Дорогой мой Юрочка

1934 год. Какой-то санаторий, то ли в Грузии, то ли в Абхазии. Где-то недалеко от Батуми. Отдыхающие дамы обсуждают своих мужей: «Мой с ромбами». — «А мой с двумя». Голодное время, но в местной столовой невозможно есть — так плохо кормят. Есть еще одна столовая — диетическая. Там получше. Очень жарко и очень скучно.

Четыре листа в линейку, исписанные с обеих сторон карандашом. Неразбор­чивый почерк с характерным наклоном влево. В углу — надпись: «№3». Первые два, выходит, не сохранились.

Это единственное письмо прабабушки из огромной стопки пожелтевших от времени писем конца двадцатых — начала тридцатых годов. В 1934 году она еще не успела развестись со своим первым мужем, моим прадедом, не успела выйти замуж за второго, которого расстреляют в 1937-м, и отправиться в лагерь за «недоносительство».

О прабабушке я знаю в основном по рассказам. Она была красавица. Избалованная дочка. В среднем возрасте всегда молодилась. Довольно холодная и эгоистичная.

Письмо рисует совсем другой образ: человека, сильно тоскующего по своей семье и мечтающего поскорее вернуться домой. Не знаю, что было с моей прабабушкой в то короткое время, которое она провела в тюрьме и лагере, — ее отец, известный врач, чудом добился пересмотра приговора, и через год, в 1938-м, ее отпустили, правда, с ограничением права жить в больших городах. Знаю, что сама она об этом никогда никому не рассказывала. Но в 1934-м она была совсем не таким человеком, каким я бы ее представляла себе, не прочитай этого письма.

Прадед, ее первый муж, наоборот, был человек очень страстный — это видно по его письмам и по маленьким блокнотикам, в которых он оставлял обрывочные дневниковые записи. То недолгое время, что они были женаты, он писал ей почти каждый день.

О том, что в Кисловодске холодно и идут дожди, а «Известия» начали печатать новую серию «Культура труда» — «сохрани мне, пожалуйста». Что свекровь становится все невыносимее, а в Ростове, говорят, много яблок. Что некий Исбах обещает устроить на работу — писать фельетоны, Циля, седая и похудевшая, приезжала в Москву, а Лиза на седьмом месяце.
Об этом в основном письма того времени, когда они были женаты. Другие, более ранние, конечно, о любви. Он называет ее миллионом разных странных и смешных имен, подробно описывает свои тревоги, надежды и волнения и очень многословно рассказывает о чувствах. Я никогда его не видела, а рассказы о незнакомых лю­дях, как правило, быстро забываешь. Но по письмам о человеке узнаешь довольно много — по крайней мере, о том человеке, которым был мой пра­дедушка в первой половине тридцатых годов.

Их давно нет в живых, но в ворохе пожелтевшей бумаги, которую время почему-то пощадило, столько любви, заботы и нежности, что поверить, что все это давно превратилось в прах и бесследно исчезло, становится невозможно.

Сколько бы получилось листов, если перенести на бумагу все чаты, СМС, посты в фейсбуке и твиттере, которые мы пишем в течение дня? Наверное, приблизительно столько же, сколько успевал написать за день на бумаге прадед. Шанс, что потомки когда-нибудь будут перечитывать мои СМС, равен нулю, и это прекрасно. Хуже другое: маловероятно, что они вообще будут знать хоть что-либо о нашей жизни.

Что останется от нас, кроме случайно невыброшенных чеков из кошелька, пары наклеек Post-it и молескина с расписанием дел? (Хотя, кажется, все давно перешли на Google и другие календари.) Страница в фейсбуке с тысячами перепостов, среди которых — если оно и было — что-то важное уже не отыскать? СМС? Чаты с бесконечным количеством идиотских скобок? И правда, лучше бы не сохранялись.

Скорее всего, наши потомки не будут знать о нас ничего. Только по рассказам — хотя можно представить себе эти рассказы: «Прадедушка все время сидел за компьютером, смотрел «Mad Men» и ни на секунду не выпускал из рук айфон». «Прабабушка ушла от него после того самого поста в фейсбуке».

Интернет и всякие девайсы лишили нас и наши чувства права на вечность. Бумага оказалась гораздо жизнеспособнее карт памяти, флешек и жестких дисков: получается, рукописи действительно не горят. Из писем, которые еще приходили в начале нулевых, сохранились только те, которые почему-то были распечатаны. Остальные исчезли вместе с почтовыми ящиками, сломавшимися ноутбуками и украденными телефонами.

Тут, конечно, хочется спросить, куда катится мир. Нет, ну правда — куда он катится, если в нем остается все меньше любви?