Анна Ардова

То, что я — из известной театральной династии, мешало мне во время ­посту­пления в ГИТИС. Мне казалось, что я не достойна таких талантливых, умных, добрых и замечательных родственников. Четыре года подряд резалась на экзаменах из-за собственной неуверенности, а потом поняла, что мне на все насрать и я буду актрисой в любом случае, другого выбора у меня нет. Хорошо, пусть буду плохой — но все-таки артисткой. Иначе жизни мне не будет. И я забыла про своего дядю Лешу Баталова, про свою маму Миру Ардову, про свою бабушку Нину ­Ольшев­скую — и сразу же поступила.

В детстве у меня была лучшая подруга, Аленка Щербакова. Она из простецкой семьи — пятеро детей, выпивающая мамочка, бабушка, которая в ломбарде работала. И бабушка моя, одна из первых красавиц Москвы, актриса Нина Ольшевская, говорила мне: «Ты, Аня, дружи с Аленкой. Она очень интеллигентный человек. Она о других думает».

Я всякой могу быть — и смешной, и характерной. Мой педагог называл меня комедийной героиней и кричал мне: «Где ты характерная, мне не интересно! Мне интересно, где ты героиня!» Я теперь понимаю, что он имел в виду: в институте я пыталась смешить, а нужна была глубина. Любая шутка без драматической истории внутри смешна ровно две секунды. Это хохма ради хохмы.

В «Женской лиге» я копирую персона­жей, которых видела в обычной жизни. Мы ездили в Крым большой компашкой, останавливались в местечке Уютное, и была у нас хозяйка, баба Катя. Я много из нее понадергала. Она мне говорила: «А вот вы в фильмах когда ртами третесь, это вы по-настоящему целуетесь?» Я ей отвечаю: «Баб Кать, по-настоящему. Без языка только, а все остальное делаем честно». А она мне: «Ой! Это ж хочешь не хочешь, да и захочешь!» И теперь, если мне нужно сыграть что-нибудь простонародное, я сразу ее вспоминаю.

Дядя Леша Баталов, хоть по нему и сохли все девушки страны, мне никогда не ка­зался красавцем. Но в детстве мне очень нравилось, как он одевался, как ел, как чинил машину. А вот про своего отчима, маминого второго мужа, актера Игоря Старыгина, я всегда знала, что он красавец. Я наблюдала, как он приводит себя в порядок: Игорь каждое утро мыл голову, а потом сушил ее над газовой плитой, поскольку фена у нас в семье не было. И вот он делал ма-а-аленький огонь, наклонялся над ним и придерживал волосы над конфоркой. У него же волосы ­кудрявые, и он их рукой распрямлял. И как-то утром — мне лет девять было — я посмотрела на него и подумала: «Я никогда не выйду замуж за красавца!» При всем при этом я Старыгина люблю, обожаю, боготворю, он лучший в мире искусственный папа.

Ужас моей жизни состоит в том, что ни с какими мужчинами, кроме артистов, я жить не могу. У меня была одна история с журналистом, отцом моей дочери Сони, приличным и смелым челове­ком, но я даже не знала, о чем с ним ­разговаривать. Как объяснить мужчине, что я кричу, оттого что у меня не ­получа­ется роль? Он же не поймет, почему я вдруг рыдаю. Почему зубрю реплики. Мало того, мне и порепетировать с ним будет нельзя.

У меня множество ролей в «Женской лиге». Самые любимые — это девушки, которые дают объявления в интернете. Вы не поверите, до чего это волшебный процесс: мы не переезжаем, не ­репети­руем, мы сидим на одном месте перед выставленной камерой, и наша задача сводится к тому, чтобы поймать суть образа. Это такой азарт! Надо ведь несколько ролей в две минуты сделать — студентку, домохозяйку, провинциалку. Невероятно прекрасное занятие.

В театре я не быстрая артистка. Поэтому мне всегда сложно в антрепризах: там же все строится на ремесле, а со мной нужно долго и подробно репетировать, и тогда мой организм равномерно распределится по роли, и я дам игры. И вот хрен знает, почему на съемках у меня все получается по щелчку! Наверное, потому что рядом стоит камера и достаточно работать ­только на нее. А в театре нужно, чтоб тебя услышали, увидели, и при этом распределиться, размазаться по всей сцене. Работать и вширь и вглубь.

«Женская лига» строится целиком на импровизации, и надо корчить рожи на скотском серьезе. Чем серьезнее ты делаешь хреновину, тем смешнее зрителю.