Алексей Балабанов

— Как вы смогли своим детям «Груз 200» показать?

— У меня старшему — восемнадцать лет, младшему — тринадцать. Взрослые люди. В Татарстане, говорят, с четырнадцати жениться можно.

— Но «Груз 200» вроде бы не про женитьбу.

— Это как посмотреть. Мои дети — компьютерные люди, они на порносайтах сидят. На танцы не ходят. С компьютерами танцуют. Восемнадцать лет у меня старшему, так он не ходит никуда. «Мне, — говорит, — девушки неинтересны. Мне больше кнопки нравятся».

— Тревожная перспектива.

— Очень тревожная! Мир меняется. Компьютер — и все. У меня такого не было. По телевизору тогда вообще только два телеканала показывали, первый и второй. И оба — черно-белые.

— И был фильм любимый?

— Да. «Бег». Мне Ульянов больше всех понравился.

— «Морфий» ведь с «Бегом» по времени почти совпадает? Революция и там и там.

— «Морфий» изначально совсем не моя история. Сережа Бодров очень Булгаковым интересовался: он знал, что Булгаков был морфинистом и что он писал, конечно же, про себя. Булгаков, кстати, «соскочил» с морфия только благодаря революции — наркотик закончился и все. Сережа очень хотел сам этот фильм снять: но он в производстве дорогой, и на момент написания сценария денег просто не нашлось.

— А люди пойдут на «Морфий»?

— Нет. Потому что не это нужно. Не народное это кино. Вы посмотрите, что показывают: «Счастливы вместе», «Папины дочки». Я вам правду говорю. Я же вижу, что мои дети смотрят.

— Но все-таки Булгаков — писатель популярный. Хотя меня, если честно, всегда как-то смущала его двойственность: с одной стороны, «Батум», с другой — «Белая гвардия». Как-то хотелось бы большей определенности — за красных он, за белых?

— Но вы так и меня можете упрекнуть: «Как ты можешь снимать «Жмурки», а рядом — «Мне не больно»?»

— Тут дело, как мне кажется, в идеологии. Вот если б вы «Груз 200» сняли и одновременно с этим — байопик из жизни Владимира Путина.

— Я не собираюсь снимать биографию Путина. Но судить Булгакова за «Батум», посвященный Сталину, тоже не буду. Он человек талантливый. А я никого и никогда не берусь судить. Я могу быть раздражен. Могу начать нервничать. Потом позлюсь пару дней, и вся недолга. Мне, например, не очень нравится, что ролик рекламный к «Морфию» лично мне не показали. Существует режиссура, а существует — прокат. Это вещи между собой никак не связанные. Вы помните, к «Жмуркам» плакат висел по всей Москве? Рожи такие громоздкие? Глупый очень.

— На этом плакате Никита Михалков крупным планом изображен. Вы его любите?

— Мне нравится Михалков. Как режиссер, как актер, как человек. Он безмерно талантлив. Он очень комфортный артист. Он на меня после «Жмурок» обиделся. Он мне позвонил и сказал: «Бандиты твои, они ведь другими должны были стать. Более лощеными. Все ж таки банкиры! А ты их все теми же бандитами и оставил». Прав был Никита Сергеевич. Должны были герои в банкирах вырасти как-то, благообразный вид приобрести. С другой стороны — я бандитов знаю. Знаю и тех, кто банкирами стал. Они, по сути, так бандитами и остались. Амбивалентная ситуация, понимаете?

— На вас часто вообще люди обижаются?

— Бывает. Режиссер Герман на меня тоже обиделся. Сказал, что я — антисемит. Он фильм «Брат» посмотрел, так там фраза есть «Я евреев как-то не очень». Но вы же понимаете, речь шла об определенном слое, о конкретном герое! Как можно одну фразу принимать за концепцию? Ты ведь живых людей снимаешь! А сам я вовсе не антисемит. У меня друг детства — Евгений Горенбург, в Екатеринбурге живет. Смешной такой, толстый.

— Из-за чего вы судились с Майклом Бином?

— Я давно собирался снять фильм «Американец», про американца в России. В главной роли Майкл Бин — он в первом «Терминаторе» положительного героя играл. Начали снимать. Отсняли ­американ­скую часть и переместились в Сибирь. Бин заранее вытребовал себе машину с тонированными стеклами, ездил на ней и «грелся» между кадрами. В общем, понял я, что он бухает. Он носил с собой повсюду бутылочку Aqua Minerale, только не вода в ней была, а водка. «Ладно, — думаю, — я и сам не идеал. Но он же все-таки в кадре!» Скоро он ушел в мрачный запой. Ходить толком не мог. Пришлось его в больницу класть и съемки отменять. Перед отъездом Бин пообещал продюсеру Сельянову компенсацию за срыв процесса, но потом сказал, что согласился только потому, что боялся, как бы русские его в заложники не взяли. В итоге Сельянов подал иск, и мы поехали в Лос-Анджелес судиться. Показывали кадры, где Бин ходить не может. И выиграли.

— А вы чего-нибудь боитесь?

— Нет. Уже нет. Я когда в армии служил и оружие возил на продажу в Африку и на Ближний Восток, то я как-то сразу и вдруг очень многое про жизнь понял. Мне в Сомали офицер старше моего по званию советовал в машине сзади водителя садиться, чтоб не убили меня. И я сразу почувствовал, что смерть — она на войне повсюду. И самое страшное — это понимание того факта, что тебя прямо сейчас могут убить. Так-то мы все в перспективе умереть готовы, но вот к знанию, что это может случиться через пять минут, готов далеко не каждый. Обидней всего, когда умирают замечательные люди. Вот Сережка Бодров. Не было в нем ничего гадкого, мерзкого. Чистый был человек, светлый. Господь его и забрал к себе. А я человек плохой, вот и живу до сих пор.