Джимми-тенор

Фотография: Таня Зоммер

Впервые Джимми появился в сети 4 июня 2008 года, когда пользователь Kurmultuk выложил на YouTube трехминутное видео, снятое на мобильный телефон. В дергающемся нерезком изображении угадывалось большое складское помещение, где среди полок и ящиков пел и ловко барабанил по картонной коробке мужчина средних лет. Он был одет в бейсболку, белый шерстяной свитер и ботинки без шнурков и с одинаковой легкостью выводил ­муж­скую и женскую партии сильным голосом с поразительным диапазоном. Мужчина был очевидно доволен жизнью: широко и задорно улыбаясь, он как заправский битбоксер цыкал за драм-машину, выпевал губами гитарные риффы и даже пританцовывал на индийский манер. В этой удивительной версии песни Митхуна Чакраборти брал за душу даже не бесспорный талант исполнителя, а та удивительная жизнерадостность, с которой он танцевал на фоне унылых ­гастарбай­терских реалий. Заканчивалась съемка появлением человека в костюме, строго говорившего певцу: «Одевайся и езжай работать».

Ролик вывесили под названием «Улетное исполнение индийской песни таджикским гастарбайтером», и справа, в разделе «Похожие видео», болтались «Футбольные фанаты — атака на гастарбайтеров», «Националисты отрезали голову гастарбайтеру из Средней Азии» и «Узбекский гастарбайтер убил девушку в Москве».

За несколько месяцев видео посмотрели около тысячи человек. Затем видео скопировал пользователь 8philadelphia8, специализирующийся на публикации драк и футбольных матчей, и к певцу ­внезапно пришла большая слава. К ­ко­нцу года клип посмотрели десятки тысяч людей. Тогда Джимми стали снимать еще — в трех или четырех почти одновременно появившихся роликах он пел ту же песню, но уже в других интерьерах. В камуфляжной куртке на стройке, отбивая ритм на подо­коннике. В спортивном костюме в сапожной мастерской, барабаня пальцами по верстаку. На складе большого супермаркета с двухсотлитровой зеленой бочкой вместо барабана. Сменился и контекст — в похожих видео теперь лежали все больше нарезки из болливудских фильмов. Видео пересылали друг другу, вывешивали в социальных сетях и публиковали на самых неожиданных ресурсах — от Old Skool Ravers до Chechenchat.net. И Джимми, и его клип всплывали в интернете чаще, чем «казнь таджика и дага», чаще даже, чем девочка, убитая скинхедами в Петербурге. Хотя несчастная девочка по-прежнему была рядом — в списке по­хожих видео все так же всплывала речь какого-то мерзавца, называвшаяся «Убитая таджикская девочка. Жаль, что одна». Тем не менее Джимми, с его 200 000 просмотров только на YouTube, на глазах становился самым известным таджиком России, знаменитым даже больше, чем полевой командир Ахмад-шах Масуд.

Я сумел разыскать его телефон и адрес в подмосковной Коломне за день до приезда в Петербург других азиатских музыкантов — лондонской иммигрантской группы Asian Dub Foundation. Пропускать концерт не хотелось, но я решил, что ус­пею слетать к Джимми и вовремя вернуться обратно.

Железнодорожная станция Голутвин в двух часах езды от Москвы не похожа на место, где люди весело поют песни из индийских фильмов. По превратившейся в одну большую лужу привокзальной площади, среди десятка побитых «жигулей» с шашечками на крыше, бродят вперемешку милиционеры и скупщики золота и икон. Тут же, разложив товар прямо под ветровыми стеклами грязных автомобилей, торгуют подержанными мобильными телефонами. Над лужей нависает бетонная громада со стеклянным фасадом — это торгово-развлекательный центр «Рио», изнутри напоминающий ту же площадь. Только золото здесь лежит на стеклянных прилавках, а телефонами торгуют в застекленных салонах связи. В лабиринте кафе и торговых залов, в магазине «Наш дом» и работает грузчиком Баймурат Аллабериев. Правда, он не таджик. Он, как выяснилось сразу, узбек, хотя родом действительно из Таджикистана. Впрочем, продавщицы в магазине не знают даже его настоящего имени.

— Баймурат? — тянет одна удивленно. — А, вам, наверное, Джимми нужен!

Звезда рунета Джимми, все в том же свитере, но уже при шнурках, выходит из подсобного помещения. Он не похож на весельчака — невысокий, уже немолодой мужчина с красным, залитым кровью левым глазом, сбитыми костяшками пальцев и большим кровоподтеком над верхней губой. Несмотря на то что мы договаривались об интервью заранее, сперва нужно получить разрешение у директора магазина.

Фотография: Мария Митрофанова

Доброжелательный директор легко от­пу­скает Баймурата на целый час. Когда мы уже выходим в дверь, он спрашивает вслед:

— А ты петь-то сможешь?

Джимми замирает в проходе.

— Смогу, — говорит он, помявшись, — я уже сегодня пробовал, получается.

Директор качает головой.

— Вы его не обманывайте, а то в прошлый раз с телевидения приезжали — и деньги обещали заплатить, и по ­теле­визору показать — и не показали, и не за­платили. А вчера его еще обидели в электричке.

Я догадываюсь, что меня принимают за телевизионщика, но причина их смущения выясняется, только когда мы са­димся за стол в соседнем кафе. Поняв, что у меня нет телекамеры, Баймурат скрывает разочарование широкой улыбкой, обнажающей кровоточащую дырку в верхней десне — у него не хватает двух передних зубов.

— Подошли вчера в электричке — я домой ехал, тут четыре километра всего, — сказали: «Ты чего здесь делаешь?» Я сказал — домой еду. Ударили. Я говорю — ребята, за что делаете? «Ни за что», — говорят. Домой прихожу — зубов нет. Золотой остался, а свои потерял.

Об избиении он рассказывает буднично, с трудом подбирая русские слова. Он вообще как-то поразительно споко­ен — неспешно отхлебывает зеленый чай, перемигивается с косящимися на диктофон узбеками-официантами. О себе рассказывает так же просто, перемежая речь редкими улыбками. Родился в колхозе «Правда» Курган-Тюбинского района, учил арабский у соседа-муллы, а ноты — в музыкальной школе, служил в армии, женился, развелся, пас овец.

— Восемь лет с женой жил в Казахстане, но между нами детей нет — развелись. Была, слава богу, удача — в советской армии я служил в Азербайджане, а как домой отправили — там сразу война началась. И в Таджикистане, слава богу, повезло — война была, а меня не тронули. Тогда ваххабиты приходили, говорили — теперь все женщины должны в чадрах ходить. Другие таджики сказали — нет, так не будет. И была война. Я тогда работал чабаном у одного таджика, он по ­до­говору мне барана в месяц давал. Когда к нам приходили, надо было баранов в горы загонять. Несколько раз приходили — я говорил, нет никого, уехали, баранов с собой забрали. Так всю войну в го­рах и провел. Остался, слава богу, жив и здоров. Ну, договор дороже денег — в конце месяца он мне каждый раз бара­на давал. Мама тогда болела, на лекар­ства деньги были нужны. Потом, когда умерла, снова нужен был баран — на 40 дней, у вас ведь тоже такой есть обычай?

Говоря о матери, он как-то собирается и говорит легче, быстрее.

— У меня дядя на барабане играл — он старый уже был, аксакал, в чайханах выступал, на свадьбах пел. Мама сказала — вот вырастешь, вместо него играть пойдешь. Меня вообще-то документально, по паспорту то есть, Оймахмадом зо­вут. Но дядю Баймуратом звали — когда он умер, я себе тоже имя Баймурат поставил. Баймурат — это значит «богатый человек».

Фотография: Мария Митрофанова

Улыбнувшись, он обводит языком еще непривычную дырку во рту.

— Мама говорила: «Вырастешь, куплю тебе барабан, как у дяди». Я в среднюю школу ходил, имени Мичурина, и после уроков ходил еще в музыкальную — пианино учил, домбру, барабаны. Потом взял микрофон, а когда стал петь — заметил: если людей много вокруг, ко мне второй голос приходит, девичий. И я его развил потихоньку. Брат был киномеханик, он часто индийские фильмы показывал, правда, перевод только по-русски был. Оказалось, у меня талант: я могу за два дня любую песню выучить. Тогда мне старик сказал один: «Баймурат, ты пой на свадьбах — и как девушка, и как мужчина пой». Я стал «Джимми» петь. Слов, правда, не понимал, но смысл там ясный: по-русски говоря, «Джимми, пой, от души пой» — вот о чем эта песня. А Джимми — это такой парень. И я тоже стал Джимми — тогда, в школе еще. Если где-нибудь свадьба или праздник какой-то — ко мне со всех деревень приходили, просили — спой у нас, Джимми, спой хоть что-нибудь.

Заговорив о музыке, он наконец оживляется: вскакивает из-за стола, поводит плечами, прищелкивает пальцами и на­конец, словно не удержавшись, начинает петь. Поет отрешенно, будто перестав ви­деть все, что происходит вокруг. Начав вполголоса, уже на втором куплете затягивает в полную силу — так, что все в зале бросают еду и поворачиваются к нам. Сильный, уверенный голос бьется в стеклянную стену кафе — кажется, его должны слышать даже милиционеры внизу, в огромной луже голутвинского вокзала. За столиками аплодируют — и официант, пытавшийся было призвать нас к по­рядку, замирает на полпути. Но Баймурат все равно останавливается — с видимым усилием оборвав самого себя, он садится обратно и сразу скучнеет, превращаясь в немолодого понурого мужчину, ничем не отличающегося от остальных рабочих из ТРЦ «Рио». Как и они, он жи­вет в сосед­ней деревне, поднимается в шесть утра, чтобы оказаться на работе к восьми, таскает ящики до самого вечера и затемно возвращается обратно. Топит печь ­дро­вами, поскольку на уголь не хватает де­нег, — и опять поет.

— Я прихожу часов в десять, кто-нибудь заходит, петь просит. Наших в деревне всего четверо, но и русские заходят, и ар­мяне. Пою им весь вечер, а утром на работу опять — два года уже так. Раньше я ду­мал — в Таджикистане красиво, в Коломне некрасиво будет. Но что красота? Здесь работа, аванс дают, платят вовремя — это красота и есть. В Таджикистане, правда, в мечеть ходил чаще. Здесь тоже мечеть есть — татары ходят, но я работаю, не успеваю никак. Но видите — у меня дома отец-пенсионер, на сто долларов, что я посылаю, в Таджикистане он может нормально жить. Когда стройка кончилась, была, слава богу, опять удача. К начальнику подошел — можно вас на минуточку? Он говорит: что тебе, Джимми? — Меня возьмете на работу? — Приходи, ради бога, грузчики требуются. Три тысячи домой, три тысячи за жилье, семь тысяч на питание остается, нормально. Только откладывать не получается. Тут у нас в «Рио» на втором этаже магазин есть — там синтезатор двадцать тысяч стоит, «Ямаха» называется. Я, когда с работы иду, захожу туда — охранник меня знает, сам зовет — давай, Джимми, играй, пой. Такой синтезатор если купить, можно будет и обратно поехать, на свадьбах играть. Я свадьбы люблю: плов готовят, хорошие слова говорят, танцуют все. И в любом кишлаке: «Джимми, пой что-нибудь». Денег немного дадут, покормят обязательно. А мне много не надо, что бог дает — спасибо скажем. Чего просить, когда Аллах уже два голоса дал — мужской и женский? Только вот синтезатор нужен.

Он замолкает и задумчиво крутит в чашке чайный пакетик. Потом повторяет опять:

— Много денег — плохо, как мы говорим, «богатые тоже плачут».

И в первый раз за все время хохочет, словно ему удалась очень веселая шутка.

Эта детская мечта о синтезаторе добила меня окончательно — я позвонил Илье Борт­нюку, продюсеру компании «Светлая музыка», устраивающей концерт Asian Dub Foundation в Петербурге. Он тоже видел Джимми на YouTube и сразу согласился поставить его разогревать концерт. Но еще через пару минут перезвонил снова: «Большой все-таки зал, несколько тысяч чело­век — а вдруг он испугается и убежит?»

— Если убежит, — предложил я, — сделаем вид, что это был рабочий сцены.

Баймурат наблюдал за переговорами без интереса и без эмоций — спросил только, хороший ли аппарат в зале. Поняв, что речь идет о профессиональном звуке, улыбнулся беззубой улыбкой и заверил, что убегать не собирается.

— Я в детстве первое место на конкур­се в Ташкенте выиграл, там много людей было. Когда аппарат рядом, когда людей много — я, наоборот, веселею, веселею очень. И еще вот тут — он положил руку на сердце — чувствую, что буду завтра звездой.

Фотография: Мария Митрофанова

В этой спокойной уверенности человека, за два года ни разу не покидавшего пределы Коломны, было что-то трогательное и наивное. Но уже на Казанском вокзале в Москве выяснилось, что он знает, о чем говорит.

Первым Баймурата узнал человек, убиравший вокзальную платформу. «Джимми! — закричал с минуту вглядывавшийся в его лицо дворник, — это ты»? И они тут же перешли на узбекский. Затем подошли дагестанцы, видевшие клип в сети, — известие о том, что в Дагестане тоже есть интернет, удивило Баймурата значительно больше, чем то, что его узнают на улицах. В Петербурге, где к нему подходили уже каждые двадцать минут, он не смущаясь, пояснял, что не может спеть прямо сейчас, потому что спешит на концерт. Потом все-таки пел и фотографировался со школьницами, демонстрировавшими его собственную запись в своих мобильных телефонах.

— Я не знал, что меня так много людей узнает, но я что-то такое чувством чувствовал, — сообщил он мне, раздавая автографы.

Перелет, знакомство с Asian Dub Foundation, саундчек, на котором он поразил всех не только голосом, но и ­первоклас­сной перкуссией, да и вообще вся предконцертная суматоха не произвели на него, казалось, ровным счетом никакого впечатления. Он был сосредоточен, подчеркнуто вежлив со всеми, молчалив и абсолютно спокоен. Переодевшись в остроносые туфли и белую рубашку с узором из желтых мячей (подарок англичанина Куинси, выступавшего в «Рио» около года назад), он тихонько расхаживал по пустому еще залу, осматривал колонки и пульт и неожиданно вспомнил про собственный реквизит — ведро.

— Вообще, когда барабана нет, я на бочке играю, хороший звук получается. Но на концерте ведра достаточно будет. Хорошее железное ведро — вот что мне сейчас нужно.

Когда в зале появилась охрана, Баймурат с удовольствием отметил, что за всю дорогу у него не было проблем с милицией. Подумав, добавил:

— Проблем нету — пока, но вообще-то страшно. Дома, если меня поймают, говорят: «Джимми, ты звезда Коломны». Других забирают, а меня только просят спеть чего-нибудь. А здесь неизвестно ведь, как будет.

И тут же, как будто оправдываясь, ­добавил:

— За два года два раза всего меня обидели. Раньше однажды и вот вчера в электричке, а больше, слава богу, никто не обижал. Так что нет у меня проблем в России.

Я обещал, что его обязательно проводят до самолета. И в этот момент его позвали на сцену.

Баймурат вышел со Стивом Чандрасоником, гитаристом Asian Dub Foundation, недавно записавшим трек с Игги Попом. Стив представил его публике, постучал самого себя по белым крепким зубам и заговорил о дискриминации и толерантности. Видно было, что даже если бы он говорил по-русски, Баймурату эти слова сказали бы не больше, чем имя Игги Попа. Тем не менее он внимательно дослушал английскую речь, взял из рук Стива микрофон и, дождавшись, пока утихнет зал, обратился к толпе сам:

— Здравствуйте, друзья. Я приехал из Таджикистана и работаю в России на стройках.

Фотография: Мария Митрофанова

В зале грохнули, и он снова, как будто его специально этому учили, переждал, пока стихнет гул:

— Еще я очень люблю петь. Ребята, — он махнул рукой в сторону кулис, — тоже приезжие у себя в Англии. Тоже любят песни. Все — одинаковые люди, все одинаково любят песни. И пока они там готовятся, я спою.

Он говорил четко, уверенно, без единой ошибки. И не дожидаясь, пока публика пере­варит это сообщение, исполнил дробное соло на ведре и запел «I’m a Disco Dancer».

Зал заревел, как одна глотка.

— Ты уверен, что он никогда не выступал на стадионах? — спросил меня за сценой ошеломленный Стив.

Джимми управлял публикой, как отарой овец, — будто он всю жизнь только этим и занимался. Он бил в ведро, менял голос с мужского на женский и обратно, позировал, вскидывал руки вверх и, пропев «Джимми, Джимми», поворачивал микрофон так, чтобы было слышно, как тысяча голосов одновременно кричит «Ачча, Ачча». Потом раскланялся, по-мусульмански приложив руку к сердцу, и спустился вниз, но через полчаса его втащили обратно — на этот раз, чтобы петь со всей группой. Свой главный хит, «Keep Banging on the Walls of Fortress Europe», Asian Dub Foundation посвятили «фантастическому мистеру Баймурату» и колотить, вместо европейских стен, предлагали по стенам России.

— Я давно не видел такой реакции публики и очень давно не сталкивался с на­столько необычным артистом, — сказал мне сразу после концерта Илья Бортнюк. Еще через полчаса, с тем же безразличным хладнокровием, с каким он согласился на поездку в Петербург, Баймурат подписывал контракт со «Светлой музыкой». Сзади толпились девушки, пробравшиеся за кулисы, чтобы просить его расписаться на их футболках. Он еще немного попозировал перед телекамерой — «у нас в ­Пян­дже антенна параболическая, отец будет по ней смотреть», и сразу засобирался на ночной самолет — в восемь утра ему надо было быть на работе.

— Удачно вышло, — сказал он, проща­ясь, — и еще может выйти дальше удача из этого. Может, иншалла, и синтезатор получится. Но синтезатор — второе, это мечта такая. Первое — это Бог. На удачу не влияет — удача оттого, что на телефон сняли, что в интернете показывали, что ты в Коломну приехал. И еще оттого, что, если петь просят, я веселею, веселею очень. Но об исламе я в первую очередь думаю, ис­лам — это покорность, это значит, мо­литься надо и держаться надо, что бы там ни было.

Он завернул расписанное автографами Asian Dub Foundation ведро в полиэтиленовый пакет, взял его под мышку и пошел к выходу — маленький, немного робкий, очень вежливый и чуть-чуть испуганный человек, принимающий все как должное и совершенно несокрушимый в своей покорности.