Асимметричный ответ

Иллюстрация: Маша Краснова-Шабаева

Несколько лет назад мне пришлось полночи обсуждать террористическую угрозу с подполковником ФСБ Твердохлебовым, руководившим поисками взрывчатки в моей петербургской квартире. Не найдя ничего, подполковник объяснился:

— Понимаете, — сказал он, — время сейчас такое: следует ждать асимметричного удара. Опасность всюду. Вот у вас борода, и в гостях живет араб. А мы — бдим, и граждане тоже бдят. Вы думаете, почему в Москве взрывают, а в Петербурге до сих пор тихо? А потому, что здесь все начеку.

Я не согласился — мне казалось, что в Петербурге тихо, наоборот, от того, что город совершенно не вовлечен в асимметричную войну. В Петербурге не расстреливают на улицах сотрудничавших с ФСБ полевых командиров, не принимают решений о зачистках в далеких селах и значительно реже просят показать регистрацию. И вообще отношение властей к приезжим здесь мягче, чем в Москве. Так что я считал действия подполковника, задержавшего моего друга из-за арабской внешности и выданного в Нью-Йорке паспорта, как раз таки нарушающими эту хрупкую безопасность.

Может, оттого, что Петербург террористам кажется культурным городом, а может быть, все-таки благодаря усилиям Твердохлебова, взрывов у нас — если не считать игрушечного теракта в «Макдоналдсе» — действительно до сих пор не было. Но теперь пространство борьбы расширилось почти до границ Ленинградской области. Я ехал в Москву через два дня после катастрофы «Невского экспресса» и, признаться, ожидал резкого повышения бдительности. Но когда я пришел на вокзал, он был спокоен. В кассы возврата действительно стояла очередь — после аварии от поездок отказалось больше двух с половиной тысяч пассажиров — но испуга на лицах сдававших не было — похоже, они просто не хотели застрять в дороге на неопределенный срок. Милиционеры позевывали на платформах и особо не бдили. Да и пассажиры вели себя спокойно, без паники. Странным образом не было и хамства, проводница в вагоне добродушно посоветовала, пока стоим, прогуляться за сигаретами и водой.

Когда мы тронулись, машинист предупредил по громкой связи, что «в связи с известными вам событиями» поезд пойдет в обход. Опоздали мы всего на четыре часа. Люди в поезде избегали слова «взрыв». Говорили о маршрутах объезда, ругали московскую дороговизну и питерскую нищету — короче, перебирали обычные купейные темы. Только радио тихонько бубнило про тротиловый эквивалент, но ощущения, что на этих самых рельсах позавчера взлетел на воздух состав, не было вовсе.

В Москве о теракте — да и то лениво — говорили только те, кого я специально об этом расспрашивал. Интересовались в основном противоречиями в версиях: то массовые проверки выходцев с Северного Кавказа, то допрос лидера ДПНИ. По большому счету взрывом интересовались только газеты. Реакцию на их сообщения суммировал таксист, четыре дня спустя везший меня на Ленинградский вокзал:

— Если бы это случилось перед выборами, — сказал он, разворачиваясь на площади, — ясно было бы, что шустрят эфэсбэшники. Но им же вроде сейчас не нужно? Сдается мне — не было взрыва, просто гробанули железнодорожники поезд и ищут теперь, на кого бы это дело свалить.

Если считать устрашение главной целью террористической атаки, акция на перегоне Бурга — Малая Вишера провалилась.

Неделю спустя на Ленинградском вокзале поезда отправлялись строго по расписанию, билетов сдавали не больше, чем обычно, и мальчик на перроне смеясь рассказывал провожающим, что бабушка уговаривала его лететь на самолете.

— На поезде интереснее, — сказал мальчик. — Поспать можно, и в окно все видно.

— Правильно. Волков бояться — в лес не ходить, — заулыбался ему проводник.

В тамбуре курил мужчина с разочарованным взглядом и печально опущенными уголками рта. Как и я, живя в Петербурге, он работал в Москве, — то есть олицетворял типичную потенциальную жертву. Неделю назад он был в поезде, шедшем сразу за «Невским экспрессом».

— Попал я на этом теракте, — сказал мужчина пожимая плечами. Такой интонацией обычно выражают досадную, но поправимую неурядицу. — В Малой Вишере пришлось такси брать в складчину — всем купе скинулись и за пять тысяч доехали. Хорошо — повезло, что первыми к машинам кинулись, дешево договорились — водила про взрыв только в пути узнал. Жалел, что больше не спросил.

Шкурничество местного не вызвало у него осуждения, а так близко прошедшую смерть он вообще не упомянул. Он не был испуган, как люди после Каширки или «Норд-Оста», и горького бесланского остервенения у него тоже не было. Страх, боль, ненависть и сопереживание сменились стоическим спокойствием привыкшей к террору страны — кажется, именно так воспринимают взрывы в Израиле. Изничтожение по случайному принципу стало грустной, но малоинтересной рутиной, бог весть кому выгодной, бог весть кем осуществленной. Пронесло — и ладно: теракт на реке Черной оказался делом таким же бесконечно далеким, как ежедневный багдадский кошмар, или истребление жителей Комсомольского, или расстрел в Андижане — очередной чернухой, за которую хватаются журналисты, но никак не реальной темой для разговора в тамбуре, в кафе или в «Живом журнале». Равнодушие вместо ужаса — это, видимо, и есть наш асимметричный ответ, самое, как говаривал Твердохлебов, действенное средство в современной борьбе.

Страшное, конечно, свинство.