Беседа о Путине с Сергеем Пархоменко, директором издательства «Колибри»

— С чем вы связываете интерес читателей к книгам о Путине?

— Этот интерес является косвенным продуктом возрождения политики в стране в первоначальном смысле этого слова. Наши с вами соотечественники легко и хладнокровно отказались от большого количества политических, демократических инструментов. Они спокойно смотрели на то, как кончается печать независимая в стране, кончилось независимое телевидение, как восстановлена однопартийная система, как последовательно мы расстаемся с институтом выборов. Но начинают возникать ситуации, в которых люди, не объясняясь совершенно в таких терминах как «демократия», «гражданское общество», «свобода печати», как-то шевелят губами, водят пальцами в воздухе и говорят: тут чего-то не хватает, должна быть какая-то такая штука на этом месте, которая мне могла бы пригодиться.

Ну, например, когда в Москве в массовом масштабе начинаются выселения из исторического центра — берется старый дом, жильцам объясняют, что он аварийный и идет под снос, их выселяют в Свиблово, а потом они, случайно проезжая мимо этого места, обнаруживают, что дом стоит как ни в чем ни бывало, просто его отремонтировали и в нем теперь элитные флэты с мезонинами. Жители начинают нервничать, они собираются в какие-то домкомы, кружки, общества защиты старой Москвы и устраивают общественную активность. И если прислушаться, они, на самом деле, говорят про политическую партию, которая должна быть и которая должна защитить их на местном уровне от произвола властей. Они постепенно постигают связь между политикой и своей повседневной жизнью.

Этот процесс развивается довольно активно и проявляется как болотный газ: пузырями выходит в самых неожиданных местах. В том числе, и в том, что возникает интерес к тому, как устроена власть. Она ведь совсем отделилась от окружающей ее жизни, она существует в другом темпе, в других цифрах, объясняется на своем отдельном языке, она не нуждается в окружающей жизни, потому что она пользуется той окружающей жизнью, которую для нее создают, — например, государственным телевидением.

Но когда получается такая дистанция, люди начинают интересоваться властью, на бытовом уровне. Начинают выяснять: а правда, что президентские дочери отдыхали на Сардинии? А вообще правда, что их две и они девочки? А правда, президент носит часы Патек Филипп за 60 тысяч долларов? А правда, у него есть духовник, который в свое время ему объяснил, что нужно попасть в Афонский монастырь любой ценой? И правда, что президент два или три раза пытался туда поехать, а Богородица не велела и устраивала бурю на море и он туда не попадал? И так далее. Начиная с такого уровня и кончая уровнем более деловым. А как это все функционирует? А на каком языке они разговаривают между собой? А о чем они думают? Чего они хотят? А похожи ли они на нас и как они принимают эти свои решения? Это такая народная политология.

Этот интерес мы почувствовали и на примере книжки Дубова, которую издали: у нас дистрибьюторы разобрали тираж за один день. К концу первого дня торгов я позвонил в типографию и заказал второй тираж, потому что этот тираж кончился.

— Всего какой был тираж

— Десять тысяч экземпляров. Его нет. У издательства осталось 160 экземпляров всяких авторских, раздать туда-сюда, неприкосновенный запас. Остальное все уехало в магазины. Поразительная совершенно история. Ничего подобного обычно не бывает. Что-то такое они чуют, эти господа. Что-то такое они в этом понимают.

— А чем бы вы объяснили этот интерес? Ведь ничего нового не сказано; Дубов повторяет сюжет прохановского «Господина Гексогена».

— Да, потому что он танцует вокруг сюжета, существуюшего — на первый взгляд — в действительности. Дубов просто видел много, потому что он внутри всей этой довольно высокой бизнес-среды. Среди того, что он видел собственными глазами, мне больше всего понравилась история о том, как Платон отправляется на Кавказ обеспечивать там успех на будущих президентских выборах. На самом деле…

— Это так и было…

— Это почти так и было, потому что он там обеспечивал не успех президентских выборов, а сам выбирался депутатом в Карачаево-Черкесии. Это совершенно анекдотическая история, как Березовский поехал собирать голоса горячих черкесов и карачаевцев, и у Дубова, действительно, очень здорово описано, как происходило столкновение двух культур.

Да много там всего интересного. Мы, кстати, собираемся его еще подкормить, этот интерес, потому что недели через три или через месяц у нас выйдет Владимир Владимирович.ру книжкой. Это не просто воспроизведение на бумаге интернетовского проекта, а совершенно самостоятельная вещь. Потому что одно дело, когда мы читаем Владимир Владимировича день за днем, параллельно с развитием событий, понимая, к чему каждая из этих историй. А если собрать это в кучу за последние два с половиной года, кто упомнит, что случилось в марте 2003 года и к чему все это было написано?

— Такой же эффект, как от Колесникова.

— Тут немножко другая история, потому что Колесников — это газетные статьи, и я, если честно, вообще не очень понимаю, зачем публикуют газетные статьи, если это не Рубинштейн. Рубинштейн пишет блистательные литературные произведения, и неважно, что размером они иногда меньше машинописной страницы — они все равно остаются блистательными литературными произведениями, эти куски жизни, которые он наносит на бумагу тонким слоем. Я понимаю, зачем это собирать потом в книгу. Потому что это большая литература. Серьезная. А почему газетные статьи — не понимаю. Лично я отказал на сегодняшний день трем хорошим журналисткам, которые предлагали мне опубликовать сборники их статей. Я им сказал, что не понимаю, зачем. Если каждая из них по отдельности предложит мне идею книжки, я с удовольствием, наверное, напечатаю, но не сборник статей.

А с Владимиром Владимировичем случилась замечательная история, потому что этот самый Паркер оказался человеком потрясающе работоспособным и основательным; он написал 750 примечаний и комментариев к этим текстам на полном серьезе, — объясняя, что к чему, зачем, про что, как это следует понимать и на что здесь намекалось. Это такое прямо академическое издание, Библия с параллельными местами и комментариями. Должен сказать, что я вообще поражен его подходом к делу: он производит впечатление разгильдяя, а на самом деле — совершенно нет. Это серьезный автор.

— Книжка Дубова отвечает на какие-то вопросы, или же это просто фантазия на тему?

— Думаю, книжка Дубова отвечает на какие-то вопросы. Конечно, она является фантазией на тему, повестью по мотивам. Действительно, там есть очень узнаваемые мотивы, этим она отличается, например, от «Большой пайки». «Большая пайка» есть добросовестное — сколько у автора хватило сил — переложение на бумагу того, что автор видел, слышал и так далее. «Меньшее зло» не так устроено; это роман, художественное произведение, написанное по мотивам окружающей и в значительной степени окружавшей нас действительности. Там много реального. Там излагается версия, которая вполне стоит на ногах, но я в нее не верю ни секунды.

Думаю, что на самом деле история с московскими взрывами и избранием Путина выглядела не так. Но он и не настаивает. Он предлагает версию и говорит: видите, а могло бы быть и так, и это тоже совершенно не противоречит всему, что мы знаем об устройстве окружающей жизни. Ни в одной строчке это не является заведомо фантастическим и неприемлемым. В некоем роде это такая альтернативная история. Есть модное направление в беллетристике : а что было бы, если бы заговор против Гитлера в сорок четвертом году увенчался успехом? И Гитлера бы подорвали? Как бы кончилась и кончилась ли бы Вторая мировая война? Вполне увлекательное занятие — смотреть, как оно могло бы быть. В данном случае — еще и поучительное, потому что в книге очень много реально действующих персонажей. Это отдельная задача: пытаться понять, кто есть кто там. Иногда из двух, трех, пяти персонажей получается один, а иногда из одного, наоборот, образуются четыре разных, но вообще там многих и многое можно узнать.

— А кто тогда Старик?

— Его нет. Он собран из четырех известных мне людей, с двумя из них я знаком. Есть такой тип гэбэшных старцев, они действительно существуют. Ни один из них, уверен, не сыграл такой роли, как в нашей истории.

— Нет тут демонизации власти?

— Мне кажется, главное допущение Дубова заключается в том, что он гораздо выше, чем я, ценит интеллектуальные и организационные способности этих людей. Он считает, что они могут разыграть длинную политическую комбинацию. Что они могут придумать вперед пять ходов и последовательно их осуществить в заранее задуманном порядке заранее задуманным образом. Я лично убежден, что, по меньшей мере в российской политике, таких длинных комбинаций никогда не было и нет до сих пор. Что в ней, возможно, даже и придумывается комбинация, делается первый ход, но поскольку ответ на этот ход оказывается полностью неожиданным и совершенно не таким, как прогнозировали авторы комбинации, то уже второй ход делается экспромтом, и из цепи экспромтов состоит политический процесс в России. Он такой с горбачевских времен. Может быть, он таким был и раньше, но раньше я не наблюдал за ним напрямую. А за горбачевской политикой наблюдал и могу сказать, что это ровно так и было. On s’engage et puis on voit. Сначала ввяжемся, а потом посмотрим. Только если для Наполеона это был принцип осознанный, то здесь он в некотором роде навязанным окружающей действительностью, хотя никакой Сурков никогда в жизни не признается, что на самом деле он вынужден идти по этому несложному пути.

Дубов считает, что можно просчитать далеко вперед и продумать ситуацию. Правда, жизнь оказывается сложнее: выясняется, что есть несколько игроков за этой доской, каждый из них придумывает свою комбинацию, эти комбинации переплетаются и в конечном итоге только одна оказывается доигранной до конца, а остальные обрываются где-то посередине или уходят в сторону. Он считает, что политика — это такие шахматы, в которые одновременно играют впятером. По-моему, все проще. Но конструкция Дубова внутренне не противоречива. Я в нее не верю, но это вопрос моей доверчивости. Думаю, что интелллектуальное соперничество между теми, кто думает как я, и теми, кто думает как Дубов, — это и есть основное содержание дискуссии, которая происходит в современной российской политологии.

— Но ни Дубовым, ни Владимиром Владимировичем интерес публики, очевидно, до конца не исчерпается. Возможно ли в ближайшее время появление книги, автор которой будет достаточно осведомлен и расскажет действительно что-то новое о власти; отстраненно посмотрит на нее и проанализирует, как она устроена?

— Если такая книжка и будет написана, то не журналистом. К сожалению, современная российская политическая журналистика мало и плохо знает свой предмет. Включая даже тех, кто бравирует своей принадлежностью к каким-то пулам, клубам, закрытым сообществам и так далее.

Сегодня имеющий доступ к информации в сфере власти — это журналист, которому щелкают пальцами, и он быстро, бесшумно, на коленях вбегает в комнату, записывает в блокноте то, что ему сообщают, так же быстро на коленях из комнаты выбегает и превращает во что позволяет ему талант. Один превращает это в дубовый официозный отчет, другой — в более или менее изящные, ернические экзерсисы, сарказм которых направлен скорее в сторону автора, чем в сторону описываемого предмета. Ни то, ни другое журналистикой не является. Но я могу представить себе серьезного чиновника, который решит написать такую книжку. Особенно сейчас это становится возможным — политика развивается, люди начинают задумываться над тем, что будет потом, — вот когда это кончится, и я вот такой распаренный, с оторванными пуговицами и перекошенным воротником, вывалюсь из этого подъезда — что со мной будет? Кому я буду нужен? Будут ли мне подавать руку? Заинтересуются ли книжками, которые я напишу?

Таких людей все больше и больше; случай Илларионова — ровно такой случай. Я очень горжусь тем, что его предсказал. Я сказал, что Илларионов начнет сейчас заботиться о своем завтрашнем дне, ему это небезразлично. Он молодой человек и у него есть некоторые ценности. Я не верю здесь ни в какой заговор, в то, что ему поручили дезинформировать мировую демократическую общественность. Он просто думает о том, что будет завтра.

Есть уже люди, которые утратили билет на выход навсегда. Как, знаете, в плохом советском фильме про партизан: поймали немцы партизана, позвали полицая, дали ему автомат и велели его расстрелять. Он и расстрелял. А потом опять пришла Красная армия… Есть достаточное количество людей, которые уже расстреляли своего партизана. Они есть среди политологов, которые написали совершенно полицайские статьи за это время, и не одну, среди кремлевских чиновников, которые приняли полицайские решения или дали полицайские интервью. Полицайское дело развивается, потому что эти воображаемые немцы — они понимают, что надо чем-то связывать своих полицаев. А то разбегутся. Они же тоже видят, что люди стали заботиться о билетах на выход. И, повторяю, никакого билета на выход много у кого уже нет. От них книжек ждать не следует. А вот от тех, кто по-прежнему заботится еще о таком билете — следует. И я думаю, нас ожидают довольно серьезные здесь события. Но это рискованное очень занятие. Для всех.