Бакур Бакурадзе
Фотография: Петр Тимофеев
— Я сейчас ловила машину с Волгоградского проспекта на Пушкинскую площадь. Остановился один, говорит: «Дорогу покажешь? А то я в Москве ни разу не был». Москвич, лет тридцать, работает на автобазе в Кузьминках. Я сразу подумала про ваш фильм. Там если бы не метро, нет никаких признаков именно Москвы. Рынки, автосервисы, ларьки, помойки. Дома не раньше 70-х годов постройки — какая-то Тында.
— Мне было важно показать эти спальные районы, этих некрасивых, незаметных людей. Но в Тынде как раз история «Шультеса» не могла произойти: слишком маленький город, не мегаполис. В Нью-Йорке — запросто. В Пекине — да. В Берлине — я даже собирался там снимать, хотя я в Берлине ни разу не был. А вот Петербург не подходит, хотя там тоже, конечно, имеется своя Волгоградка. Но старый город слишком силен, про него так просто не забудешь.
— Память — главная тема этого фильма, да? «Костик, скажи мне мой адрес», «Леша я или не Леша…» Даже если очень внимательно смотреть, не до конца понятно, что герой на самом деле помнит, чего не помнит. Это нарочно так?
— Да. Я-то сам знаю, что он помнит, а чего нет. Но зрителю я оставил возможность самому проворачивать сюжет — так или эдак. Собственно, этим занимается и сам Шультес. У него провалы в памяти, потому что он очень хочет не помнить какие-то вещи — слишком больно. В моей жизни тоже были вещи, о которых я мечтаю забыть. Но когда мне плохо, когда я болею или что-то в этом роде, я их вспоминаю.
— Как вы придумали Шультеса?
— Я начал писать сценарий с истории человека, по чьей вине погибла его жена. Он вел машину, лобовое столкновение, и он инстинктивно вывернул руль так, что подставил под удар не свою сторону, а ее. Все водители поступают именно так, это рефлекс, его никто не обвинял, психиатры очень старались ему помочь. Но он до конца жизни будет винить себя в том, что не защитил ее. Что касается моего Шультеса, то он выстроил очень мощные блоки между собой и окружающим миром, постарался исключить из жизни всякую эмоциональность. Встреча с француженкой, похожей на его погибшую девушку, конечно, пробила эту броню.
— Почему именно француженка?
— Она такая же чужая, как и он, человек из чужого пространства. И, как я представляю, такая же одинокая в этом огромном городе. Наверное, я перенес в этот фильм свое первое детское чувство, когда ты плачешь оттого, что вдруг чувствуешь: мир вовсе не огромный, он замыкается на тебе, на маме, на брате.
— А воровать он начал еще до катастрофы?
— Нет, это приобретенный навык. У меня в МАДИ был сокурсник, у которого всегда можно было занять денег. Сам он их особо никуда не тратил, посылал больной маме на Украину и покупал еду. Молчаливый такой был и с женщинами не общался. По ночам кричал во сне. В общем, непонятный был какой-то. Однажды знакомые ребята увидели, как он в троллейбусе воровал у кого-то из кармана. Мы ему не сказали, что видели, как он ворует. А вскоре он уехал к себе на Украину и умер. Что касается Шультеса, то он при всей своей спортивности — инвалид, воровство — это практически единственная доступная ему форма общения с миром. Быть карманником, кстати, очень непростая игра. Войти в физический контакт с человеком так, чтобы он ничего не почувствовал…
— Не знаю. Судя по тому, сколько раз обворовывали лично меня, это довольно просто. Но ваш фильм, если честно, устроен так, что сочувствуешь скорее вору, чем обворованным.
— Он вор, ему сильно сочувствовать не надо. Понять, что с таким травмированным человеком происходит — вот чего хотелось бы. Знаете, все мы воруем. Не обязательно деньги. Можно воровать время, можно воровать энергию других людей, воровать их доверие, эмоции. Взять хоть телевизор — это огромный многорукий вор. Он ворует у людей их жизнь, я серьезно. Не случайно у нас в фильме чуть не в каждом кадре есть включенный телевизор.
— Актер Гела Читава — вы под него специально писали сценарий?
— Нет, и он вообще не актер. Просто знакомый, занимается каким-то мелким предпринимательством. Но мне сразу показалось, что он очень похож на Шультеса. Эта его эмоциональная сдержанность — она завораживает, он и в жизни такой: не поймешь, о чем думает. В Каннах за нами в аэропорт прислали лимузин. Можно себе представить, насколько это отличается от его повседневной жизни — да и моей. Но он сел в этот лимузин с таким непроницаемым лицом. Он мне ни разу не сказал, что хочет сыграть эту роль. Но специально похудел на десять килограмм. Простым способом — перестал есть, совсем. Очень по-шультесовски. Конечно, я пытался пробовать профессиональных актеров, но никого не нашел. С непрофессионалом в главной роли запускаться опасно, но, к счастью, продюсер Сельянов на это пошел. Для меня самой большой проблемой был акцент Читавы, а переозвучка другим голосом для меня неприемлема, мы весь звук писали на площадке. В результате то, что он говорит с грузинским акцентом, мне даже нравится. Грузин с немецкой фамилией — это нужная условность для такого вымышленного персонажа.
— Я заметила в фильме ужасно смешную вывеску автосервиса, на которой девушки нарисованы в позах «Ортачальских красавиц» Пиросмани. Это настоящая вывеска?
— Это мое любимое — «бабы в шинах». Мы их специально нарисовали. Там есть еще пара смешных моментов. Гроб с кодовым замком, например, или когда Шультес читает маме программу телевидения: «Обреченная стать женой», серия 139… Но вот что удивительно — когда в Каннах фильм показывали и потом в Германии, люди в зале смеялись. А наши зрители на «Кинотавре» — почти нет.
