Двое

Фотография: PhotoXpress.ru

---

Из Кишинева вылетели вшестером. Армина Багдасарян из The New Times, Володя Варфоломеев с «Эха», двое ребят из RTVI. Приземлились в 9.15. Стойки паспортного контроля. По плану Наташа идет первой, мы за ней. Ее отказываются пропускать. «Мы лишим вас аккредитации», — угрожают пограничники. Какой аккредитации? Не уточняют. «Вы заплатите по 500 рублей за каждую минуту задержки обратного рейса», — погранцы не теряют надежды избавиться от нас оперативно и грозят денежными санкциями. Но разве это мы задерживаем самолет? В каких-то десятках метров от нас друзья, коллеги, адвокат. Но кого-либо пропускать отказываются и отводят в транзитный зал. Телевизионщики исчезают, спустя некоторое время выдворяют Армину, забирают Варфоломеева, чтобы выставить его за границу. Мы остаемся вдвоем. Неправильной формы шестиугольный зал. Стойки паспортного контроля, отдел депортации, два банкомата, кофейный аппарат и несколько лавок. Больше ничего нет. Сидим, ждем, что будет. Самолет на Кишинев уже улетел, к нам приставляют сторожа и теряют интерес.

Сторожа меняются на протяжении дня. Вечером нас охраняет совсем молодой паренек. В отличие от пограничников он в зеленой, а не в синей форме. Он застенчиво стоит у колонны и рассматривает нас с каким-то болезненным любопытством. Когда я спрашиваю, можно ли мне спуститься на первый этаж аэропорта в курилку, он пугается и бежит с кем-то советоваться. Вердикт очевиден: спускаться нельзя. Курить можно в туалете. Поскольку на входе висит наклейка с перечеркнутой сигаретой, а я опасаюсь задержания и выдворения, каждый раз запираюсь в кабинке. Это отличный наблюдательный пункт. Тебя никто не видит, а ты все слышишь.

Между 10 и 11 вечера пролетающий через Москву грузин уговаривает зашедшую с ним в сортир девушку-пограничницу сделать ему минет. Цена вопроса — $100. Девушка хихикает. «Я никогда никого не обижал», — уверяет ее собеседник. Я выхожу из кабинки и громко хлопаю дверью, дискуссия прекращается: грузин злобно на меня смотрит, пограничница, испуганно дернувшись, вылетает из туалета.

Целый день мимо нас пролетает мир: эскимосы и американцы, британцы и корейцы. Подолгу толпятся на пропускном пункте узбеки и армяне. После них остаются десятки испорченных миграционных карт: помимо транзитников через этот зал выпускают и прилетевших в Москву, которые заполняют миграционки, периодически делая ошибки. Один годом рождения укажет 1879-й. Кто-нибудь на одной половинке напишет, что его фамилия Ароян, на другой — Аронян. Приходят уборщицы, и улетает в корзину бумажка человека, так и не определившегося со своей фамилией. Ни книг, ни газет мы с собой не взяли, и главное развлечение в этом большом и пустом зале — рассматривать эти валяющиеся всюду испорченные карточки.

Охраняющие нас пограничники изредка грубят, но по большей части равнодушны. То ли они нас воспринимают как мебель, то ли они сами ее должны изображать. Они одеты в плохо выглаженную синюю форму, у них пустые глаза и «День Победы» в качестве рингтона на мобильном телефоне. Один из офицеров, что подобрее, разрешил на ночь глядя зарядить телефоны и поставить рядом скамейки-банкетки так, чтобы можно было спать. Он даже принес бумагу, когда мы сказали, что хотим написать заявление с требованием пустить к нам адвоката. К полуночи зал вымер. Около часа ночи мы уснули.

Засыпая, мы зачем-то разулись. Первый раз проснулись в два часа ночи от холода. Обулись, достали свитера, которые я захватил, еще вылетая в Кишинев. Второй раз — в половине шестого. Пошел первый рейс, и в зале полно людей. Попытались снова уснуть. Окончательно встали в 7 утра. За 35 рублей аппарат продает омерзительный кофе. Но очень хочется чего-то горячего. За старшего в это утро у пограничников была какая-то женщина. Спросила:

— Вы полетите с женой в Кишинев?

— Пусть сперва пустят адвоката. Мы никуда не собираемся.

— Вы ошибаетесь. У нас есть статейки, позволяющие насильную депортацию.

После этого на всякий случай мы связались моим ремнем. Устанавливая вечером скамейки для сна, я расположил их между столиком-конторкой, рядом с которым были розетки, и некой конструкцией, напоминающей строительные леса.

Пошли вторые сутки. Пограничники злятся и начинают мстить. Сначала отказывают в еде — обед нам не приносят. Затем присылают рабочих, которые разбирают и уносят эти леса. Запрещают сдвигать лавки. Их тоже раздвигают рабочие. Теперь спать на них нельзя. В первый день приехавшим в аэропорт коллегам позволили передать нам через «зеленый коридор» пакет с едой. Коллеги и адвокаты в аэропорту с раннего утра, но в этот раз передавать посылку пограничники отказываются.

Хочется есть. Заканчивается вода. Мы пишем заявление о нарушении статьи 20 Конституции РФ «Право на жизнь», но заявлений больше не принимают. Хотя вскоре приносят одну пайку еды и 3 литра минеральной воды. Жить можно. Накормить нас своим обедом пытается турок. Он летел в Москву к девушке, но по ошибке, потратив тучу денег, сделал себе зачем-то рабочую визу. Его не пропустили, и ему надо возвращаться домой. Я отдаю ему свой телефон, чтобы он мог связаться с девушкой. Ее зовут Юля, и он долго объясняет ей причины своего промаха на английском. По-русски он изъясняется пока с трудом. Мы долго пытаемся объяснить ему, почему Наташу не пускают в Россию. Он не понимает и растерянно качает головой.

Ужин нам не приносят. У Наташи проблемы с почками, и вечером она просит позвать врача, надеясь, что он сможет повлиять на пограничников. Спать ложимся рано. Около 9 вечера. В 11 нас поднимает пришедший врач, но сделать ничего не может. Слушает Наташины диагнозы, качает головой, выдает несколько таблеток ношпы. «Я подтверждаю, что вам надо постоянно есть и пить, но могу лишь посоветовать им кормить вас», — говорит он. Снова пытаемся лечь, но на раздвинутых лавках это не так просто. Железная лавка — 5 сидений, разделенных подлокотниками по принципу 1—2—2. На двух надо уместиться и, перебросив ноги через перила или как-то выгнув их боком, попытаться уснуть. Ложимся уже обутые. Вместо подушки — мой вязаный шарф у Наташи и одна из кофт у меня. Кутаемся в куртки. Опасаясь, что ночью мы можем попытаться пробраться к розеткам, пограничники в качестве наблюдательного пункта занимают стол-конторку.

День третий. 29 февраля 

____

Проснулись около 7 утра. Поскольку заряжать телефоны нельзя, на ночь их отключаем, а часов в зале нет. Сегодня новшества — пришедший офицер разъяснил нам, что Наташа является задержанной, а я в перемещениях свободен. То есть могу покидать территорию зала. Спускаюсь на первый этаж аэропорта. У туалета нахожу электрическую розетку и полчаса заряжаю телефон. На первом этаже — отделение. Штаб пограничников. Я заглядываю туда. Оказывается, у них там два монитора. По одному камера постоянно показывает тот участок транзитного зала, на котором прописались мы. Они сидят, следят и обсуждают каждый наш шаг. Реалити-шоу. «Дом-2» какой-то.

Приближается время вылета рейса на Кишинев. Теперь у нас два разнополых охранника-пограничника. В обязанности молодого человека входит сопровождение меня, когда я спускаюсь на первый этаж. В обязанности девушки — сопровождать Наташу. Но сопровождать ее особо некуда, и она ходит за ней в туалет. Смотрит, как она чистит зубы. Все молча. Эти ребята — наши ровесники. Им лет двадцать или двадцать пять. 

Сажать на рейс нас уже никто не пытается. Нас молча сопровождают, как прокаженных, но уже не обращаются с предложениями улететь. Идем на третьи сутки. Еду опять не приносят. Связь заблокировали окончательно. Ни звонков, ни СМС нам больше не проходит. Но иногда мы сами куда-то звоним, и, когда прозваниваемся, на телефоны приходят десятки отчетов о недозвонившихся абонентах и сообщения со словами поддержки.

Мы играем в слова. Берешь длинное слово — и за пять минут надо составить из его букв как можно больше других слов. На кону слово «политиканство». Наташа побеждает со счетом 32:28. Сверяем слова. Все они разные. Сошлись только в одном — оба написали слово «тоска».

К вечеру у Наташи начинает болеть поясница. Это почки. Из Москвы в Киев вылетели наши коллеги, они пытались вернуться тем же вечером, чтобы провезти нам еду, лекарства, заряженные аккумуляторы. Но самолет опоздал. А вдруг они прилетят в другой терминал? Решаем ждать до утра, чтобы принять решение, оставаться еще на день или нет. Мы пытаемся лечь и уснуть. Не получается. Яркие лампы. Я не сплю, но со зрением явно что-то происходит. Я четко и очень ярко вижу собственные ресницы. Они толстые и извиваются. На них появляются кратеры, а на месте кратеров — белесые пузыри. Пузыри лопаются, и по ресницам, как по воде, разбегаются круги. Они бегут, бегут, а потом волокна начинают распадаться, разрываются, и ресниц больше нет. Есть какая-то мешанина красок, а в ней вертятся тела. То ли мужские, то ли женские — непонятно.

Наташа тоже не спит. Холодно. Я встаю и начинаю молча нарезать круги по залу. Сторожа шепчутся: «Он мозгами не двинулся?» И считают круги: 23, 37, 49. Беру сигарету, иду в туалет. Очень хочется есть. Наташа начинает кашлять. Понимаю, что если ничего не изменится, еще сутки мы не продержимся.

День четвертый. 1 марта
____

За ночь так и не уснули. К утру у Наташи начинает болеть левая почка. Я прошу позвать начальника смены. Видимо, почувствовав хорошую новость, он приходит быстро. В предыдущие дни на такие просьбы откликались минут через 40, а то и через полтора часа. Уточнив предварительно, что билет на Наташу уже выписан, ставим его в известность, что покидаем аэропорт. Он рад. Улыбается. Проводит меня к стойкам паспортного контроля, чтобы убедиться, что я все-таки ухожу покупать себе билет, а не обману его в последний момент. Накануне его предшественник забирал у меня паспорта. Якобы для сканирования. У стойки контроля я узнаю, что помимо сканирования мне накануне проставили и штамп о том, будто я уже пересек границу. Мы вылетели в Москву 27 февраля. Сейчас 1 марта. Но из печати в паспорте следует, что я пересек границу в обратном направлении уже 29 февраля.

Наташу на борт доставили отдельно. Прямо за нами сидел товарищ характерной внешности и легко угадываемой профессии. Заметили его не только мы. Почти сразу к нам подошла она из стюардесс и, перейдя на румынский, улыбнувшись, сообщила Наташе: «Мы здесь каждый день спорили и ставки ставили, продержитесь вы еще сутки или нет. Если что понадобится, сразу зовите меня».

В 10.15 утра, проведя в аэропорту Домодедово в общей сложности 73 часа, мы вылетаем в Кишинев. С учетом перелета Кишинев—Москва и обратно на свежем воздухе мы не были уже почти 77 часов. «Мы пересекли российско-украинскую границу», — сообщает зачем-то пассажирам командир корабля. В Кишиневе +12. Хорошо.