А я останусь

Фотографии: Ирина Попова

От преуспевающего Екатеринбурга до индустриального Первоуральска всего 40 километров. В Екатеринбурге — первоклассный хайвей из аэропорта в город, офисы на 22-м этаже небоскреба и только что отстроенная пятизвездочная ­гости­ница Hyatt. В Первоуральск хайвеи не ве­дут — туда из екатеринбургской пробки ежечасно выбираются удушливые автобусы и неспешно двигаются на запад, чтобы в конце концов достичь места, где по до­линам доброго десятка рек разбросаны однотипные городские районы. Вдоль главной из рек, Чусовой, стоят камни-бойцы, воспетые писателем Ивановым. Небо, просевшее от плотного дыма труб гигантского завода (по иронии именно трубы и производящего) прорезают вершины хребта Пильных гор. Именно здесь в марте начался судебный процесс, прогремевший по всем федеральным каналам: администрация Первоуральска против Виктора Зотова, местного диджея, изводящего соседей громкой музыкой.

Вечеринки у Виктора Зотова обставлены не так шикарно, как представляется его соседям: в гостиной не кружится диско-шар, а в креслах не сидят обнаженные красавицы

Под ледяным взглядом судьи, которая вынесла решение о выселении Зотова и продаже квартиры с публичных тор­гов, человек в мятой рубашке запальчи­во перекрикивал выступающих и сыпал нетвердо заученными фразами о конституционных гарантиях. За пределами ­Первоуральска о диджее Бруклине никто никогда не слышал, но достаточно было одного взгляда на этого нескладного че­ловека, чтобы понять, что псевдоним он выбрал не из любви к модной бруклинской волне. В перерыве между судебными заседаниями Зотов и его соседи успели съездить в Москву на шоу к Андрею Малахову, где респектабельный диджей Грув несколько раздраженно порекомендовал первоуральскому музыканту подыскать себе студию или по крайней мере обзавестись наушниками — но Виктор в ответ только подтвердил все изложенное мстительной старушкой-соседкой: агрессивный, несговорчивый, всем хамит. Зотов, кажется, не нравится никому, кроме соб­ственной девушки — изящной шатенки, у Малахова деликатно пожаловавшейся на то, что соседка вызывает милицию даже когда они выключают музыку и занимаются сексом.

С первого взгляда на Первоуральск трудно сказать, есть ли здесь развлечения помимо секса, — центр города изуродован рядами брежневок и хрущевок и никак не располагает к приятным прогулкам. Рядом с центральной пельменной дежурит милицейский «бобик» в ожидании работников трубного завода, налегающих на водку «Мороз и солнце». Разодетые в черное с серебром женщины за тридцать обедают суши и коктейлями в дорогом даже по московским меркам кафе «Галерея», расположенном в панельном доме. За вечерними нарядами здесь ходят в магазин Vogue, прилепившийся к хрущевке, где Зотов и прописан. Рядом с его подъездом топчется доброжелательная бабушка: «Недавно к Вите опять милиция приезжала. Ну а я бух-бух не слышала, меня это не волнует. А та старушка, что на Витю жалуется, не моя подруга. Она главная местная кошатница, кормит всех, кто из подвала мяукает».

Окно в Витином подъезде хранит округлый след от мелкокалиберного оружия. На одном из почтовых ящиков маркером выведена надпись «Крыса киборг». Я рассчитывала на картину поэффектней: чтоб стекла вылетали от истошного вокала, а двери дрожали от низких частот. Ничего подобного: расслышать скучные четыре четверти удалось только возле входной двери, за которой обнаружилась небога­то обставленная квартира, прибранная с невероятным старанием. Две комнаты. Рядом с кроватью зачем-то ­англо-русский словарь — единственная в доме книга, которую больше некуда положить. На журнальном столике — залоснившиеся номера «Плейбоя» за 1997 год. С обложки одного из номеров улыбается первый состав группы «Блестящие».

Местные пенсионеры стараются обзавестись только такими соседями, которым было бы приятно принести пирожков, — но именно из-за их неуживчивости молодые люди превращают в оружие даже собственный электросчетчик

— Они мне всегда нравились, — говорит Зотов, лысоватый и крайне суетливый парень с треугольными бровями, — И Бритни Спирс я раньше любил, пока она на наркоту не присела.

В понедельник у Виктора Зотова выходной, но все последующие дни он проведет на трубном заводе в ночную смену. В училище Витя получил специальность электрика, потом учился в УГТУ имени Ельцина на металлургическом факультете. При этом еще в пятнадцать лет он придумал себе псевдоним Дискоман Витек и стал играть на местной дискотеке во Дворце пионеров. «Когда у меня первая пластинка появилась, я так радовался, будто не пластинку, а машину ку­пил. Помню, полгода копил 200 баксов на проигрыватель с пятью дисками. А через некоторое время на мою кварти­ру наркоманов навели. Они ко мне залезли через балкон, взяли технику и диски и сбросили вниз из окна — половину разбили, придурки».

Прямо из окна Виктора видна площадь с торговым центром «Монетка» и лестницей в клуб «Голливуд». Клуб, как и ­Вик­тора, знает теперь вся страна — пока я добиралась до Первоуральска, вход в «Голливуд» тоже показали по всем каналам. Вчера ночью рвущаяся в клуб толпа растоптала на ней трех старшекласс­ниц, которые, как и героини фильма «Все умрут, а я останусь», везде и всюду ходили только втро­ем, а также одного человека, проходящего в новостных сводках как «взрослый мужчина». Взрослому было 30 лет, и на дискотеку он, по словам ­ме­стных жителей, «отпросился на полча­са у жены».

Сам Виктор в «Голливуде» раньше выступал, но потом его перестали туда приглашать — хозяевам показалось, что он много пьет и странно себя ведет. «Я ненавижу диджеев, которые стоят и с безучастным видом что-то там подкручивают. Я предпочитаю поорать, руками помахать. Рейв очень люблю, девяностые. В общем, фуфло для гопников весь этот «Голливуд», — морщится он, — каждый четверг вижу, как тут разгружают «газель», до отказа набитую упаковками «Ягуара». Ну ты прикинь, за выходные несколько сот ящиков этой дряни выпивают, как эти люди могут себя вести? А вообще, заметь, вид из моего окна — один из лучших в городе. Сразу три ули­цы перед тобой. И сваливать отсюда я не хочу — это у вас там в Москве и в Питере, если что-то не понравилось — туда съехал, надоело — еще куда-то уехал. Мне квадрат в наследство от матери достался, она умерла, когда мне пятнадцать было. С той квартиры я два с половиной года назад съехал — поменял на чуть меньшую ­площадь. Деньги были срочно нужны — я тогда в трех банках кредиты набрал». Виктор сначала стесняется сообщить, на что именно он истратил деньги, но потом сознается, что, вообще-то, выпивал с девушками, не работал, а еще купил холодильник. От банков бегать не стал — да и скрыться от приставов в городе с населением меньше 200 000 человек не так легко.

Зинере Газизовне диджей Грув нравится больше, чем диджей Бруклин

Отношения с местными старожилами у него испортились с самого переезда — соседка сверху насторожилась, как только увидела, что вслед за холодильником он втащил наверх массивные колонки. «Бабка с верхнего этажа накатала на меня кучу заявок. Я все штрафы безропотно оплачивал — лень было кому-то что-то доказывать. Один раз она пришла и плюнула мне в лицо — я, конечно, в нее тоже плюнул. А потом она написала в милицию заявление, что я ее пнул. Не пинал! Так, поругались, поплевались. А на меня уголовное дело завели, приговорили к 180 часам работ в парке аттракционов. Ну сходил, подмел там дорожки. А теперь, если я в течение трех лет хоть кого-то толкну, меня реально посадят». По поводу перспектив своего выселения он совершенно не переживает. «Я не дам этой бабке меня сломать! Даже если проиграю повторный суд, продам эту квартиру своему другу и обратно в нее пропишусь. Я, между прочим, к своим двум комнатам привык. К тому же я на Наташке собираюсь жениться, мы с ней здесь детей хотим завести».

Наташкина мама запретила ей выходить замуж за Виктора, пока тот не решит свои проблемы с судом, так что она уехала грустить в деревню к бабушке, а мы пошли выпить пива. На место недавней трагедии Виктор идти категорически отказался. На затоптанной лестнице шириной с парковочное место — банки с цветами и зажженные свечи. Перед крыльцом, на которое накануне взбежали сразу двести человек, грустные старшеклассники щелкали зажигалками и рассеянно глядели на огонь. Кто-то еле слышно шелестел про помощь семьям погибших и компенсации из городского бюджета, но почему-то ни один из скорбящих не пытался вспомнить имена людей, ухитрившихся пробежать по остальным и ворваться на танцпол. Поругивали только охранников «Голливуда», от испуга захлопнувших входную дверь, едва только началась давка. И владельцев клуба, еще недавно пускавших без билета за 150 рублей всех, кто пришел с одиннадцати до двенадцати, а потом сокративших время бесплатного входа до тридцати минут. «Мстить некому, виноватых найти невозможно, — сказал мне грустный мальчик, заметно хромавший на правую ногу, — да и что теперь сделаешь, когда все и так хуже некуда. Одноклассницы на моих глазах погибли, все клубы в городе, скорее всего, закроют». Зотов помахал мне рукой издалека: «Пойдем лучше домой, я при тебе новый микс запишу. Надо прямо сейчас идти, пока можно ­вба­хивать до десяти. Только шапоньку надень — замерзнешь».

Пока Виктор Зотов сочинял новый микс, я поднялась к его соседке. Зинера Газизовна, любительница кошек и идейная вдохновительница десятков судебных исков к диджею, сидела перед телевизором в домашнем трико. Первым делом она убедилась, что я пришла не защищать Зотова и готова выслушать сотни причин ее ненависти к нему. Потому что Зотов — «закоренелый преступник и аферист. Он берет с друзей деньги за право ­пьянствовать и целоваться у него дома». У него в квартире спрятано три ­набо­ра колонок: маленькие — для официальных лиц, средние — для себя, и большие — чтобы изводить ее по ночам. Зинеру Газизовну можно понять — ей 74 года, у нее больное сердце, а ­пред­­ставления о музыке относятся к началу 1950-х годов: «Аппаратуры ни у кого не было, все на танцплощадку ходили. Вальсы плясали, танго. А вообще, я всегда ерундой эти танцы считала. Покрутимся, помню, и скорее домой». Ее квартира обставлена тоже вполне по-пятидесятнически: красный ковер, подмосковный хрусталь, салфетки, связанные на машинке. В этой обстановке слушать, как за стенкой сводят песню «В этом бикини» с последним синглом Карла Кокса, действительно невыносимо. Зинера Газизовна с теплотой вспоминает занявшего ее сторону диджея Грува: «Он в передаче у Малахова анекдот хороший рассказал, про мага­зин, где продавались только саксофоны и револьверы. Покупатель спрашивает: «Почему такой странный набор?» А продавец отвечает: «Как только кто-нибудь покупает саксофон, на следующий день его сосед приходит за револьвером».

Если этих соседей что-то объединяет, так это неприятный осадок от участия в шоу «Пусть говорят». Продюсеры программы пообещали Зотову 20 000 рублей за выступление перед камерой, но потом, сославшись на неправильно составленный бюджет передачи, ничего не заплатили. Зинере Газизовне же сказали, что она поедет не к Малахову, а в любимую пенсионеркой передачу «Суд идет». Когда я говорю старушке, что Виктору обещанных денег не заплатили, ее лицо разглаживается, а глаза начинают сиять. Она говорит неожиданно нежным голосом: «Пойди к нему и скажи, что нам с сыном на ОРТ выплатили по 3 000 рублей. Значит, есть справедливость. Они — за нас».

Банковский работник Алексей и школьницы Катя, Настя и Альбина погибли из-за того, что крыльцо клуба «Голливуд» одновременно атаковали 200 человек, которым не терпелось услышать старые поп-хиты в бойких аранжировках

Параллельно в Первоуральске идет еще одно великое противостояние: мэр города Максим Федоров судится с местной «Новой еженедельной газетой». Некоторое время назад тиражом в 500 экземпляров вышел сборник его поэзии. Газета перепечатала несколько стихотворений, посвященных политическому устройству России, похмелью и интимным переживаниям, и таким образом, согласно иску Федорова, нанесла мэру моральный вред «в форме различных переживаний: возмущения, чувства беспомощности, обиды и т.п.». Беспомощность, испытанная чиновником, любопытна вдвойне, поэтому я пошла записываться на интервью. ­Заведующая пресс-центром сразу предупредила: «Если хотите поговорить о Зотове, не упоминайте его имени раньше третьего вопроса. Не надо сразу злить Максима Сергеевича. Он ведь очень хороший, молодой, энергичный человек. Раньше руководил первоуральским центром занятости. Был беспартийным. В «Единую Россию» вступил уже после избрания».

Иск о защите авторских прав, а также о возмещении морального и материального вреда мэр Федоров предъявил несмотря на то, что требуемые формальности — указание имени автора и выходных данных сборника — газета не проигнорировала. Рискуя увеличить гонорар адвоката мэра Первоуральска, некоторые строки все же хочется процитировать:

«Что творится со страной,

С матушкой-Россией?!

Беды выросли стеной,

Радости в пассиве.

Беспросветный мрак царит

На помойках власти,

Балом правит вор, бандит

Вкупе с педерастом».

Стараясь не замечать пьер-и-жилевской золоченой рамы, в которой очень выигрышно смотрелся портрет хохочущих Путина с Медведевым, я, как и просили, начала с разговора о центре ­заня­тости. Мэр — действительно довольно молодой, но вполне партийный на вид человек — посетовал на то, что первоуральская молодежь не торопится устраиваться на трубный завод, а мечтает заниматься бизнесом или играть на сцене. Мэр посоветовал читать Гоголя, назвал Пелевина шизофреником, про стихи же сказал так:

— Я пишу уже больше 20 лет. Ситуации описывал разные, и, как всякий поэт, прибегал к вымышленным образам. А «Новая газета» считает, что я в служебном кабинете камасутрой занимаюсь и веду жизнь женщины. Хотя иногда спохватываюсь и мечтаю за пивом сгонять. Одним словом — больные люди. И Зотов, о котором вы спрашиваете, тоже шизофреник. Ему еще повезло, что он в интеллигентном городе живет, где мы все по закону делаем — даем время, чтобы он одумался и продал свою квартиру или обменял. А в другой ситуации пришли бы к нему и так отдубасили, век бы не забыл.

Распрощавшись с мэром, я постучалась в кабинет юриста горадминистрации. Елене Кузнецовой, на тумбочке у которой лежит плойка и журнал Cosmopolitan, а под ногами — деревянные бухгалтерские счеты, которые здесь используются как массажер, похоже, удастся довести до конца первое в России дело по 293-й статье гражданского кодекса, предусматривающей только одну и очень жесткую меру за ненадлежащее использование частной квартиры в ущерб интересов соседей. Кузнецова в этом вопросе подкована как никто: «По этой статье уже дважды выносили судебные решения о выселении. В Екатеринбурге жильцы были против того, что их сосед сдал свою квартиру под офис. А в Ивановской области людям не понравилось, что вместо жилой квартиры у них за стенкой образовался офис ЛДПР. Верховный суд оба решения отменил — но по процессуальным нормам: документы были оформлены неправильно».

Получается, необязательно быть шумным диджеем — враждебно настроенные соседи могут обратиться в суд, если кто-то сделал из своей квартиры мини-отель или организовал парикмахерскую.

Впрочем, старший юрист юридической фирмы «Падва, Хэслам-Джонс и Партнеры» Денис Товкайло, которого я уже в Москве попросила эти решения прокомментировать, сообщил, что все не так плохо: «Механизм реализации 293-й статьи, которая и использовалась Первоуральским судом, достаточно громоздкий и требует значительного времени, а значит, у собственника есть время и возможность правовыми методами устранить основания для ее применения. Но если кто-то закон нарушает (тем более длительно и умышленно), то применяется санкция, предусмотренная законом. В данном случае Зотов долго и упорно шел к тому, что получил. Да и то, сам судья и прокурор оставляют возможность того, что решение исполняться не будет». Елена Кузнецова именно так и говорит: «Я Витину судьбу, конечно, рушить не хочу. Предложу ему мировое соглашение — пусть переезжает по доброй воле».

Типичный диджейский сет от Виктора Зотова, с которым он обычно ходит по свадьбам

В первоуральском агентстве недвижимости меня уже просветили: если все-таки дойдет до того, что квартира Зотова уйдет с принудительных публичных торгов и ему придется оплатить все судебные издержки, денег ему хватит только на хрущевку, но уже однокомнатную и расположенную на окраине города.

Из-за траура все увеселительные заведения закрылись, и Зотов пообещал показать мне трубный завод, вокруг которого и завязана вся жизнь в Первоуральске. Половина жителей города трубу делает, а другая половина трубу продает. Те, что торгуют, по словам Зотова, зарабатывают около 200 тысяч рублей в месяц и страшно боятся кризиса. Зотов же работает мастером в цеху, где трубу тянут на прокатном станке, и кризису скорее рад: теперь он выходит на смену по щадящему графику. Кажется, что завод по размерам едва ли не превышает сам город — вдоль бесконечных цехов приходится ехать на разных автобусах с пересадками. В Витином цеху царит невообразимый лязг — хотя день считается ремонтным, когда все «просто прибирают рабочие места». Мы шагаем вдоль контейнеров с извивающейся металлической стружкой, вдоль печей, из которых полыхает жаром, вдоль станков, с которых скатываются трубы с еще не обрезанными концами, похожие на разваренные макароны. Работать полагается в берушах, но грохот все равно стоит такой, что я наконец понимаю, почему Витя все время так орет и почему он не надевает наушники. Здесь довольно быстро привыкаешь, что от всепроникающего шума никуда не скрыться.

Рабочие, с которыми мы на обратном пути едем в маршрутке, обсуждают ­тра­гедию в дискотеке «Голливуд». Общий вывод — ничего хорошего от этого места и ждать не стоило. Молодой металлопрокатчик рассказывал о своем друге детства, в начале двухтысячных выпускавшем на местном телеканале «Союз» ­развлекательную передачу. Передача выходила до 2005 года, пока владелец канала Георгий Архипов не вышел из тюрьмы и не подарил частоту (вместе со всей командой) екатеринбургской епархии — в качестве жеста примире­ния. «Архипову принадлежит «Уралтрубпром», а директором в «Голливуде» — его давнишний кореш Алексей Сеч­кин», — ворчит маршрутка. Журнал «Финанс» называет Георгия Архипова в числе 500 миллионеров России. Его имя было у всех на слуху в начале 90-х, когда он принимал деятельное участие в войне влиятельнейших уральских кланов — «уралмашевских» и «центровых». Прославился Архипов тем, что якобы по его приказу в аэропорту Будапешта для устрашения уралмашевцев был взорван самолет. Тогдашний арсенал его бригады тянул на отличный уровень прокачки в компьютерной игре: гранатометы, десятки килограммов взрывчатки и два противотанковых ракетных комплекса «Фагот». Теперь же из металлоконструкций Уральского трубного завода, которым он руководит и владельцем которого является, возведен аэропорт Кольцово и екатеринбургская IKEA. Трижды в день на некогда принадлежавшем ему канале «Союз» выходят передачи для детей. А Алексей Сечкин, директор клуба «Голливуд», куда, собственно, и ходили первоуральские школьники, в девяностых был непосредственным исполнителем в группе Архипова, за что получил 11 лет.

Когда рабочие вышли на своей остановке, я набросилась на Витю с расспросами: «Это все правда?» Зотов отвел глаза и пробормотал: «В нашем городе всем заправляют пять человек. Я в их дела особо не вникаю. Меньше знаешь, крепче спишь».

В полном соответствии с прогнозом хромающего мальчика, которого я повстре­чала у «Голливуда», тем же вечером закрылся еще один клуб, принадлежащий команде Сечкина, — диджей-бар «Каша». Арт-директор бара сбивчиво объяснил мне по телефону, что «Каши», где мы договаривались встретиться, считай что и не было никогда. За разъяснениями я пошла к человеку, которому уж точно не нужно никого бояться, — начальнику милиции общественной безопасности Анатолию Кормильцеву. Кормильцев ­оказался страшно доброжелательным человеком, который невеселые прогнозы подтвердил: «Проверки в клубах начнем с завтрашнего дня. Неправильно, что в один и тот же клуб ходят и школьники, и взрослые, их же ничего не объединяет. Нужно открывать заведения по интересам: тут собираются любители собак, там — поклонники музыки панк. Вообще, все нормальные подростки у нас к ЕГЭ готовятся. Как это — в маленьком горо­де нет вариантов досуга? Оставайтесь на неделю, покажу. Вот, к примеру, как веселится Витя Зотов — уже три года я за ним наблюдаю. Вызывал его не раз на беседу, он клялся, что перестанет свою музыку играть. Судья его поначалу прос­то предупреждала, потом несколько раз наказывала за нарушение тишины. И все без эффекта, все неймется ему. Вот он ссылается, что не было замеров шума. Конечно, не было, в нашей СЭС и инструмента измерительного нет. А он еще и квартплату не платит. Конечно, по-человечески его жалко. Но сколько же можно жалеть? А вообще, мое мнение — не бывает таких совпадений. Ну как же так — три подружки в клуб пришли, и все втроем так расплатились. Ну как такая случайность может быть?»

Для одного дня и небольшой, хоть и нашумевшей истории это было черес­чур. Я поймала себя на мысли о том, что хочу уехать из Первоуральска как можно скорее — казалось, никак нельзя ­сделать так, чтобы в этом городе можно было за­ниматься чем-то помимо работы. Во всей этой истории было слишком много очевидных указаний на то, что все закончит­ся плохо. Понятно, что нельзя громко слушать музыку и обижать ветеранов. Понятно, что неправильно напиваться перед вечеринкой и шагать по спинам одноклассников, чтобы бесплатно послушать группу «Руки вверх». Понятно, что нельзя выселять человека из квартиры, даже если на почтовом ящике у него написано, что он киборг и крыса. Непонятно только одно — как сделать так, чтобы в Первоуральске хоть что-нибудь изменилось в лучшую сторону. Чтобы кто-то, далекий от уголовного мира, местной епархии, сумасшедших пенсионерок и завода по производству труб открыл в городе недорогой человеческий бар со сколько-нибудь нормальной музыкой. Чтобы ­дискотеку, домашнюю жизнь ­ди­джеев и бесхитростную поэзию чиновников можно было бы обсуждать не как криминальный роман, а как нечто вполне обыденное. Прощаясь, милиционер бесхитростно сообщил, как, по его мнению, все это надо решать. «Я так считаю: кому ­нужны большие мероприятия — садись на электричку и езжай до Ека­теринбурга. Веселись там. Я и сам туда езжу в ­спорт­бары — матчи на большом экране ­смотреть».