Александра Парушина

— Что случилось у Полиграфа 19 мая?

— Мы собирали уже вторую протест­ную акцию в защиту факультета графических искусств. ­Зимняя была более удачной, на нее пришли 200 человек. А в этот раз проведение пикета нам не разрешила префектура Северного округа. Тогда студенты назвали акцию «пикником», открыли группу в «Вконтакте» и стали в нее записываться. После чего в ректорат стали вызывать наших преподавателей и проводить беседы в духе проработки советских времен, чтобы протестную акцию отменили. Параллельно декан факультета вызывала студентов и прорабатывала их, угрожая не выдать дипломов. В итоге на «пикнике» студентов и выпускников встретили кордоны милиции и ОМОНа. Более того, все газоны были оцеплены полосатой лентой, а на каждом участке работало по газонокосильщику.

— А что такого администрация хочет сделать на факультете, что ей потребовался ОМОН?

— Руководство института весь год методично пытается «реформировать» кафедру графического искусства, а это значит развалить сложившуюся за 90 лет единственную в стране школу книжной иллю­страции. Прошлым летом ректорат объявил о сокращении программы курса рисунка и живописи и предложил заведующему кафедрой Котлярову уволить 7 преподавателей. Притом что рисунок — базовый предмет. Тогда студенты и преподаватели объявили забастовку и вышли толпой в 30-градусный мороз к факультету с плакатами «Хотим рисовать». Ректорат ис­пугался, и открытые разговоры о реформе прекратились. Но началась административная борьба с несогласными преподавателями.

— Зачем ректорату понадобились эти реформы, которые доставляют ему столько проблем?

— Честно говоря, мы до сих пор не можем докопаться до смысла. Видимо, у ректората есть экономические мотивации. Например, норму платного обучения вуз выполняет за счет нашего факультета. Плюс сдается уйма помещений каким-то фирмам, когда студентам не хватает места для рисования — все сидят на головах друг у друга. Руководство, видимо, считает госвуз своей собственностью: декан даже как-то в прессе назвала протест студентов и преподавателей-художников рейдерским захватом. Такое положение вещей экономически выгодно тем, кто затевает процесс, но ни­как не отрасли. Конкурентоспособность российской книжной продукции в мире просто упадет.

— Разве книжной иллюстрации в России больше нигде не учат? В Британской школе дизайна, например?

— Школа Полиграфа дает фундаментальное образование художника-графика — ничего подобного в России нет. Выпускник может сделать книжку от и до. Навыки иллюстрации в компьютерных программах действительно можно получить в сотне мест. Здесь же учат понимать пространство книги — для этого необходимо уметь рисовать руками. Только так можно ­создавать книгу как произведение искусства, а не механически складывать картинки и текст. Школу Полиграфа надо сохранить как памятник архитектуры.

— И что сейчас происходит на факультете?

— Администрация пытается убрать людей, которые выступают против реформ. А это три лучших преподавателя кафедры рисунка — Косынкин, Шишков и Бугаков. Их обвиняют в недостаточной квалификации и предлагают унизительные ставки старших преподавателей. Людям, которые проработали художниками на факультете по 30—40 лет. Такую ставку даже мне дадут, если я вдруг преподавать пойду. Вторая проблема — завкафедрой рисунка и живописи Котляров, который весь этот год защищал своих сотрудников. Его хо­тят взять административным измором и через незаконную аттестацию сместить с должности. Этой бюрократической вакханалии можно противопоставить только протестные и юридические методы.

— Юридические методы борьбы — это вы про профсоюз?

— Борьба — это пафосно звучит, на самом деле приходится копаться в бумажках, ­разбираться в крючкотворстве и обивать пороги Министерства образования, Союза художников и прокуратуры. После трех месяцев конфликта с руководством студенты, выпускники и преподаватели вступили в профсоюз. В статусе официальной организации проще вести диалог. Я прихожу в Академию художеств, говорю, что у нас творится — что нас хотят реформировать. А мне говорят: «Девочка, а вы кто?» А когда я к ним прихожу как официальный защитник интересов преподавателей и студентов, они вынуждены мне отвечать.

— То есть профсоюз — это статус для разговора с начальством?

— Да, но главное — это юридическая сила. Я художник по профессии, поэтому о бю­рократических тонкостях раньше многого не знала, например, любая записка от студента: «Прошу разобраться, мои права были нарушены, мне угрожали такие-то лица. Подпись и число» — это документ, который можно показать в суде, это повод для увольнения. Профсоюз — это уникальный инструмент, но им мало кто пользуется. Людям очень трудно дается понимание, что свои интересы можно защищать. Они смотрят в текст на бланке, видят синюю печать — и цепенеют: ведь это — Официальная Бумага! Люди готовы прыгнуть с пятого этажа, если это предписано бумажкой. Пусть даже она с юридической точки зрения безграмотна. Разбираться не хотят, панически боятся судов. Страх перед начальством, привычка к феодальным отношениям у нас в крови. И ничего не изменится, пока мы сами не будем вникать в то, под чем подписываемся.