Архитекторы большого города. Владимир Плоткин
Архитектурный вкус Юрия Лужкова, Рикардо Бофилл в Москве в конце 1980-х, визуальная среда, искусство компромисса и дырка для бен Ладена
Владивостока, победитель конкурса фестиваля «Арх-Москва-2010» в номинации «Архитектор года».
Об «Архитектуре Ленинграда»
В середине 1970-х я поступил в Белорусский политехнический институт в Минске. Не самая плохая архитектурная школа, хотя я, конечно, очень завидовал своим сверстникам, которые учились в МАРХИ. Однажды мои профессора рекомендовали меня к переводу в Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. Репина, который сейчас называется Академия художеств им. Репина. Я собрал свои работы и поехал в Ленинград: лето, каникулы, я в Ленинграде, настроение приподнятое… И неудивительно — такие перспективы вдруг открылись. Но что-то удержало меня от совершения этого шага: я пришел в Институт Репина, пообщался с местными, с огромнейшим удовольствием прогулялся по тамошним залам. А потом уехал обратно в Минск и продолжил учебу в Политехническом.
О Рикардо Бофилле и первой поездке в Париж
Лет через пять после окончания института я переехал в Москву и устроился в «Моспроект-1». Там я практически сразу оказался вовлечен в работу над несколькими весьма крупными проектами, которые сейчас, кстати, реализованы: это жилые дома на улице Вересаева, гостиница «Славянская» на площади Киевского вокзала. Году в 1987 наш моспроектовский коллектив выиграл конкурс на гостиницу «Фонда Мира» на Смоленской площади. С гостиницей ничего не вышло, не стали ее строить, зато нас пригласили на соседний участок. Застройщиком на том участке выступало одно советско-французское предприятие. Мы там были генпроектировщиками, я проходил по этому проекту как главный архитектор проекта. А руководил тем проектом архитектор-постмодернист Рикардо Бофилл, бывший тогда на пике своей популярности, — объектом занимался его парижский офис. Опыт сотрудничества с иностранным бюро дал мне очень много — и в смысле методологии проектирования, и в смысле проект-менеджмента. Хотя результат работы нашего альянса трудно назвать удовлетворительным (проект гостиницы, созданный Рикардо Бофиллом, был в ходе работы серьезно изменен, результатом стал торгово-офисный центр «Смоленский пассаж», и архитектор отказался от его авторства). Зато благодаря этому в 1990 году я поехал в командировку в Париж. Это был мой первый выезд за границу. Четыре месяца я там провел — волшебное было время. Разумеется, не я один был такой крутой: мои коллеги Павел Андреев и Андрей Пахомов два года проработали в барселонском офисе того же Бофилла, Михаил Белов на полгода уезжал в Японию, участвовал там в нескольких конкурсах.
О собственном бизнесе и общественных советах
В 1987 году мы основали творческое производственное объединение «Резерв». Это был один из первых архитектурных кооперативов. «Мы» — это я, Семен Ламдон, Владимир Бурмистров, Андрей Трофимов и Александр Сонин. Выстраивать собственный бизнес было непросто: сначала мы долго мучились с регистрацией, потом был поиск заказов… Первым нашим заказом стал проект реконструкции подвала в жилом доме на улице Воровского (сейчас Поварская. — БГ) под филиал Школы драматического искусства Анатолия Васильева. На крупные заказы наша компания вышла в 1995 году — и с тех пор мы преимущественно с такими заказами и работаем.
Сейчас реализовать большой проект значительно сложнее, чем в 1990-е годы. В то время система была более прозрачной, более понятной. Прежде всего, было гораздо меньше городских согласований. В 1996 году, когда Александра Кузьмина только назначили главным архитектором Москвы, система работала довольно четко. В 2000-е годы она начала, скажем так, метастазировать. Появились эти отвратительные общественные советы. Кому-то они, может, и нравятся. Я в данном случае высказываю свое личное мнение. Ни один из проектов ТПО «Резерв», выносившихся на общественный совет, этот совет не проходил. Во всяком случае, с первого раза. А если и проходил, то с какими-то безумными мытарствами. На меня все эти советы наводили подлинный ужас. Формально решающую роль там играли представители архитектурного цеха, но последнее слово, так или иначе, оставалось за Юрием Михайловичем. А он не стеснялся в выражениях, когда ему что-то не нравилось. Человек-то увлекающийся.
Никогда не забуду историю с нашим проектом многофункционального жилого комплекса на Ленинградском шоссе. В одной из первых версий проекта мы сделали в верхней части этого дома здоровенную дырку — где-то 30 на 50 метров. Проект прошел через Архитектурный совет, причем прошел на ура. Градостроительный совет проект также поддержал. Но поскольку объект был большой, в заметном месте, его решили вынести на общественный совет. И надо же было такому статься, что буквально за неделю до этого рассмотрения случилось 11 сентября. Помню, как Юрий Михайлович встал, принялся шутить на тему того, что это, мол, наш ответ Усаме бен Ладену. Дырка как раз для пролета «боинга», говорит. Все засмеялись… В общем, проект похоронили.
Юрию Михайловичу не нравилась наша архитектура. А мне, в свою очередь, никогда не нравился столь любимый им историзм. У меня никогда не возникало колебаний по поводу того, в каком стиле проектировать. Даже в самый разгар моды на постмодерн я упорно рисовал что-то модернистское. Разумеется, далеко не я один такой принципиальный. Среди моих российских коллег немало людей, которые столь же последовательны и искренни в том, что они делают. Мне может не нравится историзм, но я с уважением отношусь к Михаилу Филиппову, тому же Михаилу Белову, Илье Уткину, потому что знаю — это их осознанный выбор.
Вообще современная российская архитектура чрезвычайно разнообразна и интересна. Поэтому меня так расстраивает тот факт, что наших архитекторов за пределами профессионального сообщества почти никто не знает. Это очень и очень плохо… Тут надо понимать, что человека формируют два типа среды — визуальная и социальная. Большая часть населения нашей страны живет в городах, а визуальную среду города составляет главным образом архитектура. От того, насколько хороша архитектура города, напрямую зависит психологическое состояние живущих в этом городе людей, их эстетическое развитие. Так что архитекторы делают очень важную работу, на самом деле. А общество молчит. Ни поддержки, ни критики. Только брезгливость.
Мне приходилось слышать такую фразу: «Архитекторы — это миллионеры, обслуживающие миллиардеров». Это вопиюще несправедливое замечание. Да, у нас нет нормального социального жилья, нормальных школ. Все лучшее строится для богатых. Но в этом не архитекторы виноваты. К несчастью, ни власть, ни частные инвесторы не хотят тратить лишние деньги на социальные проекты. Капиталовложения в строительство подобных объектов должны быть минимальными, но кто сказал, что надо экономить на проектировании? Социальную архитектуру должны делать мастера, а делают всякие халтурщики. Для меня в данном случае образцом для подражания является Голландия. Социалку там проектируют самые разные архитекторы, но звезды в том числе. И эти звезды задают некую планку.
Но как объяснить все эти вещи людям наверху?
Пожалуй, я считал бы профессию архитектора лучшей в мире, если бы не приходилось так часто идти на компромисс — с заказчиками, чиновниками. В моей практике не было ни одного полностью бескомпромиссного дома. Понятно, что не мытьем, так катаньем наши проекты пробивали себе путь. Однако всегда приходилось чем-то жертвовать. Другое дело, что компромисс может быть разумным, а может быть неразумным. Добровольно изгаживать свой проект я никогда в жизни не буду. Бывает, правда, так, что твоего согласия никто и не спрашивает. Ну что тогда делать? Вешать на уже построенный дом табличку «Это не архитектор Плоткин»? Я, например, дико стыжусь здания Высшего арбитражного суда на Бутырском Валу. Каждый раз, когда я проезжаю мимо этого объекта, отворачиваю от него глаза. Это просто ужас, во что его превратили!
