Джурабек FM

Этому парню лет 25, и он очень старается, чтобы его никто не заметил. Мы встречаемся по ночам у кассы районного «Перекрестка»: я — потому что поздно возвращаюсь домой, он — потому что перед закрытием у кассы почти никого не бывает, а значит, на него никто не обратит внимания. Судя по беджу, висящему на груди, он работает здесь же; его зовут Джурабек, а это значит, что он приехал из Таджикистана или Узбекистана, где таджиков тоже хватает. Мы ни разу не перемолвились ни единым словом.

Он никогда не улыбается. Он очень серьезен. И он всегда покупает самые экзотические продукты, какие только можно найти в «Перекрестке», — японские грибы еноки, устричный соус, сушеную голубику, вьетнамскую перечную пасту. Навряд ли он знает точно, что со всем этим делать, — судя по упаковкам «Доширака», питается он другим. И конечно, для него это безумно дорого. Просто он, похоже, очень любопытный и пытается познать мир в тех границах, в которых он чувствует себя в безопасности, — то есть в границах ­стеллажей «Перекрестка». Возвращаясь домой, я часто думаю, сколько понадобится лет, чтобы Джура­бек купил подержанный ноутбук и начал вести популярный блог про еду, а его будущие дети познакомились бы в «Фейсбуке» с моими будущими детьми.

На этом месте хмыкнет примерно половина читателей этой колонки, а вторая половина полезет писать возмущенный комментарий на сайт. Даже самые толерантные из москвичей, провожая взглядом веселых смуглых граждан с метлами, не допускают и мысли, что эти люди когда-нибудь будут влиять на то, что мы слушаем, читаем и носим. Что в телевизоре появятся клипы модных киргизских ансамблей, спродюсированные Игорем Матвиенко, Вика Газинская сделает узбек­скую линию одежды, Nike снимет рекла­му с текинскими наездниками, а молодой таджикский телеведущий будет вести на «Домашнем» собственную передачу с оригинальными версиями шурпы, паш­мака и халвайтара. Мало кто верит, что они продвинутся дальше дворницких, подвалов и общежитий. Но так не бывает.

Когда в Англию 50-х понаехали карибские гастарбайтеры, англичанам это не очень понравилось. Приезжие казались наглыми, селились в квартиры вдесятером, одевались не по-людски, громко слушали идиотскую музыку с басами, приставали к девушкам. Средний лондонец был не толерантнее среднего москвича, и выходцев из Ямайки и Тринидада не только боялись, но и резали заточками по углам, а осенью 1959-го несколько тысяч человек пришли громить и поджигать дома иммигрантов в Ноттинг-Хилле. Многотысячные толпы лондонцев собираются в Ноттинг-Хилле и по сей день — в августе там проходит карибский уличный фестиваль, самый большой в Евро­пе. А из музыки, которую слушали дома иммигранты, выросла половина британского золотого фонда — от The Clash и Madness до Sade, Massive Attack и Jamiroquai. И эта история — не исключение, а более-менее правило.

Не бывает иначе. Как бы презрительно ни относились в свое время немцы к туркам, приехавшим на заработки, прошло время, и из диаспоры вышли свои музыканты, режиссеры, ведущие, модели и промоутеры. К тому же никогда не знаешь, кого принесет волной понаехавших, — в конце концов, Ив Сен-Лоран тоже приехал в Париж из Алжира, когда там началась борьба за независимость. По нашим меркам, Лоран был беженцем из Бишкека или Баку начала 90-х, из русской интеллигентной семьи, бросившей все нажитое и приехавшей в Москву с парой фанерных чемоданов. Он был очень застенчивым, очень боялся властей, когда его попытались забрать в армию, у него случился нервный срыв. А потом он открыл свой собственный модный дом.

Кто станет нашим Фатихом Акином и нашим Трики? Когда по радио зазвучит иммигрантский рэп? Что будет с русским роком, когда его запоют сунниты, как примут в «Солянке» киргизский электроклэш и дочь какой среднеазиатской республики первой представит Россию на «Мисс мира»? Я надеюсь, к тому времени, когда будут известны ответы на все эти вопросы, у Джурабека уже будет своя передача на Первом, а я научусь наконец правильно готовить суп шакароб.