась как можно быстрее убедить нас, что с ней все в порядке. Что в приюте она просто ждала, когда кто-то придет и поможет ей.

Когда мы усыновляли Натали, все время говорили директору детского дома, что однажды мы вернемся. У меня всегда было ощущение, что мы вроде как должны это сделать — приехать и показать, что мы действительно дали этому ребенку семью, любовь, будущее, как и обещали. Когда ей было 18, мы приехали в Москву снова. Нашли тот самый детдом — заблудились в новой разросшейся Москве, но в конце концов нашли. Тут все очень изменилось, и мы не были уверены, что это то самое здание, пока не зашли внутрь. Я очень хорошо запомнила ступеньки, на которых была отколовшаяся старая плитка — в 1993-м я впервые в жизни несла Натали на руках с этажа на этаж и все время смотрела под ноги, очень боялась на этой лестнице оступиться. Спустя 18 лет я с первого взгляда узнала ту самую плитку и сказала мужу, что мы пришли по адресу.

По поводу нового закона я хочу сказать только, что сегодня уже просто невозможно думать и действовать так, будто твоя страна существует сама по себе. С глобализацией трудно спорить, и она очень полезна, она объединяет людей. И если у кого-то есть возможность помочь ребенку, будь то американец, немец или русский, как можно ему запретить это делать? Печально слышать о такой инициативе, и неважно, власти какой страны ее высказали. Просто люди должны посвящать свои силы и время тому, чтобы заботиться друг о друге. А не тому, чтобы запрещать друг другу это делать».