Иллюстрация: Мария Краснова-Шабаева
Когда я поселился в «черном» районе Нью-Йорка, мой мир перевернулся. Никогда до или после этих первых недель в Гарлеме я так остро не ощущал себя чужим, другим. Причем на уровне тела.
В том, что я снял квартиру в самом центре особого района (для знатоков — на углу 124-й стрит и Adam C Powell Boulevard), там, где начинается East Harlem, не было ни геройства, ни этнографического интереса. Просто в Нью-Йорке принято кидать с квартирой. Для начала Колумбийский университет, куда я приехал работать, неожиданно предложил мне самостоятельно решить квартирный вопрос. Потом несколько раз срывались разные варианты, а злоупотреблять гостеприимством друга стало тяжело. Подвернулось неплохое предложение в 15-ти минутах ходьбы от университета. По адресу понятно: Гарлем, причем самый-самый. Квартира забита африканскими масками, посудой, покрывалами, CD и фотоальбомами — хозяйка из Нью-Йоркского института фотографии уехала в экспедицию по Замбези. Кэш вперед. Могли кинуть. Я убедил себя в том, что мне повезло, что для социолога это просто подарок судьбы — и согласился. Въехал на следующий день.
И вот уже иду к себе домой. Ощущения во всем теле, особенно где-то в области солнечного сплетения, непередаваемые. Кругом только чернокожие люди. Я не просто меньшинство — я такой один. Моя жалкая белая биомасса в смятении. Глаз превратился в сканер потенциальной опасности, как у Терминатора. Чужие тела вокруг движутся, смотрят, жестикулируют и, кажется, дышат совершенно иначе. Захожу в магазин, чтобы купить новое запечатанное постельное белье. (Бытовой расизм?) Черный Дед Мороз в витрине рекламирует шампунь для жестких, сильно вьющихся волос и особую косметику для очень смуглой кожи. Знакомые продукты типа йогурта «Данон» вызывают нежность, будто весточка от своих. Вокруг меня все словно пританцовывают, слегка пружиня в такт неслышной музыке. Я понимаю, что на самом деле они не танцуют — они просто так ходят. Мне тоже хочется так, но пытаться было бы нелепо. Стараюсь их не рассматривать и благодарен им за то, что и меня особо не замечают. Хотя все время кажется, что сейчас вдруг подойдут и скажут: «Ты что, брат, заблудился? А ну давай дуй отсюда!» А что я им отвечу: «Живу я здесь, ребята!»?
Имея привычку работать допоздна, я часто около полуночи шел пешком от университета домой через Гарлем. Чувство опасности как-то само собой вползло в душу одновременно с осознанием того, что ты — чужак. Морально был готов к самому худшему. Мысленно распрощался с бумажником и, кажется, даже с жизнью. Подготовился к тому, что подойдут с ножом или стволом. Но за все три месяца ничего такого не произошло. Конечно, никто мне широко не улыбался и не интересовался, как дела, когда я гулял по моему району в выходные. И первое время, пройдя мимо живописной и с виду не слишком дружелюбной компании, словно сошедшей с экрана MTV, я спиной чувствовал, что меня обсуждают.Но потом меня просто перестали замечать, словно голубя или бумажный пакет. Единственные, кто мне был искренне рад, это два священника в эфиопской православной церкви. Иконостас, рясы, кресты на шее, кадила — все родное. Только лица несколько неортодоксальные…
Сейчас Гарлем стал гораздо приличней. А тогда, в девяносто девятом, мэр Джулиани до него еще не добрался. Но меня так и не ограбили. Я потом объяснил себе это тем, что у меня нет той особой смеси чувства вины и брезгливости по отношению к чернокожим, которая свойственна белым американцам. Черные это чуют кожей и реагируют соответственно. Мне же с детства внушили, что наша страна расизм победила, а угнетенные народы Африки нуждаются в нашей помощи и защите.С этими знаниями я разгуливал по Гарлему. Белые американцы приходили в ужас, когда я называл им свой адрес и считали меня сумасшедшим. Все они, даже самые продвинутые левые интеллигенты, никогда не заходят выше 116-й стрит и искренне считают, что, если они это сделают, их моментально убьют, изнасилуют и ограбят. Так Гарлем дал мне чувство превосходства над политкорректными расистами.
Но нечто все же случилось, или чуть не случилось. Ко мне в гости приехала девушка. Однажды вечером она перепутала ветку метро и вышла в совершенно другом, самом глухом месте Гарлема. Не понимая, куда идти, она попыталась расспрашивать прохожих. Они шарахались от белой барышни, как от чумной. Вид потерявшейся блондинки с сумочкой привлек лишь стаю предприимчивых подростков. Преследование превратилось в драматичную погоню по пересеченной местности. Нервно покуривая, она мне потом рассказала, как натурально на ходу остановила белый лимузин и как черный водитель всю дорогу до дома отпаивал ее шампанским из минибара, приговаривая: «Вы не должны здесь ходить, мисс. Белой мисс нечего делать в черном квартале».
Я так и не знаю, опасно было там жить или нет. Но теперь я гораздо лучше могу понять, что чувствует африканский студент или другой инородец, попадая в Петербург. Никто никого не обязан любить. Лучшее, что может пожелать человек, оказавшись среди чужих, это чтобы на него не обращали внимания. Это и есть толерантность.
