Двойной стандарт

Иллюстрация: Федор Сумкин

— Роднянский — это одно лицо или вас двое?

— Что вы имеете в виду?

— Я всегда был уверен, что вас зовут Александр, а недавно Марат Гельман стал утверждать, что вы Алексей и уж он про это лучше знает. Но ваш ассистент говорит «приемная Александра Роднянского».

— Если человек, с которым вы говорили, назвал меня Лешей, это значит — он один из моих близких знакомых. Официально же я — Александр.

— Какая-то «Двойная жизнь Вероники Фосс».

— Так захотела мама. Это лишнее доказательство того, что если женщина хочет, то несмотря на все сопротивление мужчины (в данном случае моего отца, назвавшего меня Александром), она своего добьется. Всю жизнь с этим проблема, в документах я то Александр, то Алексей. Чистая паранойя.

— Как вы готовитесь к тому дню, когда телевидение больше не будет существовать?

— Да будет оно существовать. Оно просто изменится сильно, оно, возможно, станет индивидуальным, и каждый зритель будет формировать свой канал, складывая его из тысяч и тысяч предложений.

— Или даже используя какой-нибудь искусственный интеллект, чтобы он выстраивал алгоритм автоматического выбора, руководствуясь вашими интересами.

— При этом алгоритм придется менять каждый день: все же от настроения зависит.

— Абсолютно. Утром надо будет сообщить ему, хороший ли сегодня день или плохой. Так что связывает вас с тем телевидением будущего?

— Сейчас телевидение — это агрегатор того, что производят гении, ну или совсем не гении телевидения. Чем сейчас занимается канал: мы агрегируем, пакетируем и брендируем. И делаем это исходя из современных технологических возможностей. Когда-то у нас был один канал, потом пять, десять каналов, сейчас в Москве в свободном доступе двадцать каналов.

— А скоро их будет шестьдесят. А далее идея бренда канала полностью потеряет значение.

— Будут бренды индивидуальных программ. Но я сейчас не могу про это говорить. Мы выходим на фондовую биржу, и я сейчас не имею право делать прогнозы. Мне запрещено сейчас говорить о будущем.

— Хорошо, а что вас пугает?

— Многое пугает. Очень многое. У меня всегда такое ощущение, что я пропускаю что-то главное, что на самом деле я все равно ничего не понимаю.

— Вы, наверное, знаете, я тут недавно продал свою часть издательского дома «Афиша». У меня появилась масса времени, и теперь при каждой возможности я призываю своих бывших коллег, чтобы они покаялись и признались, какие глупости они натворили. Мы часто бывали очень заносчивы, высокомерны, агрессивны. Мы объясняли людям, что хорошо и что плохо, при этом будучи совсем молодыми, не имея никакого жизненного опыта.

— Очень точный анализ.

— А вы ни в чем не хотите покаяться?

— Мы же все живые люди, и я много сделал такого, что мне хотелось бы всерьез переделать. Особенно в том, что касается информационного телевидения. Вы очень точно заметили, вот про это ощущение знания ответов на все вопросы. Мы сами создали эту генерацию журналистов с ощущением вседозволенности. Мы очень часто становимся причастны к манипуляциям, и вот это желание — не добавлять количество манипуляций — меня в итоге привело на СТС. Здесь я по крайней мере никого не обманываю. Мой украинский канал «1+1» был всегда очень демократическим, да и есть, но меня не покидало ощущение, что картина мира телеканала бесконечно проста. Я даже не говорю о том периоде, когда этот канал являлся инструментом политического влияния. Это ужасно неправильно.

— Вы выходите на биржу, вы продаете часть своей компании. Это же такой момент истины, когда можно остановиться на минуту, осмотреться по сторонам. Понять, что делать дальше. Не стоит ли сменить профессию. Наверняка же есть масса разных более приятных вещей, чем управлять телекомпанией?

— Я об этом думаю. Для меня такие этапы всегда существовали. Был этап документального кино — очень важный, был этап украинского ТВ — важный, и сейчас невероятно важный этап, но я часто думаю, что и он не последний. Ведь я же вырос и состоялся в связи с кино. Я занялся телевидением потому, что уже не было кино.

— У всех ваших коллег, начальников больших телеканалов, похожие мысли. Вы сейчас чем-то напоминаете голливудских боссов тридцатых. Разница в том, что все они были евреи.

— Ну почему, я тоже еврей.

— Удивительно наблюдать, как у отягощенного всем этим политическим грузом Константина Эрнста вдруг разглаживается лицо, когда, например, он беседует о «Ночном дозоре».

— Ну, в общем, только мы с ним в эту игру и играем.

— Я заметил, что сейчас все постепенно уходят в мир развлечений. Из-за того что о политике свободно говорить нельзя, похоже, вся Россия уходит в мир развлечений.

— Это утверждение было бы верно по отношению ко мне, если бы я не имел возможности сейчас улететь в Украину и спокойно высказываться о чем угодно.

— Леша там и Александр Ефимыч здесь…

— Нет, я как раз об обратном. Если это было бы для меня важно, я мог бы это делать там. Но я этого и там не делаю. Это слишком большая ответственность для меня. Многие сейчас чувствуют себя просто ошпаренными. Я слишком много читал хорошей литературы, поэтому считаю, что в конце концов все равно ты ничего не меняешь.

— Может быть, вам надо читать побольше американской литературы.

— Но в хорошей американской литературе все то же самое. Все в итоге приходит на круги своя.