Другие берега

иллюстрация: Маша Краснова-Шабаева

Если часов в шесть вечера вы окажетесь около памятника Пушкину, вас обязательно кто-нибудь спросит, как пройти к Кремлю. Спускаясь вниз к кинотеатру, едва не поскользнувшись на ступеньках, пройдя мимо замерзших фонтанов, вы встретите толпу школьников, бегущих в кино. Мимо вымершего вмиг и осунувшегося казино «Шангри-ла», мимо здания типографии «Утро России» (настоящий модерн), мимо бывшей редакции журнала «Новый мир», где не знаю, как сейчас, а раньше была прекрасная библиотека и работали самые въедливые в мире корректоры «из бывших». Или — мимо знаменитого ларька «Московских новостей», мимо легендарной московской бездомной старухи, пьющей из пластикового стакана дымящийся чай. Мимо ресторана, в котором, как рассказывал дедушка, располагался настоящий театр говорящих птиц. Можно пройти по бульвару и упереться в памятник Высоцкому, раскрывшему руки и смотрящему на бывший магазин «Рыба» (теперь ресторан La Maree) и на вывеску «Сдается» (отличная мансарда на четвертом, кажется, этаже). Можно идти вдоль бульвара, где слева полусекретный двор с качелями, тут летом сидят старики с профессорскими бородами, а сейчас румяные дети тщетно пытаются слепить замок.

Уже очень скоро увидишь колокольню Высоко-Петровского монастыря. Она по-прежнему выше всех окружающих ее зданий. И если с Петровки зайти в монастырские ворота, окажешься на другой планете — здесь не слышно машин и нет ни души.

И вот здесь — сразу за тем самым домом, где каждые три месяца открывается какой-нибудь новый ресторан, — продаются «Товары для взрослых», гуляет со своими пятью далматинцами Анна Петровна, начинается Петровский бульвар.

Здесь около семи часов 19 января случилась акция против нацистского террора и стояли люди с портретами убитых журналистов и правозащитников.

Три лозунга: «Фашизм не пройдет», «Выйди на улицу, верни свой город», «Пока мы едины, мы непобедимы» (в недружном хоровом исполнении он звучал как «Багамы едины, мы не­победимы»). Число участников — около тысячи человек. Температура воздуха — минус 20.

Все играли по сложившимся за последние годы правилам: ты знаешь, что манифестанты станут выглядывать в толпе знакомые лица, омоновцев будет в разы больше манифестантов, в какой-то момент начнется потасовка, десяток человек за­держат, их с боем поведут к воронкам.

От Петровского бульвара толпа спустилась к Трубной и стала подниматься — мы пошли вверх, мимо осевших будто от тя­желой мебели особняков на Трубной, только что построенной «Неглинной-плазы» и дальше — мимо стены Рождественского монастыря, где уже в марте можно будет встретить студентов Архитектурного института, сидящих с мольбертами. Мы шли мимо вывески «Элитное серебро» и гостиницы на час, слева остался один лучших московских цветочных магазинов, впереди в странной позе застыла Крупская, и вот уже видна башня «Лукойла». Миновав двор с кованой решеткой, в котором снимаются, кажется, все современные детективные сериалы и окончательно замерзнув, мы вышли к памятнику Грибоедову, с обросшими льдом Чацким, Фамусовым и прочими на постаменте.

«Верни свой город», — картавя, кричала девушка в очках, откашлявшись после распыленного кем-то перечного газа. Разбитое в кровь лицо милиционера, плакаты с фотографиями убитых правозащитников, оранжевые вспышки факелов, летящие снежки, уводимые в воронки активисты — все смешалось в разноцветный снежный ком.

«Верни свой город», — подхватывала толпа. Но с этим лозунгом была проблема. Веры в него не было. Толпа состояла из внешних наблюдателей, кафкианских землемеров К., существующих в этом го­роде с непонятной им самим миссией, — то ли нравится цвет неба, то ли привычка, то ли абстрактное чувство долга.

Если этот человек хочет вернуть «свой город», он должен на него посмотреть другими глазами — с интересом, вспомнив о нем многое и многое изменив. И не на словах сделать его своим — как делает город своим приезжий, однажды понимающий, что останется здесь навсегда. Тогда и в его выступлении против ­фашизма или любой другой беды будет правда — как по Станиславскому. Тогда можно будет сказать, что мы вернули себе город. Это сукин сын, но это наш сукин сын.