Арабский уд

От дедушки-меломана мне досталась пластинка средневековой музыки, изданная «Мелодией» еще в 60-х, на которой я впервые услышал сочинение итальянца Франческо да Милано «Сюита для лютни: канцона и танец». Алексей Хвостенко рассказывал, что и у него была такая пластинка, он дал ее послушать Анри Волохонскому, тот написал стихи, и Хвост стал петь песню друзьям. Начиналась она со слов «Над небом голубым». БГ, услышав запись хвостенковского квартирника, первое слово не разобрал и смысл шедевра исказил, но всенародную любовь песня завоевала именно в исполнении Гребенщикова.

У меня же с пластинкой средневековой музыки связана своя история. Именно на ней я впервые услышал лютню, и мягкое, нежное ее звучание покорило мое сердце. Мне тоже захотелось научиться играть на этом древнем инструменте, но лютню достать было негде, и пришлось довольствоваться гитарой. Только пару лет назад мне удалось раздобыть лютню — правда, арабскую.

За месяц до войны я ездил корреспондентом в Ирак. Там со мной произошло много интересных историй, включая допрос в КГБ курдского города Арбиль, где меня заподозрили в шпионаже. Однако все обошлось, и домой я вернулся вовремя, невредимым, да еще и с трофеем — лютней, которую арабы называют уд.

Выглядит она в точности так же, как лютни, на которых играют томные итальянские красавицы на полотнах эпохи Возрождения: драконьим хвостом изогнувшаяся головка грифа с дюжиной деревянных колков, шесть сдвоенных струн и роскошный округлый корпус, по форме напоминающий половину груши. Ее пухлая покатость точно передает пропорции пышнозадых арабок, у которых упитанность по-прежнему остается главным признаком красоты. Может, поэтому плоская гитара с четко обозначенной талией на Востоке не прижилась.

Набрел я на свою лютню в самом живом и искрометном иракском городе Мосуле: коптские церкви напротив мечетей, на торговых площадях арабы вперемешку с курдами, персами и армянами — не город, а Вавилонское столпотворение. В первый же вечер отправившись прогуляться по Мосулу, я наткнулся на музыкальную лавку неподалеку от гостиницы; она единственная светилась в десять вечера на опустевшей темной улице.

Собственно, это была комнатка в шесть квадратных метров с выходящим на улицу окном, в котором угадывались контуры обшарпанных лютней и гитар. Внутри пять арабов прихлопывали и подпевали усатому блюзмену в голобее и арафатке, который, прикрыв глаза, задушевно тянул печальную песню про любовь. Чуть иначе их приодеть и плеснуть в стаканы вискаря вместо чая — вышла бы чисто миссисипская история.

С мужиками я подружился в момент, послушал песен, и сам попытался что-то пробренчать, но непривычный строй инструмента и гладкий, как у скрипки, гриф без ладов, не давали особенно развернуться, и «Досуги-буги» Мамонова я исполнил на одной струне. Из пяти лютней я выбрал самую симпатичную, с трогательным ксероксом фотографии мастера на внутренней стенке деки. Хозяин лавки назвал цену в $35, и мы ударили по рукам.

В багдадском аэропорту я час стоял над душой у таможенника, который отказывался выпускать из страны меня с моим удом без письменного разрешения из Министерства торговли. За полчаса до отправления рейса дядька сломался. Я укутал лютню в кофту, как отец, забравший ребенка из роддома, прижал к груди и так взошел на борт самолета.

Теперь, как захочу, снимаю лютню со стены и наигрываю что-нибудь из Франческо да Милано.