3 + 2

Алексей Казаков: Мы, вообще, думали вас пригласить вечером. Заманить, напоить, ну а потом уже поговорить.

Анна Ардова: Вот видите, а мы уже с утра пьем.

Анна Антонова: Нас подпоить, в принципе, можно в любое время суток.

Ольга Тумайкина: Мы, кстати, можем и до вечера досидеть.

Казаков: Вечером с актрисами договариваться невозможно. У них же постоянно спектакли.

Тумайкина: Ну ведь можно после спектаклей.

Казаков: Ага, после спектаклей. Звонишь к вам в пресс-службу, а они говорят, что девочки такие выжатые после спектаклей и поэтому вечером нельзя.

Все трое: Это неправда.

Ардова: Я могу еще один сыграть. У меня такое ощущение, что у меня после спектакля еще больше сил.

Казаков: Помимо того что вы актрисы, вы теперь первые, можно сказать, смешные женщины в России.

Ардова: Да ладно. Смешных много.

Казаков: Это кто это? Елена Степаненко? Или — как там зовут эту чудную женщину — Клара…

Тумайкина: Клара Новикова.

Антонова: А что вы, кстати, там так далеко сидите, может, придвинетесь?

Ардова: Давайте вы пересаживайтесь вот сюда. Поближе.

Казаков: Да это без толку. К сожалению, все насмарку.

Антонова: А что такое?

Казаков: Понимаете, буквально накануне у меня сломался протез, и вот теперь я без зубов и шепелявлю.

Ардова: Да вы совсем не шепелявите. Это так обаятельно. Совершенно никто не обращает на это внимания.

Казаков: Ведь такая редкая возможность — сразу с тремя девушками поговорить, а тут вот возьми да выпади…

Ардова: Это прекрасное событие.

Антонова: Такое бывает один раз в жизни.

Казаков: Что раз в жизни бывает? С тремя девушками?

Антонова: Нет, ну когда выпадает зуб, а потом с тремя девушками.

Казаков: Ну хорошо, у нас тут, в общем, какая история: мы к Восьмому, простите, пожалуйста, марта…

Антонова: Да что вы. Ничего страшного.

Казаков: Так вот, мы к Восьмому, извиняюсь, марта, делаем специальный женский номер. Поскольку я в этом не очень сильно понимаю, я еще товарища

позвал, дизайнера Дениса Симачева. Чтобы дров не наломать.

Денис Симачев (подходит к столу): Со мной тоже наломаем.

Казаков: Вот, знакомьтесь.

Ардова: А что, мы чем-то можем помочь?

Казаков: Ну конечно. Вот вы, кстати, замужем?

Ардова: Я? Да. У меня даже двое детей.

Казаков: Дай-то бог. Счастливы в браке?

Ардова: Да.

Антонова: А я вот не замужем.

Казаков: Это же сложно…

Ардова: Что? Замужем быть?

Казаков: Нет, ну…

Ардова: Да, замужем очень сложно.

Антонова: А не замужем еще сложнее.

Казаков: Ну разве нет такой проблемы? Вот есть смешные девушки. И девушки, счастливые в браке. Это вообще получается совмещать — быть сексуальной и быть смешной?

Ардова: Здравствуйте! А Мэрилин Монро? Она очень смешная и очень сексуальная.

Симачев: По определению, женщина вообще боится быть смешной.

Ардова: Это та, которая не умеет.

Симачев: Ну это я опираясь на свой опыт общения. По тем образам, которые приходилось создавать. И вот такая просьба от девушек в основном: чтобы

не было ничего смешного вокруг. Женщина боится быть чуть-чуть более…

Ардова: Нелепой, чем она есть на самом деле.

Симачев: Именно.

Ардова: Но это же глупо.

Симачев: Это глупо, да. Наверное, только сильные женщины могут себе позволить быть смешными.

Ардова: Я красавиц очень люблю. Иногда прямо ужасно хочется быть красавицей.

Казаков: Так. Начинается кокетство.

Ардова: Нет, я сейчас не про то, что я не красавица. Красавицы — это же особая каста женщин. Они себя по-другому ведут: они ходят правильно, они сидят правильно, курят правильно, все делают правильно. Они же ни одного жеста не делают просто так. Я вот не могу представить, как это — красиво сидеть постоянно, ходить на каблуках. Как только я надеваю каблуки и иду красавицей, как только становлюсь неземной, сразу ногу подворачиваю и каблук ломаю. У меня, наверное, просто другого выхода нет — только быть смешной. Я не умею по-другому.

Казаков: Безысходность какая-то.

Ардова: Безнадега. Поэтому мне красавицы очень нравятся. Я просто ими восторгаюсь.

Казаков: Я с Денисом, кстати, абсолютно согласен. Смешные девушки реально должны быть сильными. Вот, например, вы — действительно смешные. И вот вы когда еще только в коридор входили, вас уже было слышно. То что вы, например, такие громкие, это же тоже говорит о некоторой силе.

Ардова: Я не думаю, что у женщины есть изначально такое качество — сила. Что это некая данность. Сила приобретается, так сказать, в силу обстоятельств.

Симачев: А в вашем случае это как?

Ардова: Так же. Если я себя могу назвать сильной, то это только из-за обстоятельств. Потому что пришлось. Ни х…ра я не сильная и ни фига не умею. Очень люблю, когда за меня все решают мужчины, когда они сами зарабатывают. Я это обожаю. Но получается, так складывается, что приходится все самой.

Казаков: Понятно, это в нас, в мужчинах, проблема.

Ардова: Я могу только про себя сказать. Олечка, ты как считаешь, это обстоятельства заставляют становиться сильной?

Тумайкина: У меня была одна очень печальная история, и она почему-то все продолжалась и продолжалось. И мой мозг в какой-то момент выдал мне фразу «Я больше не могу». А потом обстоятельства еще усугубились, и история все продолжалась, и я нашла гораздо более подходящую формулировку: «Я начинаю больше не мочь». Разница в том, что есть маленький интервал. И нужно некое упорство, чтобы выжить. Когда я начинаю «больше не мочь», тогда начинаю себя беречь, распределять свои силы, расчищать ареал своего обитания. Я подаю руки, я позволяю снять пальто, я позволяю его надеть на себя. В этом случае я разрешу себе мочь еще чуть больше. Это все очень запутанно, но мне показалось, что я смогла вам рассказать о женской силе. Мы все сильные.

Казаков: Так, это какой-то уже жесткач начинается. Ну, Оля, смотрите, солнечный день, вино…

Ардова: Сегодня у Оли плохое настроение. Вы осторожней.

Казаков: Конечно, сила женщин зависит только от обстоятельств. Но вы начинаете эти обстоятельства выводить на запредельный драматический уровень.

Симачев: Актрисы — они всегда такие.

Ардова: Это все защита. Просто она у каждого своя. Чем я хуже себя веду, тем хуже я себя чувствую. Чем я больше ругаюсь матом, громче хохочу и громче ору, тем я больше защищаюсь. Кто-то закрывается высокомерием, кто-то смущением — у всех свои масочки. Вот моя маска такая. Если я ору и матерюсь, это значит — я наглухо закрыта. Как только я вхожу громко и все говорят: «Ой, какая шумная пришла», это значит, что там внутри маленький человек жутко комплексует и нервничает. Как только становится хорошо и ормально, я сразу начинаю нормально разговаривать.

Симачев: Юмор — это же не только показатель силы, но и показатель ума. Чтобы в нужный момент точно сказать что-то смешное, нужно постоянно все анализировать и держать на контроле и при этом делать это очень быстро.

Тумайкина: Читать нужно больше. Лучше всего Гоголя, потому что у него сложный язык, витиеватый. И природа, которую мало кто умеет описывать, ему

удается. Читайте. Если у вас на это не хватает сил и терпения, переходите на Дюма, но читайте.

Ардова: Это ты сейчас к детям обращаешься?

Тумайкина: Наверное, к детям. На самом деле это завуалированный рассказ о себе. Это ЦУ для формирования чувства юмора.

Ардова: Да ничего ты не сформируешь — это либо дано с детства, либо не дано. Вот, Денис, как вы думаете, можно воспитать вкус?

Симачев: Что-то можно, что-то нельзя. Чувство оттенков цвета вряд ли воспитаешь.

Тумайкина: У нас, кстати, Аня Антонова большая рукодельница. Мы однажды оказались в «Детском мире» на самом высоком этаже, где продают всякие разные вещи, которые помогают дома изготавливать куклы. И Аня там накупила огромное количество всего.

Ардова: Нюша, а ты, оказывается, куклы делаешь?

Антонова: Да.

Ардова: Ой, и я тоже.

Симачев: Это вы вуду-куклы делаете?

Тумайкина: Нет. Вуду — это очень опасно.

Ардова: А ты их из глины делаешь?

Антонова: Ага.

Ардова: А я из тряпок.

Казаков: (к Тумайкиной): А вы что делаете?

Тумайкина: Я пеку блины. Борщи готовлю. Еще могу шарф бесконечно вязать.

Ардова: Бесконечный шарф — это отличная идея. Начала его вязать и смотришь: вот ты меняешься — и начинает меняться цвет.

Антонова: Шарф — это как вести дневник.

Тумайкина: Ой, давайте начнем вязать все!

Все вместе: Да, да, да, давайте все вместе вязать.

Казаков: Господи, какие же вы все-таки, артистки, громкие. Это все-таки либо есть, либо нет. Этому не научишь.

Ардова: Это правда. Вот вы только послушайте, как эту фразу говорит Тумайкина. Олечка Тумайкина, скажи, пожалуйста: «Это правда».

Тумайкина: Это правда.

Ардова: Вот. Так сказать больше никто не может. Это может только Тумайкина. А только Антонова может сказать… Ну скажи, скажи!

Антонова: Ну это неприлично.

Тумайкина и Ардова: Ну не стесняйся, скажи.

Антонова: Та идите на х…, девайчки!

Тумайкина: Вот! Это же невозможно повторить.

Ардова: Это называется — наша с тобой биография. Ведь у каждого есть какая-то своя история.

Казаков: А расскажите вашу историю… Черт, как же я ужасно шепелявлю.

Антонова: Да не шепелявите вы, с чего вы взяли-то вообще?

Тумайкина: Это замечательно, когда есть такой милый изъян. Я так говорю, потому что была у меня такая острая влюбленность в одного мальчика, в Чехии это произошло. У него была история, связанная с формированием глаза, носа, челюсти и дальше.

Казаков: Что значит — с формированием? По голове ему дали?

Тумайкина: Ну вот он природой сооружен был таким образом, что вот на него смотришь… Ну вот как бы вам объяснить… В общем, он был чех, но немного говорил по-русски. Он заходил ко мне в гримерную…

Ардова: С этого места поподробнее.

Тумайкина: Его звали Артур, вообще — просто отвал башки. И он говорил так: «Я зд-зд-зд-зд-сделал». Он еще вдобавок заикался: «Я сделал, ка-ка-ка-как ты пр-про-про-про-осила. Я пришел. Тебя увидел. Я понял, что к тебе надо было подходить».

Казаков: Ну я-то так не говорю.

Антонова: Понимаете, в каком вы выигрышном положении?

Тумайкина: И он стоял, держал бумажки. А я человек, обычно ориентированный на дело.

Казаков: Как понять?

Ардова: Тума — она очень серьезная.

Тумайкина: Он принес мне раздел текста, который мне надо было к завтрашнему дню выучить. И вот он стоит с этими бумажками и рассказывает мне про этот раздел. Это было так хорошо.

Казаков: Это очень приободряет. Спасибо. Отличные у вас истории.

Антонова: Ой, а можно я тоже расскажу историю. Она коротенькая, я ее мечтала все кому-нибудь рассказать. Но просто мне всегда было стыдно ее рассказать. Но раз вы так откровенно признались в своем протезе. Я поняла, что я не одинока.

Девушки начинают истерично смеяться.

Атонова: Зря было вино, да? История следующая. Щукинское училище, дипломный спектакль «Соломенная шляпка». Помните, был такой фильм? Там играла Гурченко шляпницу, и я эту шляпницу играла на сцене. У меня тоже имелся такой мост во рту. Вот. И, значит, начинается мой номер такой. Свет, всё! И я вот прямо у краешка сцены выхожу и танцую: «Зайдите под вечер в любое бистро…» И на этих словах я понимаю, что у меня выпадает зуб. Причем он не просто выпадает, а он буквально вылетает изо рта и летит прямо в зал. (Все смеются.) И вот она — быстрота реакции: я мобильно так собралась и на лету его поймала, и зуб остался за щекой, а мне петь еще два куплета. Улыбнуться нельзя, потому что сбоку вылетел зуб и там дырень. И я такая: «…в любое бистро, и станет в глазах от девчонок пестро».

Казаков: Прекрасные у вас истории

Девушки навзрыд смеются.

Казаков: Я теперь даже чувствую какую-то ответственность. Мы в ответе за тех, кого напоили.

Антонова: Я же говорила — надо не сухое, а полусладкое.

Казаков: Ага. Розовое не надевать.

Ардова: У меня кончилось шампанское.

Тумайкина: Я раньше думала, что только в Сибири так смеются.

Ардова: Можно, я в зеркало на себя посмотрю? Я неземной красоты?

Тумайкина: А в Москве, оказывается, тоже есть громко смеющиеся люди.

Казаков: А вы откуда?

Тумайкина: Красноярск.

Казаков: Ну давайте за Сибирь.

Пьют.

Ардова: Слушайте, у меня сложилась вся косметика на лице. Я с утра была ровнее. А сейчас все сложилось. Хорошие артистки, они же как смеются — «хо-хо-хо», а мы ржем во всю харю, вот и складывается косметика.

Казаков: Я теперь понимаю весь рецепт вашей «Женской лиги». Почему у вас смешно получается шутить. Вы же очень часто выше тех шуток, которые вам придумывают сценаристы. Вот у вас там какая-нибудь классическая реприза Бенни Хилла, а вы, драматические актрисы, играете это как «Ромео и Джульетту». Берете обычный анекдот и на гамлетовский уровень выводите, и от этого несоответствия получается ужасно смешно.

Тумайкина: Бенни Хилла я нежно люблю и уважаю. Потому что у него была сложная судьба. У него было больное сердце, он не мог удержать свои деньги, которые зарабатывал колоссальным трудом, временами он был нищ, временами он был баснословно богат. Его пользовали. У него были разные пристрастия в личной жизни — так выразиться можно. И туда и сюда.

Ардова: Ну молодец мальчик. Она даже два ребра удалила.

Казаков: В смысле?

Ардова: Это ужасный анекдот. Чернушный мужской. Его при мужчинах нельзя рассказывать. Ужасно неприличный. Его только девочкам рассказывать можно.

Казаков: Меня всегда удивляло, что женщины друг с другом гораздо более откровенны, чем мужчины.

Ардова: Однажды мой муж заснул пьяненький в какой-то компании. И говорит: просыпаюсь, оттого что бабы обсуждают секс. Я, говорит, очень хотел писать, но постеснялся встать, потому что понял, что мне будет очень стыдно от того, что я услышал. Я говорю: да что ты? Вы разве не так это все обсуждаете? Хотя считается, что мужчины — это там казарменный юмор. Ту степень откровенности, которую можем себе позволить мы, по-моему, мужчины себе даже не предполагают.

Антонова: Я сразу вспомнила эпизод из сериала «Друзья». Наш любимый с Ольгой сериал, который мы смотрим взахлеб. И там был момент, когда разделились девочки и мальчики. И вот девочка сообщает подружкам: «Мы с ним поцеловались». Они сразу щебетать: «Подожди, не рассказывай, сначала

мы принесем вина. Ну и как же это было?» И она очень подробно рассказывает: «Он сначала провел рукой по щеке, и потом это было так долго, так сладко, так нежно». И тут же показывают, как это обсуждают мужики. «Ну потом я ее поцеловал». — «Взасос?» — «Да». — «Ну хорошо».

Ардова: Я думаю, это так исторически сложилось. Ведь женщине всегда было неприлично хотеть, неприлично любить, неприлично желать, неприлично все, что связано с сексом. И когда это стало разрешено, это просто сняло все границы.

Казаков: Мужчины ведь никогда так не разговаривают про это.

Ардова: Конечно, потому что мужчинам это всегда было позволено. И поэтому уходить в подробные детали — это никому ни за чем не было нужно. Вот вчера я говорила с девочкой на интервью про разницу юмора мужского и женского. Она никак не могла определить. И вдруг я говорю фразу: если женщина жестока, то это страшнее, чем мужчина. При всей нежности и удивительности крайности у женщин — это страшнее, чем у мужчин.

Антонова: Как говорится, не дай бог вам познать мести от униженной женщины.

Казаков: Вот и получается, что весь юмор — от невероятной боли. Это правда как-то слишком.

Тумайкина: Если уж зашел об этом разговор, то вот вам наблюдения: вот вы нас снимаете, записываете, а мы телефон не отключаем. А знаете почему? Потому что лично я не жду ничьего звонка. Если даже и будет звонок, то, скорее всего, это по делу. И все равно я взволнуюсь, увидя незнакомый номер. Иногда это грустно, иногда страшновато. Вплоть до того, что хочется, чтобы в метро посторонний человек случайно коснулся. И вот тогда становится смешно. Зачем нужен юмор? Чувство юмора — это как одежда хорошая: если ты ее имеешь, ты ее надень, пожалуйста, и иди в мир. Если нет, то сиди дома. И таких масса женщин, у которых диагноз домохозяйки, и им же ведь повезло.

Ардова: Совсем нет. Бедные несчастные девочки, у них нет никакой жизни.

Тумайкина: Знаешь, если бы мне предложили такую вот никакую жизнь… Сидишь там на Рублевке, вокруг борщи, блины, дети, муж. И при этом никакого чувства юмора. И рта не открываешь. Я бы это выбрала с радостью!

Казаков: Ничего себе. Какая-то слишком театральная история получается. Какой-то прямо Бастер Китон.

Тумайкина: Это правда. У Бастера Китона всегда глаза слез полны.

Казаков: У вас тоже, кстати, Ольга.

Антонова: Кстати, Денис, мне нужно будет с вами посоветоваться — я сшила себе комбинезон и не знаю, куда нашить карманы.

Симачев: Как я вас понимаю.

Антонова: Причем обидная вещь — у меня дома стоит хорошая швейная машинка, а я ей не пользуюсь, шью все равно вручную. Не могу до нее добраться. А комбинезон лежит, такой классный, но карманы…

Тумайкина: Я тоже шью вручную. В церковной лавке я купила лен такого цвета — новой весенней травы — и наклеила стразы туда и налепила бабочек всяких разных, а дизайн, если так можно выразиться, заключается в том, что я распустила много-много волокон и сделала мохнатые края. Ну ты (к Антоновой) была на моей кухне.

Антонова: Да, я помню. Шторки такие. Меня недавно спросили: «Анна, а какое у вас хобби спортивное, чем вы занимаетесь?» И прямо так грустно стало. Говорю: ничем, я вяжу, шью, вышиваю, дома сижу, ничего не делаю. Еще пою.

Казаков: А спой чего-нибудь.

Тумайкина: Мы иногда с Аней по телефону поем.

Ардова: Девочки, какая у вас богатая жизнь.

Казаков: А что поете?

Тумайкина: Ну что в голову придет.

Тумайкина поет русскую народную.

Казаков: Ох, вот когда начинают вот этими русскими противными голосами…

Ардова: Это, как Волков говорит, зловещие русские песни.

Антонова: А давайте споем, пожалуйста, песню «Беги скорее, мужик».

Поют хором (на мотив песни «Лесной олень»):

Сжав в руках китайский пуховик,
Пробежал по городу мужик.
А за ним бежали мужики -
Те, что продают пуховики.
Беги скорей, мужик, не то тебя догонят,
И этот пуховик тебе туда загонят,
Где сосны рвутся в небо,
Где быль живет и небыль.
Беги, скорей беги, скорей, мужик.

Тумайкина: Вот. Это фольклор «Женской лиги».

Ардова: Нет, неправда. Это просто песня из «Женской лиги». Леша Кортнев напел моему мужу, муж напел мне, а я напела девкам. Все просто.

Казаков: Все-таки нет ничего ужасней, чем несмешная шутка.

Ардова: Это вы сказали, потому что прозвучала несмешная шутка? Девочки, пойдем отсюда.

Казаков: Я думаю, устои студии Дениса Симачева сотряслись от песни про китайский пуховик.

Симачев: Нет-нет, ничего страшного.

Ардова: А вы знаете, я вот носила китайский пуховик на первом курсе или

на втором, когда денег не было. Страшный, фиолетовый.

Тумайкина: Шампанского можно?

Ардова: Давайте уже шквакнем.

Казаков: Я тоже не курю, но зажигалка у меня есть.

Ардова: Я тоже не курю, бросила три года назад. А вот сколько вам лет?

Казаков: Через неделю будет 32.

Ардова: Меленький совсем. Вы же маленький совсем. А вы женаты?

Казаков: Да, женат.

Тумайкина: Да, вот так всегда

Казаков: Ну вот, как-то вы вздохнули тяжело так.

Тумайкина: Да нет, просто женская доля наша такая.