Богатыри немы

У всякой деятельности есть вторая сторона — эстетическая. Она странным образом, не впрямую, но внятно отражает суть деятельности. Русский терроризм второй половины девятнадцатого — начала двадцатого века противен не только взрывом царя, давшего свободу, или столыпинских детей, но и бесконечным хоровым пением дурно написанных песен, полным отсутствием чувства смешного, пошлостью риторики. Собственно, по песням и стихам народовольцев и их разнообразных последователей-революционеров можно было предвидеть бесчеловечность и тошнотворность их грядущего царства. Люди эстетически чуткие, вроде Бунина или Булгакова, и предвидели — и не смогли смириться. И это притом что предшествующий революции режим, прямо скажем, не мог похвастаться изяществом вкуса. Начиная с уваровского торжества «православия, самодержавия, народности», официальный стиль Российской империи приобрел черты тупого слона, украшенного погремушками. Но слон оказался все-таки лучше смело идущей в ногу революционной обезьяны.

Нынешние движения общественного сопротивления хочется поддержать все и сразу, потому что без них уж совсем тошно. Воздух в стране гнилой, глаза у власти воняют. Но чувство прекрасного как-то удерживает от поездки на «Антиселигер» — фонетические отличия от «Селигера» слишком ничтожны. Да-да, не беспокойтесь, я понимаю разницу между Васиной гопотой и сияющим миром граждански активных блогеров. Только я не готова класть жизнь на борьбу с Путиным ради Антипутина. Меня смущают эстетические совпадения. У меня вообще-то нет ни единой претензии к гражданским активистам, кроме вот этой вот глухоты. Просто, как правило, в России подобная глухота свидетельствует о внутренних пороках. И наоборот — безупречно прекрасные цели почти всегда отливаются в гармоничные формы.

В этом смысле не было в нашей истории более привлекательного явления, чем декабризм. Какой букет поэтов он нам дал! Какая портретная галерея крупных характеров! Какое достоинство во время и после наказания! Какой образ женщины! А просветительская деятельность в Сибири? А их лекции, читанные друг другу? А корпус мемуарных текстов? А бестужевские акварели и карандашные рисунки?

Книга Якова Гордина «Право на поединок. Судьба русского дворянина 1825—1837» состоит из двух беллетризованных исторических повествований, «После восстания» и «Право на поединок»: первое как раз про декабристов, второе про войну Пушкина с графом Уваровым. Повести не связаны напрямую ничем, кроме отчетливо проступающего сюжета о неразрывности этики и эстетики: прекрасные мысли облекаются в прекрасные формы, а душевная низость являет себя через пошлость.

Вы скажете: что за прекрасная цель — убить царя? Да ведь не было такой цели. Цель была по сути дела одна — прекратить крепостное рабство. Нам так бездарно объясняли все это в школе, что мы утратили способность понимать и чувствовать, что это такое — крепостное право. Книга Гордина эту способность у читателя восстанавливает. Я впервые в жизни пережила такое сильное ощущение несправедливости владения одних людей другими.

Вот, например, Борис Вячеславович Грызлов. Существо очевидно глупое и бесполезное. И вот прекрасная, осмысленная я. И мне, знаете ли, очень нужна собака. Пегая. Муругая. Брыластая. Что бы это ни значило. И вот нужна она мне просто позарез, и для того чтобы ее купить, я продаю Бориса Вячеславовича Грызлова своему знакомому, а знакомый отправляет Грызлова в свое самарское имение. И вот Борис Вячеславович, взрослый уже дядька, оставляет жену и детей и покорно едет в неизвестное — и оттого пугающее — самарское имение. И даже не вдаваясь в подробные размышления, приживется ли там Грызлов, каково ему будет без семьи, сама мысль о том, что ради нужной мне собаки я продала человека, пусть даже очень глупого, совершенно меня ужаснула.

Я немедленно уже с суровым упорством представила себе обратную ситуацию. Михаилу Борисовичу Пиотровскому для его коллекции понадобился еще один Рубенс. А денег у Михаила Борисовича на Рубенса нет, и он решает продать меня и еще нескольких баб, потому что мы, например, хорошо поем и деньги за нас дают приличные. И вот, даже не понимая, как важен Рубенс не только для Пиотровского, но и для всей России, я должна безропотно оставить свою милую квартирку (читай — избу), расстаться с сыном (его Пиотровский решил не продавать), с друзьями и, собрав впопыхах любимые книги и фотографии, отправляться петь куда-то в тамбовские степи без малейшей надежды вернуться. Это как, нормально?!

Молодые русские дворяне, названные впоследствии декабристами, жили с сознанием того, что участвуют в пакости, изо дня в день. Это сознание было для них нестерпимым. Они понимали, что пьют, едят, одеваются, получают образование, музицируют за счет животного бесправия других людей. И они подняли бунт.

Это все равно как сегодня «Общество синих ведерок» возглавили бы сами проблесковые сановники. Или Абрамовичу вдруг стало бы невыносимо стыдно жить в Белгравии, собирать картины Люсьена Фройда — и он бы отдал все Чукотке. Конечно, остальные сановники во главе с царем пришли бы в умоисступление и наказали бы бунтовщиков каторгой, ссылкой, конфискацией. Зато мы бы обогатились не только гордостью за достойных соотечественников, но и великолепными стихами, музыкой, живописью. Нам было бы что вспомнить о России десятых годов двадцать первого века.