Екатерина Самуцевич: «Мы живем в большой тюрьме»

— Несмотря на то что вы с самого начала хотели, чтобы вас защищали Полозов и Волкова, вы от их услуг решили отказаться. Почему?

— Как я поняла, тут какая-то болезненная история возникла со сменой адвоката, и мне не хочется ее развивать. Ну хорошо, я назову одну из причин, и она, по сути, не главная: я заметила в суде и по твиттеру Коли и Марка, что их взгляды с нашими феминистскими взглядами не совпадают. Они постоянно давали интервью, и, возможно, это была ошибка прессы, но это мнение стало проецироваться на нас, мы перестали быть понятыми, наши идеи исказились из-за того, что адвокаты постоянно переводили разговор из плоскости феминизма в гражданский протест. Они говорили, что мы все это сделали из-за Путина и против Путина, а это не совсем так.

И еще: в прениях Коля сказал, что оскорблен как православный, но православные должны нас простить, «они неосознанно это сделали», а это неправда, мы очень даже осознанно все сделали! Это не было этической ошибкой, это был осознанный выбор.

Разница наших взглядов привела к искажению, нас начали воспринимать по-другому, и были моменты, когда люди говорили, что если бы больше говорилось о том, что мы феминистки, им было бы понятнее, почему мы зашли в храм, а не куда-либо еще. Я уверена, что адвокаты не хотели нам ничего плохого, они боролись за нас как могли. Я не могу оценивать юридическую сторону, и у меня нет никакой критики их защиты, потому что, когда шел процесс, меня совсем не волновало, что говорят адвокаты. Меня волновало, что я сама буду говорить и как бы добиться того, чтобы суд начал меня слушать.

— Неприятно было?

— Да. На суде была такая странная обстановка тишины, и все время говорила сторона потерпевших, а когда мы пытались что-то сказать, нас все время перебивали. Без нашего ведома процесс был разделен на некие этапы: судья постоянно говорила, что «сейчас не ваше время, не ваша стадия». В итоге все слышали людей, которые были оскорблены, а нам слова не давали вставить. Из-за этого возникло мнение, что мы к потерпевшим как-то без уважения относились, цинично. А это совсем не так, я с уважением к ним отношусь. Интересно вот еще что: я читала интервью, которое дали потерпевшие, они сказали, что если бы знали о том, что процесс станет настолько громким, то не пошли бы в суд. Они не жаждали нашего срока и нашей крови. Это власти рисовали картину ненависти.

— Какой момент в суде запомнился больше всего?

— Никакой. Там была такая странная монотонная и неприятная атмосфера. Я ожидала, что будут прения, борьба сторон, споры, но этого вообще не было. Может, так принято, я не разбираюсь в судебном процессе. Я услышала только монологи со стороны обвинения и со стороны наших адвокатов, а мое желание поговорить было проигнорировано. У нас было такое ощущение, что мы могли выйти, посидеть в конвойке, и весь процесс шел бы без нас. Наше присутствие в суде было не обязательно, как будто нас вообще не было. 

— Как вы относитесь к заявлениям «Шли бы петь в мечеть или в синагогу»?

— Это последствия травли, устроенной властями. Появился религиозный мотив, которого не было, и мы об этом много раз говорили. Многие специально проговаривали, что мы — агрессивные атеистки, против религиозных ценностей. Наш феминизм не был услышан, и многие считали, что мы обыкновенные дурочки, которые сами не ведают, что творят.

— А почему вы выбрали именно храм Христа Спасителя? Там хорошая акустика?

— С акустикой как раз там проблемы: все в микрофонах и динамиках, живого звука как такового нет. Для нас был важен ХХС как политический символ, который возник из-за сращивания РПЦ с властью. Власти используют православную культуру в политических целях. Якобы после революции 1917 года все духовные ценности разом были потеряны, и теперь их срочным образом нужно вернуть при помощи государства. Мне кажется, такие вещи должны вызывать у граждан осторожность, потому что они поверхностны.

— Говорят, у вас была еще «генеральная репетиция» в Елоховском храме…

— Мы это не комментируем.

— Премия Йоко Оно до вас дошла?

— Пока нет, но дойдет, куда денется, она же нам дана. Я очень рада, что Оно, известная феминистка и художница, признала нашу работу. Это очень здорово, серьезное признание.

— Вы ведь знали, что стали своего рода иконой, находясь в СИЗО?

— Я знала про Мадонну: ее концерт, на котором она написала наше имя на спине, даже по телевизору показывали. Но за решеткой жизнь от Мадонны никак не меняется.

— Мне недавно рассказали такой анекдот: Pussy Riot — как группа Iron Maiden: больше маек, чем музыкальных дисков.

— Даже так? Интересно. Я даже не знаю, что по этому поводу сказать: у нас панк-группа, мы себя не относим к музыкальной индустрии, все делаем на коленках. Я играю на обычной гитаре — может, не очень хорошо, всего несколько аккордов знаю, но в панке главное — энергетика. Вот нам говорят: «Вы плохо поете!» Панк не про это, он про энергию.

— Какая акция Pussy Riot у вас любимая?

— Сложно сказать, в каждой из них есть свое напряжение: и в метро, и на крыше спецприемника, и на Лобном месте. На Лобном месте было так холодно, что у меня пальцы окоченели и только через две недели разморозились. Все акции — очень важные, и все направлены на проявление политической активности женщин.

— Ваш собственный феминизм откуда родом?

— Я родилась в классической семье советского времени: муж, жена, все как у всех. Я бы даже сказала, гетеросексистская семья, в которой мужская и женская роли очень четко были распределены. Обязательна идея, что женщина должна рожать, даже усыновление нежелательно. С самого начала общество навязывает, как мальчик себя должен вести, а как — девочка. Я видела это в своей семье и в семьях своих друзей, начала об этом думать, стала читать литературу про феминизм и поняла, что мне нравится свобода гендерного поведения. Я, например, считаю себя квиром, это люди с нестандартным гендерным поведением. Конечно, я догадываюсь, что про меня говорят, что я не совсем женственна, но это не важно.

— Это кто вам такое говорил?

— Ну, я читала.

— Да ерунда это все, вы очень симпатичная.

— Да? Спасибо. Но хорошо бы, чтобы гендерное разнообразие как-то в обществе проявилось.

— Допускаете ли вы для себя возможность создания семьи?

— Семьи? В смысле, муж, дети? Не знаю, нет у меня таких планов. Пока моя основная задача — добиваться освобождения Маши и Нади. Это мой долг.

— А на гитаре будете учиться играть?

— Я бы на гитаре училась играть и на ударных. Но, боюсь, не будет у меня сейчас на это времени.