Будем

Иллюстрация: плакат Льва Рубинштейна, 

созданный с помощью автомата 

по производству плакатов на bg.ru/poster

В октябре на обложке «Большого города» мы написали слова, которые спустя два месяца стали требованиями московских площадей, и я думаю, что ключевым словом на той обложке было слово «ценности» — если за ним стоят понятия свободы и достоинства.

Я думаю, что в декабре этого года закончилось одно время и началось другое.

Я думаю, что нашему поколению ­повезло.

Я думаю, что мой город уже изменился. Что те горожане, которые добровольно работа­ли наблюдателями на выборах, те, кто дежурил у ОВД, чтобы следить за судьбой незнакомых им людей, те, кто выходит на площади, уже не забудут этого но­вого чувства. Проще всего это чувство формулируется так: я существую. И что бы ни случилось после, лицо города уже из­менилось.

Я думаю, что совсем недавно говорить в полный голос какие-то простые вещи было неприлично. А сейчас неприлично не говорить.

В этом номере мы подводим итоги года и печатаем 112 слов, за которыми стоят главные события последних 12 месяцев. Но я думаю, что главными словами года стали свобода и достоинство, к которым вдруг вернулся их первоначальный смысл, лишенный кавычек и стыдливых вводных оборотов.

Я думаю, что за этот год власть и общество поменялись местами — раньше главными действующими персонажами были условный Пу­тин и компания, теперь — лю­ди, готовые выйти на площадь. Власть — скучная и неостроумная, жестокая, пропахшая нафталином, неспособная улыбнуться, не оскалившись, и общество — открытое и спокойное, готовое дарить цветы омоновцам, готовое улыбаться. Власть не заметила, как город подрос, вырос из серого костюма, что город ум­нее и обаятельнее ее, что агентом истории стало именно общество, по формулировке Льва Рубинштейна, идущее «из «болота» к проспекту Сахарова».

Я думаю, что важная составляющая все­го происходящего — истории задержанных гражданских активистов, сидящих в ОВД. Что на фоне ярмарочной революции, «снежной» или «нежной», с улыбками и шутейными плакатами, на глазах у многотысячной компании, ставящей лайки в фейсбуке, происходит «полная гибель всерьез» — Сергея Удальцова и де­сятка, если не сотни, других из­вестных и безвестных людей. И помощь им — то, что должно нас объединять.

Я думаю, что у эйфории, которую испытывает человек, вышедший на площадь, заявляющий о своих правах и видящий на этой площади таких же, как он, спокойных и улыбающихся людей, обладающих чувством собственного достоинства, знающих, что государство — это инструмент и что если инструмент не работает, его надо починить, — у этой эйфории должен быть свой предел. Она не должна уйти в делание плакатов и тем более не должна уйти в оливье. 

Я думаю, что все сразу не случается, что вышедший на площадь начал долгую работу, но что теперь наше поколение, так долго боявшееся громких слов и спасавшееся иронией, так долго молчавшее, когда убивали журналистов или сажали в тюрьму неугодных бизнесменов, мое поколение уже не сможет забыть ощущения собственной веселой силы — осознания того, что не нравится, когда тебя обманывают, осознания своих прав. 

Я думаю, что все происходящее сегодня — это доказательство того, что мой город, с цветочными рынками, «Порше-Кайенами», старушками, поющими в переходах, Рублевкой, пробками, ­церквями, танцами, со всем, что толь­ко бывает на свете, — этот город полон живых людей. 

Но я думаю, что это только начало, и главное произойдет не на площади и не в одночасье.

Я думаю, что все должно прорасти в изменение городской среды — от строительства пандусов и детских площадок до наблюдения на выборах и помощи заключенным.. 

Я думаю, что теперь важно, чтобы и впредь, когда власть захочет закатать миллионы рублей в раскопанное Бульварное кольцо и засадить в тюрьму очередного заказанного предпринимателя или просто несогласного, горожане нашли способ сказать: «Я против». 

И я рад, что у нас нет одного лидера и одного слогана, но что есть много граждан-избирателей. И что если президент или премьер-министр не замечают смер­ти Вацлава Гавела, то люди сами пишут письма соболезнования. Потому что Путин, Медведев и «Единая Россия» не существуют. А мы — существуем. И нас больше, чем кажется.