Автостоп

ПОНЕДЕЛЬНИК. 17.15. СТРАСТНОЙ БУЛЬВАР

У меня есть тетя, которая живет в одном из арбатских переулков. Я работаю на Пушкинской площади. Мой сын занимается музыкой на улице Знаменке. Буквально с начала учебного года я обещаю тете, что как-нибудь возьму сына после урока музыки и приеду к ней в гости. И вот мы поехали. В понедельник, 18 октября.

В пять часов вечера, когда мы с Вовой направились в гости, ничто не предвещало беды. Было еще светло. Моросило. По Тверской машины ехали с нормальной городской скоростью, то есть не стояли.

Так получилось, что моя машина была припаркована на Малой Дмитровке. Чтобы двинуться в нужном направлении, пришлось описать крюк: мы проехали по Успенскому переулку и Петровке на Страстной бульвар. Спустя 45 минут мы пересекли Малую Дмитровку. Все. Дальше — как в анекдоте: «Уже никто никуда не идет».

В начале седьмого я позвонила тете, чтобы сообщить, что мы все еще на Пушкинской. Прогнозов у меня не было: мы не двигались вовсе. На пересечении бульвара с Тверской горел красный светофор. В какой-то момент быстрым аккордом загорелись желтая и зеленая лампочки и вновь сменились красной. После этого светофор бросил всякое притворство и горел себе бесстыдным несменяемым красным. Сначала я подумала, что он сломался, потом — что запутался приставленный к светофору гаишник, и только спустя минут 20 после последней игры лампочек я поняла, что мы можем стоять долго, очень долго, может быть, так долго, как я никогда еще не стояла.

Я все равно сначала думала, что дело в светофоре. Позже Марина Васильева, начальник отдела пропаганды московского ГИБДД, тоже будет меня уверять, что во всем виноват светофор: он автоматический. Он слушается датчиков, установленных под асфальтом, и главная его задача — обеспечивать приоритет машин, едущих по основным магистралям, то есть по Тверской. И поскольку они ехали почти сплошным потоком, для светофора, как выразилась Марина Михайловна, установился «большой интервал». Длиной в час.

Узнав про злодейский светофор и его злонамеренные датчики, я пошла на Пушкинскую площадь и обнаружила там будку, в которой младший лейтенант ГИБДД по имени Алексей управлял светофором. Он с готовностью мне объяснил, что датчики, конечно, есть, но когда образуются пробки, гаишники управляют светофором вручную. Потом он улыбнулся и добавил, что пробки, конечно, есть всегда, и, вообще-то, передвигаться в районе Пушкинской площади можно только по Тверской и только по направлению к центру.

Слышала бы его Марина Васильева из отдела пропаганды ГИБДД. Узнав, что я провела больше часа в недвигающейся пробке на Пушкинской площади, она посоветовала мне меньше верить тому, что я вижу в телевизоре про всякие ужасы. «У нас что хорошо? — объяснила она. — У нас там камеры слежения. Так вот, ничего там никто не стоял. Да, машины ехали со скоростью 3 километра в час, но никто не стоял». То есть ее телевизор лучше моего телевизора. Но она, конечно, не права. Если бы мы ехали с вышеуказанной скоростью, то доехали бы до тети за час. А мы доехали за три часа. То есть средняя скорость движения составила 1 километр в час. Ну, строго говоря, мы действительно не стояли на месте.

Так что версию об обезумевшем светофоре придется отбросить.

Моя тетя, будучи жительницей Арбата, выдвинула другую версию: «Кто-то едет, перекрыт Калининский». С ее легкой руки я обрушила поток политических соображений на моего бедного мальчика. Ему же семь лет, он же задает кучу вопросов, а я ведь ой какая не железная. Он, например, спрашивал, почему мы стоим и когда же мы приедем. Каждые пять минут он это спрашивал. В результате наших разговоров он несколько дней рассказывал каждому встречному про злодея, который прогоняет всех с большой широкой дороги, лишь бы промчаться по ней одному. Наверное, было не совсем правильно использовать эту ситуацию для начала его политического воспитания, но все же это было более-менее конструктивным выражением моей ярости.

А вокруг нас водители периодически ложились на клаксоны. Вова с заднего сидения подзуживал меня и других: «Ну почему ты никогда не начинаешь первая? Ну давай погудим подольше!» Я подумала, что если бы вокруг нас были не автовладельцы, то сейчас бы эти люди уже начали громить, переворачивать и поджигать автомобили. Возможно, люди вокруг меня тоже подумали об этом — в какой-то момент клаксоны замолчали. Мне показалось, что они охрипли. А может быть, они поняли, что виновник нашего несчастья не гаишник и даже не президент, и он не услышит плача наших автомобилей.

Марина Васильева из ГИБДД, кстати, выдвинула еще одну версию. Из-за того что пошел дождь, водители снизили скорость, что разумно, но привело к пробкам. Кроме того, из-за дождя увеличилось количество мелких аварий: их было 1 600 штук, то есть раза в три больше, чем обычно. «Мы принимали все меры, — говорит Марина Васильева. — Отслеживали ситуацию. Вплоть до того, чтобы ехать на место и разводить руками, как у нас говорится». Действительно, больше же все равно ничего не остается делать.

ПОНЕДЕЛЬНИК. 19.00. МАЛАЯ БРОННАЯ УЛИЦА

Мы с Вовой за все три километра нашего пути ни одного сотрудника ГИБДД не видели. Мы видели, наоборот, как автомобилисты перешли к самоуправлению — или, может, самоуправству. Сначала они, то есть мы, дружно поехали вперед, невзирая на красный свет. Движение наше, конечно, было не быстрым, но оно было. Вместо того чтобы совершать сложный маневр со съездом с Тверской улицы на Тверской бульвар, мы поехали прямо по Большой Бронной. За полчаса мы добрались до Малой Бронной и повернули налево. Вскоре, к моему удивлению, выяснилось, что Малая Бронная — одна из немногих улиц, на которой сохранилось движение в обе стороны, а мы стоим слева, где хотят проехать машины, движущиеся в обратном направлении. Водитель одной из них вышел и попытался «развести руками» сам. Он не только разводил, но и махал руками и чуть не подпрыгивал в воздух, работая раз в десять усерднее обычного регулировщика. Когда черный «мерседес» отказывался останавливаться, смельчак бросился ему наперерез, но и тут водитель не остановился. Он мягко подхватил регулировщика-самозванца и продолжил свое небыстрое движение с мужчиной на капоте. Ошалевший мужчина осмотрелся вокруг, но тут «мерс» издал трескучий спецсигнал, на лице мужчины отобразилось понимание, и он обреченно спрыгнул с капота.

К этому времени по радио уже говорили о невиданных московских пробках. Версия «Эха Москвы» — виноват ремонт Краснохолмского моста. Позже с этой версией, только в несколько измененном варианте, согласится город. Точнее, город думает, что виновата не погода, а дорожная инспекция. «ГИБДД просто несколько неправильно и резко изменило движение», — объясняет пресс-секретарь Департамента транспорта и связи Мария Проценко. Вообще-то, ГИБДД изменила движение в полном соответствии с постановлением самого города, который затеял ремонт Краснохолмского моста (это Садовое кольцо в районе Таганской площади) и в связи с этим решил превратить 70 улиц внутри Садового в односторонние. Это решение никто отменять не собирается, но пока ГИБДД не будет наказывать за нарушения. В самой ГИБДД говорят, что у каждого нового знака выставлен инспектор, который в доступной форме, но без взимания штрафов объясняет водителям, куда можно ехать, а куда — нельзя. На самом деле инспекторов около новых знаков не видно, но те, что стоят в других местах, подтверждают, что получили распоряжение «за мелкие нарушения» не штрафовать.

А может быть, это была не погода, не светофоры, не «кто-то едет» и не ремонт моста, а Закон об обязательном страховании гражданской ответственности. Примерно так думает Михаил Блинкин, глава НИИ транспорта. Подобное страхование существует во всем мире и имеет две цели: во-первых, гарантировать каждому человеку, что, если он попал в аварию не по своей вине, ему оплатят ущерб, а во-вторых — экономить время. Чтобы люди, повредившие друг другу крылья, не выясняли долго и муторно обстоятельства, вовлекая в разбирательство полицейского, да и не подавали после этого в суд, а просто обменивались информацией о своих страховых компаниях, зная, что от чрезмерных расходов защищены. В России же страхование устроено в некотором смысле иначе. «Теперь, повредив друг другу крылья, вместо того чтобы договориться о $100, люди стоят и ждут полицейского, — говорит Блинкин, имея в виду инспектора ГИБДД. — Первые аварии, связанные с первыми осенними дождями, — и города встали! Механизм, который во всем мире работает благим образом, сработал ровно наоборот. Специалисты об этом предупреждали». Теперь они еще предупреждают, что будет зима, снег и лед.

ПОНЕДЕЛЬНИК. 20.00. ГОГОЛЕВСКИЙ БУЛЬВАР

«Мама, нам долго еще?» Да, мой дорогой, полкилометра — считай, полчаса. Мы уже почти у цели: мне надо всего лишь повернуть на Сивцев Вражек. Что замечательно — правый ряд заметно движется. Но я стою в левом ряду и не могу перестроиться, потому что между мной и правым рядом, который едет, есть еще средний ряд, который стоит. Причем стоит, как мне кажется, агрессивно и не собирается меня пропускать. Я могу стоять здесь часами и мечтать о правом повороте.

Наверное, я примерно тогда поняла, что это не пробка, то есть не просто пробка. На языке транспортников это называется «системный затор». Это когда пробки образуют систему. Слово «gridlock», которым это понятие обозначается по-английски, на русский переводится как «безвыходное положение». На то, чтобы из этого положения выйти, могут понадобиться не часы, а сутки. Не исключено, что случившееся в Москве 18 октября было первым в нашем городе настоящим системным затором. Мы увидели наше будущее — причем, как считает Михаил Блинкин, будущее близкое и неизбежное. «Ведь еще, — предупреждает он, — будут первый снег, гололед, неубранный снег».

При правильном стечении обстоятельств системный затор может случиться от чего угодно. Это, как говорит Блинкин, «вопрос последнего бублика» — то есть того, после которого ты уже ничего не можешь съесть. Блинкин просит у меня листочек бумаги и рисует на нем фиговинку, больше похожую на половинку бублика. «Это, — говорит он, — основная диаграмма транспортного потока». На одной оси этого — интенсивность движения, то есть количество автомобилей в час, на другой — количество автомобилей на километр. До определенного момента интенсивность растет, а затем плавно начинает падать. То есть сначала получается так, что чем больше автомобилей в городе, тем больше они ездят, а потом получается, что чем их больше, тем меньше они способны передвигаться. Блинкин объясняет, что вот уже некоторое время Москва балансирует на самой верхушке этой кривой, откуда одна дорога — вниз. И любое, даже, казалось бы, несущественное событие может привести к катастрофе, то есть к безвыходному положению.

Что бы там ни было «последним бубликом», он съеден. И сделать с этим уже практически ничего невозможно. Ну вот ГИБДД велела инспекторам помягче вести себя с водителями — это, конечно, временная мера. У города, как всегда, масса планов. Мария Проценко мне подробно о них рассказывает. Продолжат переводить улицы на одностороннее движение. Эвакуаторы переходят на круглосуточный режим службы — особенно тщательно будут удалять автомобили с площадей Лубянской, Смоленской и Курского вокзала. С 1 декабря ограничивается въезд грузовиков на территорию в пределах Третьего кольца. Готовится закон «О размещении автомобильных транспортных средств на внедорожных территориях», то есть во дворах и на парковках. Но где взять те дворы и те парковки? Тут речь Марии Проценко становится менее гладкой, и она признается: взять их негде. Если новый закон будет принят, за каждым москвичом будут закреплены три парковочных места: одно там, где он живет, другое — там, где работает, а третье — где лечится. Но это фикция, потому что по сегодняшним стандартам на каждые 100 квартир в новом доме планируется всего 38 мест. «Почему-то архитекторы не закладывают в проекты решение транспортной проблемы», — говорит Мария Проценко. Между тем сейчас в Москве 3 млн «прописанных» машин и еще 500 000 приезжих, а парк увеличивается на 200 000 автомобилей в год. И будет продолжать увеличиваться: сейчас по уровню автомобилизации наш город находится примерно на уровне Америки сразу после Второй мировой войны или Европы начала 60-х.

В Европе, кстати, тоже бывали и бывают такие «безвыходные положения». В Лондоне, например, в последние годы путешествия типа нашего с Вовой – со скоростью 1 километр в час — стали делом почти обычным. В ответ мэр города Кен Ливингстон (не обладающий, кстати, транспортным средством) распорядился ввести плату за въезд в город в сумме Ј5. Подобная система уже используется в другом большом городе — Сингапуре, где, правда, сумма сбора существенно меньше.

Михаил Блинкин считает, что ввести плату за въезд в центр города было бы неплохо, но практически невозможно: небольшой сбор никого не остановит, а чувствительный создаст слишком много возможностей для коррупции. Он предполагает, что «внеэкономические статусные ограничения — это дело недалекого будущего». Иными словами, въезд в центр — только по спецпропускам.

ВТОРНИК. УТРО И ВЕЧЕР. ПРОСПЕКТ МИРА

Наутро после черного понедельника я увидела свое будущее по дороге на работу. Я объезжала Северянинский путепровод, что на пересечении проспекта Мира и улицы Бабушкина, по трамвайным путям. Иначе попасть на проспект Мира практически невозможно: рядом с ремонтирующейся эстакадой можно простоять час даже вне часов пик. В это утро объезжающих было ненамного больше, чем обычно. И вдруг я увидела пробку. Это была пробка из трамваев. Их было девять. Восемь из них стояли пустые. Я представила себя пытающейся добраться до работы на одном из этих трамваев.

Вечером, когда я стояла в пробке на проспекте Мира в обратном направлении, куда более приятное видение моего будущего явилось мне по радио. Выступавший на «Эхе Москвы» в прямом эфире журналист Алексей Пушков делал это из своего кабинета: он пояснил, что там ему сидеть приятнее, чем в пробке. Еще он сказал, что за 40 минут проехал метров 100. Я представила, как зимой раз в несколько дней буду оставаться работать дома, чтобы успеть многое сделать за те шесть часов, что я экономлю на дороге.

Вот, собственно, и все опции: стой в пробке в автомобиле, стой в пробке в автобусе или просто сиди дома.

Когда я позвонила Михаилу Блинкину в четверг днем, он оказался, к моему удивлению, в метро. Он прокричал в трубку, что поставил машину в гараж, потому что больше так нельзя. Уже вечером, когда мы встретились, признался, что назавтра опять сядет за руль: «Я в колебательном режиме. Я два часа простою, в 10 домой приеду, думаю: «Какого хрена!» Один день еду в метро, вспотею как кролик, провоняю бомжами. Иду в гараж. Там у меня климат-контроль, стереомузыка. Потом два часа простою... И так с августа». И добавил мечтательно: «В августе ездить хорошо».