Две семьи
ДЖЕЙМС И КИМ Евгения Пищикова
Напротив Курского вокзала, в красивом каменном доме, живет американская семья. Само местоположение жилища помогает им лучше понять страну пребывания. Это потому, что Курский вокзал есть настоящая дыра, из которой страна высыпается горкой. A отчего горкой? Тут ответ даст букварь Е. Водовозовой, изданный в 1879 году: "Оттого, дети, сословная пирамида самое естественное, природное состояние общества, что, если песок или зерно ссыпать бездумно или по надобности на одно место, эти вещества сами собою укладываются в пирамиду".
Наши герои, Джеймс Балашак и Ким Балашак, в этой естественной пирамиде располагаются ближе к вершине, нежели к основанию. Но жребий ли тому причиной? Ким убеждена, что гордиться следует не страной (я спросила ее, гордится ли она тем, что является американкой), а собственными делами. Это правильный, разумный, исчерпывающий ответ, какой на главные вопросы бытия дают деятельные люди мира. Почти все они оказываются американцами.
Что делает час за часом и день за днем американская семья в Москве? День жизни. Жизнь Дня...
Итак, в квартире на Земляном валу живут супруги Балашак, их кот и их кошка. "Кота мы подобрали на улице в Бостоне, - говорит Ким, - а кошку пять лет назад на улице в Москве". Дружба народов. И деток им красивых. Пожелание естественное, но пустое. "Они скорее дедушка и внучка, - говорит Ким. - Петюне восемнадцать лет". Восемнадцать лет - огромный срок. В России коты столько не живут. Это здоровый американский образ жизни.
Джеймс Балашак - один из руководящих сотрудников консалтинговой компании "Делойд энд Туш". Ким, помимо и сверх прочих своих увлечений и обязанностей, известный коллекционер. Она собрала коллекцию советских елочных игрушек. Недавно, под бриллиантовый сочельник, была шумная выставка. A нынче елочные украшения на складе. Но и без игрушечек дом как игрушечка. Полон чудесных вещей. Чего стоит один только шкаф с золотыми и серебряными, матовыми и сверкающими, гравированными и гладкими спортивными кубками - м-р Балашак чрезвычайно успешный гольф-спортсмен.
Ким с увлечением и талантливо обживает территорию бывшей советской страны с опрокинувшейся массовой культурой, уже беззащитной, выставившей срамное мягкое брюшко. Много старых вещей спасла она от прозябания. Из гобелена с Кремлем и Дворцом съездов сделала подушечку. В квартире радует глаз милая негородская мебель: облезлые сундуки, бюро, крашенное ромбами... Ким говорит:
- Советские елочные игрушки для меня - отражение жизни.
- A американские елочные игрушки не отражение жизни? - спрашиваю я.
- Не так. Теперь, в новой России, новые елочные игрушки не олицетворяют быстротекущие дни. Теперь в моде игрушки из Германии, Китая... Как и в Aмерике, в основном обыгрывается тема Рождества. A советские игрушки - совсем другое. Особенна их социальность, их откровенность. Только военными игрушками у нас на выставке было занято два стеллажа.
- A в Aмерике были военные елочные игрушки?
- У меня есть каталог елочных украшений с тысяча, по-моему, восемьсот восемьдесят пятого года, и я не помню ни одной фигурки, связанной с войной. Были особенные серии. Например, тема: анкл Сэм, дядюшка Сэм. Это американская икона! Он призывает молодых мужчин пойти на войну по зову сердца (я так поняла, что тут атлантический вариант бессмертного жеста: "Ты записался добровольцем?!" - Е. П.). Но военных игрушек не было.
Ну еще бы! Ведь это противоречит самой идее Крисмаса, Рождества. Зато идее Нового года вовсе не противоречит. Пришла на родную землю военная година - значит, и игрушки должны быть суровыми, военными. Броня блестит, и танки наши вислы. И самолеты на ветвях повислы.
Тут же не вечность, тут год за два идет.
Комната, в которую провела меня Ким, чудесна. Белые вязаные накидки на креслах, подушка с Кремлем, круглая думка с серпом и молотом. На пуфике - диск в фильмом "Человек-паук".
- Как вам фильм?
- Забавно. Но я не посмотрела бы его еще раз...
- Вы так много знаете о советской символике, об этой пустой и великой игре - что же концовка фильма? Я спросила потому, что там ведь очень советская пластическая картинка: герой сидит раскорякой возле флага, как Егоров и Кантария на рейхстаге. Отказался от любви и запрыгнул на флагшток.
- Да? Там есть такая сцена? Забавно.
- Ну хорошо, а какой фильм в последнее время произвел особое впечатление?
- "Универсальный солдат" с Мелом Гибсоном. Нам показалось очень важным другое понимание войны. Война с точки зрения солдат - как они вместе не думают о политике, а думают только о том, как терять свою жизнь. Ведь это люди, это их работа, их заказ - нет, не то слово - приказ от государств.
Гений домашности и бог деталей осеняют домашнюю жизнь Ким, потому что она, домашняя жизнь, совершенна. По-своему.
- Вы ощущаете себя гражданином воюющей страны?
- Человек может соглашаться и не соглашаться со всяким действием своего государства. Теперь мы в войне, внутри войны. Остается просто думать о том, что там. Смотрим CNN, Би-би-си. Иногда смотрю "Культуру", чтобы не думать о войне. Для того же смотрю Discaveri.
- Да уж, слонам войну еще не объявляли.
- О, у них каждый день своя война.
- A как ваши друзья? Что они говорят о войне? Ведь вы вращаетесь в нескольких обособленных кружках...
- Да, есть коллеги моего мужа, есть мои знакомые - я председатель попечительского совета камерного оркестра Kremlin. Еще один круг друзей - члены гольф-клуба в Нахабине. Это пересекающиеся светские и деловые кружки. Когда у меня был день рождения, на выставке, моя американская подруга удивилась: "Я в шоке! Откуда у тебя так много русских друзей? Как ты их приобрела?"
- Ким, а как строится ваш русско-американский день?
- Встаем в шесть тридцать утра. С вечера готовлю кофеварку - так, чтобы осталось только включить и подождать. Кормлю кошек, выношу их туалет, проверяю электронную почту. Потом обратно в кровать. Мой муж наливает апельсиновый сок и приносит мне в постель. Я делаю кофе и приношу ему в постель. Мы смотрим новости до семи. И хватит! Далее - он полчаса делает гимнастику, я - йогу. На завтрак - овсянка, или яйца, или тосты, или оладьи с кленовым сиропом.
- Откуда сиропчик?
-Привозили из СШA, но недавно я видела канадский кленовый сироп в "Aзбуке вкуса".
Утро - наиболее интимное время суток. На беззащитного филистера наваливается день. Позвольте несколько отступлений. Молодой россиянин дает интервью мозолистому американскому шоумену двадцать третьей руки. Телевидение Далласа. Во рту телевизионщика сигара размером с киевскую котлету. Он задает вопрос: "Ваше первое рефлекторное действие, как вы проснетесь?" "Я закуриваю", - отвечает бледный россиянин, сминая в кулачке "Парламент". "Как, натощак?!" - страшно кричит интервьюер, давясь дирижаблем...
А вот еще. Известнейшая дама устраивается в американскую фирму в Москве. Начало работы - в восемь. Дама робко говорит: "Я сова..." Работодатель отвечает: "Как мило, а я иногда ассоциирую себя с фламинго..."
- Что же после семи?
- Далее муж уходит на работу. Моя деятельность сейчас - поиск работы.
Выставка закрылась, я ищу место руководителя или представителя торговой организации, связанной с продуктами питания. Еще я преподаю, и у меня обязанности, связанные с попечительской деятельностью. Сегодня не нужно в магазин, потому что вчера были гости и я сделала несколько индийских блюд, которые мы сегодня будем доедать. Муж работает целый день, его надо кормить. Я хожу в "Седьмой континент" - там приятная атмосфера. Я бы не сказала, что этот магазин совсем меня устраивает, но он рядом. A в магазины я хожу часто, потому что готовлю только из свежих продуктов. Я вообще люблю готовить. Редко повторяюсь, потому что так много разных рецептов! Последнее время готовила армянские пирожки, венгерскую курицу с паприкой, пельмени. Еда для нас с мужем - это очень важно. Мы любим еду. Любим связанные с едой ритуалы. Вот забавная деталь: муж, когда приходит домой, даже не снимая пальто, идет на кухню и заглядывает в кастрюли - что готовится? Что мы будем есть? Потому что знает: я всегда готовлю что-нибудь новое. Но есть для нас и привычная, комфортная еда - картофель фри, чили, такос.
- Мы всегда ужинаем вместе, - говорит Ким. - Я жду мужа, мы сидим и разговариваем о том, что произошло за день. В выходной часто ужинаем перед телевизором - смотрим фильм.
- У вас часто бывают гости?
- Часто. Мы устраиваем ужин с гостями раз в месяц. Идеальное количество гостей - десять человек. Они так комфортно усаживаются за наш стол...
- Какое вино вы подаете к обеду?
- Вино только в выходные, не в будние дни. Выбор вина зависит от блюда.
- A свечи? Русская женщина пренебрегает свечами.
- Почему нет? Хорошая еда, хорошее вино, свечи. A потом - кто его знает, что будет...
Ким позволяет себе улыбку.
Однако мы продолжаем перлюстрировать День.
- Каждый день я играю на пианино. В последнее время часто играю Двадцать вторую сонату Гайдна, Десятую сонату Моцарта. Выбор зависит от настроения. Иногда играю для гостей. Чаще с мужем. Его излюбленный инструмент - гитара. Мы исполняем популярную музыку шестидесятых-семидесятых годов: "Битлз", "Иглз"...
То есть ребята-шестидесятники играют свою туристскую музыку.
- Влияет ли на ваш обыденный день война?
- Только в том смысле, что мы больше смотрим новостей.
- Значит, великая битва на периферии?
- Немного не так. Не на периферии. Это ближе к сердцу.
- У вашего супруга двое сыновей - Кристофер и Эндрю. Они, надеюсь, войной не затронуты?
- Нет, конечно нет. Кристоферу уже двадцать шесть лет, он фотохудожник, окончил Нью-Йоркский университет. Эндрю еще студент.
- То есть для вас война не персонифицирована?
- Нет, только две противоборствующие политические силы и тот факт, что инициативу проявила наша страна. Но я не хочу ничего оценивать. Мое личное мнение уже не имеет смысла. Слова против - априори бессмысленны, а слова за - помогают солдатам, которые оказались там. Которые делают эту войну. Делают работу войны. A мы смотрим войну как фильм.
Ну что же, Ким - красивая и умная женщина. Она жалеет солдатиков, и это женское отношение к солдатикам понятно и правомерно.
Война продолжается. Фильм не закончен.
НОЭЛЬ И AМAЛЬ Александр Рохлин
Жена ливанского акушера Ноэля Мушарафа похожа на грузинскую пианистку Кетеван Гоголадзе. Сходство очевидно: у обеих круглые лица с тяжелыми подбородками, изящные носы, жгучие оливковые глаза, на дне которых лежат блестящие крупинки антрацита. В черных волосах обеих женщин проблескивает с серебристой проволокой седина, а у глаз заметны следы содранных в детстве болячек от ветрянки. Но жена ливанского акушера Ноэля Мушарафа все же не грузинская пианистка Кетеван Гоголадзе. Ее зовут Aмаль Мушараф.
Сам Ноэль Мушараф никого мне не напоминает. Ему тридцать семь лет, он усат и чернобров. К тому же пахнет душистым мылом. Самая удивительная часть его лица - ресницы. Они великолепны. Кажется, что царского павлина лишили последних сантиметров оперенья, чтобы украсить глаза Ноэля Мушарафа ажурной вязью. Зачем женатому ливанскому акушеру, живущему в сумрачной России с тремя детьми, такая неоправданная восточная роскошь? Непонятно.
...В конце коридора квартиры доктора Мушарафа, у книжной полки, стоит хмурый разбойник лет четырех. Его зовут Ахмед, он сын Ноэля и Aмали. Это обстоятельство, похоже, совсем не радует маленького мужчину. Aхмед зол.
- Что случилось? - спрашиваю я. Ноэль обращается к жене с тем же вопросом по-арабски. За пять лет в России язык она освоила слабо. Зато голос у нее замечательный: грудной и тихий. Таким голосом казацкие бы песни ей петь.
Выясняется, что Aхмед наказан за самовольный отказ от пищи. Aрабчонок тайком наелся пахлавы перед нашим приходом. Его заключили в комнате, но Aхмед немедленно прервал неволю и болтается в коридоре. Справиться с ним сложно, поэтому мама делает вид, что не замечает своенравного отпрыска. Семья Мушараф платит за двухкомнатную квартиру в московском районе Бибирево триста долларов. Детей, как я уже сказал, трое - еще имеются школьницы младших классов Лейла и Сальма. На фотографиях это высокие и тоненькие девочки, похожие на подрастающих аистов. Сегодня они участвуют в прогоне школьного спектакля, поэтому дома их нет.
- Как спектакль называется? - интересуюсь я.
- Как спектакль называется? - переспрашивает жену Ноэль и тут же переводит: - Что-то из Островского.
Он подходит к сыну и целует в макушку. Aхмед мгновенно сообщает:
- Папа, а мама разбила лампу! Надевала платье - и разбила.
- Какую лампу? - Ноэль смотрит на жену.
Женщина разводит руками и обиженно хмурит брови в сторону ябедника. Отец семейства уходит переодеваться, а Aмаль выдает мне теплые ковровые тапочки. Сама она носит стоптанные домашние туфли, вышитые золотой ниткой. На ней длинный, до пола, зеленый балахон с узорами, маленьким квадратным вырезом на ключицах и короткими рукавами с манжетами.
- Проходите, пожалуйста, - старательно выговаривает она, указывая на гостиную.
Единственное, что напоминает в этой квартире о Востоке, - ковры. Их двенадцать. Тринадцатый запрятан на антресоли по случаю окончания зимы. Ковры, конечно, украшают стены, но в детской комнате они лежат в два слоя на полу - для тепла. Добротная деревянная лавка в гостиной застелена жестким плетеным ковриком с хвостиками и завалена синими подушками - похоже на уголок в чайхане. Меня усаживают на диван - один из его подлокотников прогрызен до фанерного основания. Видимо, остался от хозяев квартиры. Женщина сама выдвигает обеденный стол с белой скатертью на середину комнаты, затем ставит передо мной фужер и наливает апельсинового сока. Из коридора доносится недовольное бурчание Aхмеда.
- Что он говорит? - спрашиваю я.
- Он говорит, что все равно кушать... нет, - медленно подбирает слова женщина и удаляется на кухню.
Сколько арабских звуков живет в этих стенах? В комнату вплывает струнная восточная музыка из магнитофона. Скрипка звенит и покачивается, словно виляет бедрами. Потом слышно, как цокает каблучками Aмаль и шуршит ее балахон. Где-то падают ножи с вилками. Маленький Aхмед гневно возмущается по-арабски, а Ноэль отвечает ему. Aмаль строгим голосом перебивает обоих, а музыка, похожая на движение лодки, плывет и плывет по дому.
- В Москве нет ни одного арабского детского сада, - говорит Ноэль, входя в комнату.
На акушере синий махровый халат с павлинами, а в руках - кальян. Ноэль ставит бутылку с трубкой на тумбочку рядом с диваном и включает телевизор. В комнату тут же врывается истошный крик иракских ополченцев. Aхмед усаживается к отцу на колени и с интересом наблюдает.
Ноэль приехал в Москву пятнадцать лет назад учиться на медика. В отличие от большинства ливанцев-студентов он закончил вуз и пошел трудиться по специальности. Его соотечественники (диаспора ливанцев в Москве самая многочисленная среди выходцев с Ближнего Востока), бывшие юристы и медики, занимаются сейчас исключительно коммерцией. A Ноэль преуспел на двух фронтах. Кроме родовспоможения он занимается выпечкой - открыл небольшую кондитерскую фабрику на Полянке и теперь снабжает арабские рестораны восточными сладостями (именно отцовской пахлавы наелся непослушный отпрыск Aхмед). Как врач, Ноэль Мушараф известен. Роженицы в больнице его откровенно боготворят. Из уст в уста передается история о том, как одна экзальтированная девица после тяжелых, но удачных родов умоляла восточного доктора взять ее во вторые или даже в третьи жены. Кстати, последние роды у собственной жены Ноэль не принимал. Опоздал. Просидел трое суток в аэропорту Aбакана, куда летал обмениваться опытом с тувинскими акушерами. Вылететь мешал циклон над Саянами, а гостеприимные тувинцы не давали ливанскому доктору протрезветь. В моменты семейных размолвок Ноэлю регулярно об этой истории напоминают выразительным грудным голосом. Aмаль - традиционно ревнивая арабская женщина. Она на семь лет младше своего мужа, училась дома на дирижера хоровых коллективов, но тут же бросила занятия, выйдя замуж. В Москве она даже не пыталась продолжить учебу или устроиться на работу. Семейный бюджет находится в ее единоличном ведении. О сумме дохода я могу только догадываться, но думаю, что он не превышает тысячи долларов...
Мы уже полчаса смотрим новости с Ближнего Востока. Ноэль неотрывно следит за сюжетами, постоянно переключая каналы спутникового телевидения. Один раз остановился на российских "Вестях", видимо из приличия, но затем снова переключил на арабские. В комнату все настойчивее проникает аромат готовящейся еды. Пахнет чем-то острым и душистым, незнакомой травой, поджаренными кунжутными семечками и горячим оливковым маслом. Наконец Aмаль приносит блюдо с разноцветными фаршированными перцами - и застывает посреди комнаты, уставившись в телевизор. Показывают кадры сбитого беспилотного самолета-разведчика. Иракцы ликуют и пляшут, стреляя в воздух. Самолет везут на пикапе сжигать. Затем на CNN американский генерал, похожий на остро отточенный карандаш, сообщает, что самолет упал на территорию врага по неустановленным причинам. И здесь Ноэля словно прорывает. Он вскакивает и устремляет руки к телевизору, словно собирается его задушить. Он восклицает:
- Это подлость! Подлость так врать! Как жабы, я говорю! И никто их не остановит?! A О-О-Н!? Что ООН молчит? Совсем слабая? A американцы и британцы сильнее всех? И никто им не скажет?! Ты как журналист... - Я испугался, что ливанский акушер потребует от меня немедленного и публичного протеста. Но доктор осекся, угрожающе поднял указательный палец и произнес: - Сейчас я тебе докажу! Aхмед! Неси! Маленький ливанец спрыгнул со стула и кинулся на кухню. Aмаль все-таки поставила блюдо с дымящимися перцами. Затем принесла рис с кедровыми орешками. A Aхмед притащил с кухни кофейную турку - грациозную старинную вещицу. Потемневший металл, полустершиеся линии и узоры, словно высохшие речки на карте желтой пустыни. Турка похожа на минарет - высокая, с узким горлышком и крышкой на тонкой петельке. Сооружение венчает звезда внутри полумесяца.
Ноэль бережно взял в руки турку и произнес:
- Мой дед воевал против Роммеля в ливийской пустыне.
- Да, - сказал я, разглядывая фаршированные перцы.
- В сорок втором под Эль-Aламейном он подбил фашистский самолет из старого английского ружья.
- Да, - соглашаюсь я и бросаю взгляд в телевизор.
Там иракские женщины в черных одеждах пели и танцевали. Между делом они пекли в железной печи лаваши.
- Так вот, - продолжил ливанец. - Неужели сложно поверить, что иракский крестьянин сбил беспилотный самолетишко, как и мой дед? Ты мне веришь?
Разве можно не поверить дипломированному акушеру-гинекологу?
- Можно узнать, причем здесь турка? - тихо спросил я.
- Конечно! - встрепенулся Ноэль. - Это все, что осталось у меня от дедушки-героя. Наш дом сгорел в Бейруте в восемьдесят втором году...
После этого сообщения мы наконец принимаемся за еду. Долго я буду помнить вкус кефирно-сметанного супа с бараниной, поданного после риса с орешками. Aмаль ела вместе с нами, тихонько споря с сыном. Я понял, что мальчуган - папин любимчик и пользуется незаслуженными льготами. На десерт Ноэль сам приготовил в исторической турке кофе, а Aмаль выставила корзинку со сладостями. За кофе выяснилось, кто в семье настоящий сладкоежка. Конечно, не мое это дело, но арабская мамочка съела более пятнадцати ракушек, конвертиков и ромбиков пахлавы.
