Алексей Кокорин

фотография: Варвара Лозенко

— В письмах со взломанного сервера прямым текстом сказано, что температура не растет, что все нужно пересчитать.

— Так все правильно — температура почти не растет! Но парниковый эффект усиливается — он измеряется не по температуре. Вообще, была б моя воля, я бы исключил слово «потепление». Надо говорить «изменение».

— Вы имели отношение к этой переписке?

— Я участвовал в ней. Она происходила года 4 или 5 лет назад, когда готовился 4-й оценочный доклад МГЭИК (Меж­правительственная группа экспертов по изменению климата. — БГ). Возник скандал. Были люди, которые считали, что вот есть научная статья, в ней нарисована картинка, ее нужно скопировать в доклад. А другие, например, ученый Николас Стерн, говорили: нет, так люди увидят, что рост слишком слабый и ничего предпринимать не будут, а нужно, чтобы они испугались, потому что иначе они не поймут, что дело серьезно. МГЭИК отказалась использовать доклад Стерна: они решили, что это страшилка. Этот спор был очень сильный, но его не заметили, потому что он был внутри сообщества, а сейчас, перед Конференцией ООН, его сделали известным всем. Но, во-первых, спор был о способе представления данных, а не о подтасовке, а во-вторых, речь шла о температуре. Но настоящая страшилка — это CO2, углекислый газ.

— Объясните.

— Кривая СО2 — это не «дерганая» температура, а ровный рост, который идет с неумолимостью асфальтового катка. Но что человеку до CO2? Этим не испугаешь. Поэтому про него всегда забывают и показывают кривую температуры, хотя она — просто симптом, по ней невозможно ничего доказать.

— Раз не было никакой подтасовки, почему глава университетского Центра по изучению климата уволился? Почему не было отпора?

— Ученым это все противно, им не хочется этой грязи. Вот если дадут плохую рецензию на научную статью, это их заденет за живое.

— А у вас есть версия о том, кто взломал ­сервер?

— У меня такое объяснение: до последне­го года все обязательства стран по снижению выбросов СО2 относительно уровня принятой точки отсчета — 1990 года — были адекватны. Правительства вынуждали бизнес перестраивать схемы работы, но он с этим справлялся. Я бы назвал 3 страны, которые резко и необоснованно повысили эти цифры: Япония, Австралия и Великобритания. В Японии цифра сразу подскочила с 15% до 25%. Без всякого расчета. Это был совершеннейший популизм. Бизнес почувствовал, что его «кинули», задрав планку, не просчитав все заранее, не посоветовавшись с ним, а просто поставив перед фактом. И началось сопротивление — лоббизм, попытки подорвать общественное мнение.

— А ваша позиция в этом споре какой была?

— Я сторонник сугубо научного подхода: не можешь объяснить людям, значит, плохо объясняешь, не берись. Нельзя врать, нельзя пугать. Очень хороши слова академика Юрия Израэля: «Cверхстрашного ничего нет, но отнестись надо серьезно». Он вообще считает, что нужно не снижать выбросы, а устроить сульфатные экраны вокруг земли. Это бредовая идея, но он абсолютно грамотно оценивает изменение климата. Ученых в этом смысле заботит не сегодняшняя ситуация, а будущая, лет через 20—30, но предотвращать ее нужно сейчас. В Средние века люди строили храм, в который никогда не войдут. У нас нет 100% гарантии, что он понадобится, поэтому нужен такой храм, в котором можно будет просто жить. То есть не нужно делать ничего сверхъестественного, а то энергоэффективность уже похожа на шизофрению. Пока больного нужно лечить витаминами и малиновым вареньем. Даже если он симулянт, ему будет полезно.

— А что для России изменится через эти 20—30 лет?

— Уже меняется. Например, Карское море вскрывается раньше, а это значит, что вероятность сильных заморозков в конце мая — начале июня почти нулевая. То есть там можно сажать сливы, это ведь хорошо людям, правда? Моя теща так и делает — сажает. Но любыми изменениями нужно уметь пользоваться. Можно сократить отопительный сезон или не топить так сильно. Но у нас было тепло в ноябре — и что, меньше топили?

— Чего вы ждали от климатической кон­ференции ООН?

— Я догадывался, что будет хаос, но что датчане настолько не готовы к таким ­мероприятиям, не думал. Люди по 6 часов стояли в очереди. Службы безопасности глав государств были в шоке от таких условий и потребовали от Дании ужесточения мер. Полиция начала перегибать палку и не пускать даже тех, кого аккредитовали и пускали в первые дни. И кого пустить, а кого нет, выбирали совершенно бессистемно. Была паника. Многие увидели в этом политический подтекст, якобы ООН не хочет видеть негосударственные организации и прессу на переговорах. Начались акции, штурмовали здание, в котором проходила конференция.

— Акции были с самого начала конфе­ренции. Но ведь речь шла не о спасении планеты?

— Нет. Протестующие рассчитывали на новое соглашение вместо истекающе­го в 2012 году Киотского протокола. А речь на переговорах шла о финансовых, конкретных технических вопросах: об экстренной помощи наименее развитым странам, которые уже сейчас затапливает или, наоборот, сушит. Такое впечатление, что ­датчанам этого не объяснили. Я не могу назвать конференцию провалом. Но решения, которые были приня­ты, невозможно объяснить нормально­му человеку.