Беженец из Конго: «Я думал, что убежал от смерти, но никакой защиты в России я не нашел»

Побег из Конго

В Киншасе (столица Демократической Республики Конго. — БГ) я работал журналистом. В ноябре 2011 года я написал несколько статей о том, как прошли президентские выборы — с множественными фальсификациями и нарушениями. Многие в стране сомневались в честности победы нынешнего президента республики. После того как статьи были опубликованы, за мной начали охотиться. В Конго нет свободы слова — каждый год журналистов арестовывают и убивают. Недавно на востоке страны нашли очередной труп журналиста. В тюрьмах полно политиков-оппозиционеров. Если бы я остался в Конго, меня могли убить. Я сам не выбирал, куда бежать. Все устроила моя тетя. Она написала письмо в Комиссариат по делам беженцев в Конго, объяснила ситуацию, в которой я оказался. Я не думал, что окажусь в России. А она мне сказала: «Единственный выход — это Россия». Она работает в миграционной службе. Было непросто пересечь границу, но с ее друзьями все получилось — правда, только со второго раза. Мое имя было в черных списках, поэтому в первый раз меня не выпустили.

В Конго у меня осталась жена и двое детей — мальчик пяти лет и годовалая девочка. Когда я уехал в июне 2012 года, моей жене начали угрожать люди из организации, которую мы называем «политическая полиция». Я очень скучаю по жене. Последний раз мы говорили с ней шесть месяцев назад. Ни у меня, ни у нее нет денег на международные разговоры. Я обращался к людям доброй воли, просил, чтобы нас воссоединили, но пока никто так и не помог.

В Москве

В Москву я летел через Марокко. Наш самолет приземлился в аэропорту Шереметьево, но нас не выпускали целых двадцать минут без всяких объяснений. Потом группа из пяти человек зашла в самолет. Оказалось, что они пришли за мной. Эти люди даже знали, на каком месте я сижу. Они мне сказали, что к ним поступила информация о том, что я болен, и меня нельзя пускать на территорию страны. Я не понимал тогда по-русски, мне повезло, что стюардесса знала французский и стала переводить им. Я объяснил, что я не больной, а политический беженец. Тогда в самолет принесли какие-то медицинские инструменты и начали меня проверять. Видимо, во время проверки те, кто пришел за мной, поняли, что я не больной, и начали всех выпускать. Это было очень странно. Я думаю, что их обманули конголезские власти. Среди них, кстати, был сотрудник Комиссии по делам беженцев, потому что потом, когда я пошел в Москве подавать документы на получение политического убежища, он меня узнал. Видимо, именно он заступился, и меня не репатриировали.

В аэропорту меня встретил один знакомый конголезец. Он объяснил, что не может меня приютить у себя: он не был собственником квартиры и жил там еще с несколькими людьми, которые были бы мне не рады. Конечно, я вошел в его положение. Я провел два дня на улице, спал на лавке. На третий день случайно познакомился с несколькими конголезцами. Они рассказали, что живут недалеко от Подольска и я могу к ним поехать. Там я прожил три-четыре месяца. Они узнали, что я умею играть на гитаре и петь, и предложили мне работу — играть в одной группе, руководитель которой как раз искал африканца. В общем, я начал играть с ними в клубах и на улице. В тот июльский вечер мы играли у метро «Театральная». После представления я возвращался домой в Подольск через Бутово, там есть станция, откуда уходят пригородные поезда. Тогда я думал, что Москва — безопасный город: везде полиция, службы безопасности. Шел дождь, и людей на улице было немного. По дороге на вокзал я увидел трех парней. Один из них стоял прямо посередине улицы, двое других — чуть поодаль. Когда я приблизился, первый отошел, как будто давал мне пройти. А потом я почувствовал сильный удар дубинкой в затылок. Я упал, те двое подошли, и они втроем начали меня бить. Я слышал, как они говорили какое-то слово, но тогда еще не знал, что это означает: оказывается, они говорили «обезьяна» и били, как бьют животное. Они забрали сумку с гитарой, оборудованием и деньгами. Я кричал «На помощь!» по-французски. Никто не пришел. Они убежали, а я пополз обратно в сторону метро. Через несколько метров я увидел молодых людей, упал на землю и просил помощи. Моя одежда была перепачкана, кровь везде, а они начали смеяться — тогда я понял, что они издеваются надо мной. Я снова заставил себя встать и заполз в метро, уже там снова упал. Это есть даже на записи камеры. Через несколько минут подошли двое полицейских, которые отвезли меня в больницу. Это было в субботу, а уже в воскресенье мне сказали, что я должен уйти, — что врачи сделали все, что могут. У меня был телефон комитета, я туда позвонил, ко мне приехали трое сотрудников, привезли мне еду, дали газовый баллончик и назначили встречу в понедельник. Они же нашли мне адвоката. Мне кажется, те ребята, которые напали на меня, уже знали, кто я: я слышал, как они говорили «Фабрис, Африка». Возможно, мы встречались с ними на вокзале. Но следователи не хотят искать людей, которые меня избили. Говорят: «Россия большая — где мы их найдем?»

Тюрьма для беженцев

В политическом убежище мне отказали. Я принес в ФМС все документы, которые у меня были, в том числе пресс-карту и газеты с моими статьями. Они их не приняли: сказали, чтобы я сам все перевел на русский. Я им пытался объяснить, что не умею говорить по-русски. В итоге они мне устроили интервью без документальных доказательств и отказали. В Комитете гражданского содействия составили жалобу, но, когда мы ее отправили, уже пришла зима. Они помогли мне устроиться в Центр содержания беженцев в Перми.

Жить в Центре содержания беженцев очень сложно. Там кормят какими-то странными блюдами, которые невозможно есть, — какие- то обеды на воде. Я даже не знаю, как они называются. В центре все быстро худеют. Однажды зимой в здании случился пожар: оно было очень старое, влага просочилась в помещение, и ночью загорелась проводка. У меня есть даже фотографии.

Условия содержания людей в центре тяжелые. Один знакомый конголезец подхватил там туберкулез. Я написал статью об этом и показал ее женщине, которая говорила по-французски. Она сказала, что, если я опубликую статью, мне точно не дадут документов в России. Потом беженцев перевели в Саратов. Но лучше не стало: насколько я знаю, в свое время на месте центра была тюрьма. Кормят той же несъедобной пищей, многих от нее рвет, дети болеют.

Нужно быть очень осторожным с работой, которую там предлагают беженцам, — мыть машины, работать на стройке. Чаще всего за нее обещают 4–6 тысяч рублей в месяц, но на деле платят всего 2–3 тысячи. Хозяин говорит: «Тебе и этого много». В Перми было то же самое: я там чистил улицы и мусорные баки. Я договорился с тем, кто меня нанял, что буду получать 500 рублей в день. В итоге он мне дал всего 3000 рублей за месяц. Я пошел к директору центра, чтобы он вмешался в ситуацию, а он сказал, мол, ничего не поделаешь, так бывает. В общей сложности я провел восемь месяцев в центре, но статус беженца так и не получил. Зато получил диплом о том, что участвовал в музыкальном конкурсе и занял третье место.

Несколько недель назад я вернулся в Москву. Здесь будут рассматривать жалобу о том, что дело о нападении не хотят расследовать, и пересматривать отказ в статусе беженца. Я не хочу возвращаться в Центр содержания беженцев, но и нормальную работу найти не могу: даже если у тебя все в порядке с документами, никто не хочет брать тебя, потому что ты африканец.

Конголезцам здесь не место

Община в Москве не очень большая. Думаю, всего две или три тысячи человек. Большую часть составляют студенты. Конголезцы вообще не очень хотят жить здесь. У тех, с кем я встречался в Москве, очень много трудностей. Африканцам сложно интегрироваться в России: мы знаем, как будет, например, во Франции еще до того, как мы туда приехали, а с Россией все иначе, всему приходится учиться на месте, как детям, которые только начинают ходить.

Мои друзья конголезцы часто ездят гулять на Красную площадь, к Кремлю. Я же больше пытаюсь сконцентрироваться на своих делах. После того как на меня напали летом 2012 года, через несколько недель в метро то же самое случилось еще с одним конголезцем. И вот совсем недавно избили еще одного моего знакомого. Получается, что мы все живем в страхе. Я немного читал российскую Конституцию и пытался изучать законы. Я считаю, что президент Путин тоже хочет улучшить положение страны, похоже, что он много работает, и история с Сирией показала его с лучшей стороны. В России хорошие законы, но люди не хотят их соблюдать и дают волю своим расистским чувствам.

Я думал, что убежал от смерти, что смогу найти здесь новую жизнь, но страдания только продолжились. Никакой защиты в России я не нашел. Работы нет, денег тоже, ем я все время хлеб и пью чай — и это все. Я бы хотел уехать из России — неважно куда, в какую-нибудь свободную мирную страну, где соблюдаются законы.