Взрослые о детстве: Ольга Романова
Журналист и лидер движения «Русь сидящая» рассказала БГ о гарнизонной школе, комсомольском задоре, игре в тире и счастливом лете 1973-го
Об офицерах
В моем детстве было много калек перехожих — героев войны. Спившиеся безногие люди, которые передвигались на колодках. Про то, как «оборвало мне ноженьки, обожгло мне лицо», я видела и слышала с детства и понимала, что речь идет о правде. Эти люди пережили войну всего-навсего на 20 лет — сорокалетние, пятидесятилетние мужчины, которые пели в электричках о том, что они пережили. Эта вагонно-электричечная правда и есть мое детское образование.
Я родилась в Люберцах. И там, поскольку Люберцы — гарнизон, был Дом офицеров. Мои приличные родители, врачи, отдали меня в гарнизонную школу, где был английский язык и музыка. На стенах там висели портреты шпионов, которые дают советским детям жвачку с бритвой внутри (объяснения были рядом написаны). Жвачку у иностранца я не взяла бы никогда.
О счастье
Я родилась в Люберцах. И там, поскольку Люберцы — гарнизон, был Дом офицеров. Мои приличные родители, врачи, отдали меня в гарнизонную школу, где был английский язык и музыка. На стенах там висели портреты шпионов, которые дают советским детям жвачку с бритвой внутри (объяснения были рядом написаны). Жвачку у иностранца я не взяла бы никогда.
О счастье
Рядом с кинотеатром «Планета», перестроенным из церкви, был тир. Проносятся черные мишени, и я попадаю во все. Когда укладываешь дробинки в эту двустволку, прицеливаешься (а мужики на пиво там играют) и в свои пять лет во все попадаешь — ты красавица. Тебе не положено мишку плюшевого, и пива тебе не поставят — ты просто попадаешь. С тех пор я знаю, что могу попадать в мишени и, кажется, во все.
Еще одна картинка перед глазами. Моя бабушка, одинокая красавица, брюнетка с малиновыми губами. Стоматолог-протезист. Берет меня с собой на юг, на море (не помню, куда именно). Она стоит на пирсе в платье. Большая соломенная шляпа с цветком. Красный закат. А я там копаюсь в песочке с собачкой Джулькой — белой французской болонкой. И тут к ней подходит прекрасный мужчина. В белом кителе, светлой фуражке. Они воркуют, смотрят на закат. А дальше началось счастье, потому что мужчина оказался шеф-поваром какого-то местного ресторана. И я провела все свои каникулы в этом ресторане на веранде. Ела самые вкусные блюда на свете. Счастливое лето года, наверное, 1973-го. С Джулькой-болонкой, с голубым бантом, в ресторане на террасе у моря. Дело было не в том, что было вкусно, а в том, что я одна — и это все мое.
О школе
Еще одна картинка перед глазами. Моя бабушка, одинокая красавица, брюнетка с малиновыми губами. Стоматолог-протезист. Берет меня с собой на юг, на море (не помню, куда именно). Она стоит на пирсе в платье. Большая соломенная шляпа с цветком. Красный закат. А я там копаюсь в песочке с собачкой Джулькой — белой французской болонкой. И тут к ней подходит прекрасный мужчина. В белом кителе, светлой фуражке. Они воркуют, смотрят на закат. А дальше началось счастье, потому что мужчина оказался шеф-поваром какого-то местного ресторана. И я провела все свои каникулы в этом ресторане на веранде. Ела самые вкусные блюда на свете. Счастливое лето года, наверное, 1973-го. С Джулькой-болонкой, с голубым бантом, в ресторане на террасе у моря. Дело было не в том, что было вкусно, а в том, что я одна — и это все мое.
О школе
Потом я пошла в школу. В первом классе мы погибали на стадионе вместе с Виктором Хара. Тогда же убили Альенде. И вместе с другими октябрятами я пела: «El pueblo unido jamas sera vencido! Звучит наш гимн, народ непобедим. Эль пуэбло унидо хамса сырая рыба. Пока мы едим, мы непобедимы». Они убили Альенде. Они убили Виктора Хара — а я, черт возьми, в первом классе.
К нам в Люберцы, на единственный в мире завод по производству комбайнов для уборки сахарного тростника, приезжал товарищ Кастро. Когда он приехал, я была на улице. Это было так красиво — военная форма, бородка. В нас совершенно зря закладывали борьбу с несправедливостью, потому что мы ее впитали. С тех пор я верю, что мой труд вливается в труд моей республики и что, пока мы едины, мы непобедимы.
О материальном
К нам в Люберцы, на единственный в мире завод по производству комбайнов для уборки сахарного тростника, приезжал товарищ Кастро. Когда он приехал, я была на улице. Это было так красиво — военная форма, бородка. В нас совершенно зря закладывали борьбу с несправедливостью, потому что мы ее впитали. С тех пор я верю, что мой труд вливается в труд моей республики и что, пока мы едины, мы непобедимы.
О материальном
Мои куклы стоят у меня перед глазами в полный рост. Их было три. Катя, Наташа и Мэри. Только одна из них была гэдээровская — понятное дело, это ее звали Мэри. Она стоила семь рублей, я была уже почти подростком, когда ее купила — сама. В магазине «Эфир» на Октябрьском проспекте города Люберцы, напротив шашлычной «Эльбрус». Мне вдруг очень захотелось, потому что она была хороша: блондинка в красивом оранжевом платье. Семь семьдесят тогда стоили колготки. Но я променяла их на куклу. Мечтала о джинсах, конечно. И о «Jesus Christ Superstar» на любом носителе. Их могло быть два: винил и пленка. Не было ни того, ни другого, и джинсов тоже не было. Были джинсы «Рила», но я отказывалась их носить.
О стыдном
О стыдном
Дорогой Максим К., звукорежиссер с ленинградского радио! Прости меня, пожалуйста, за то, что я отредактировала твои первые любовные стихи, посвященные мне в девятом классе. Поставила запятые, написала свои комментарии. Прости, я была полной идиоткой.
О мечте
О мечте
Когда мужа посадили, я поняла, что сбылись все мои мечты. Я всегда хотела быть в романе «Граф Монте-Кристо» — и вот я в нем. Только я хотела быть с середины, ближе к концу, но оказалась в начале. Все герои Дюма — мои герои. И вот ура, я в них. Я знаю, что там хороший конец и через что придется пройти. Каких, черт возьми, разнообразных кардиналов и баронов придется пережить каким-то образом — не таким, как написано в книжке. И вот я посреди всего этого говна.
О страхе
О страхе
Я идеальная комсомольская богиня и таких богинь видела-перевидела. Они мне нравились. Пожилые вроде женщины и при этом поджарые, одинокие, с блеском в глазах. Все в молодежи, в проблемах. Такие забывшие себя. Тогда я думала: какая жизнь у людей интересная. И вдруг я смотрю на себя — я такая же. Чем заканчивается эта эволюция, я знаю: Валентиной Ивановной Матвиенко. Так что, Господи, если ты есть, останови меня.
