Взрослые о детстве: Никита Джигурда

— В какой семье вы родились?

— Мои родители были простыми советскими инженерами в непростой организации: они работали в секретном институте в Киеве, трудились на оборонную промышленность, делали подводные лодки с ядерными боеголовками. Любили поэзию, любили бардовскую песню, и на генетическом уровне это передалось детям. Мои родители — это поколение советских людей, которые верили в так называемое светлое будущее и мечтали, чтобы их дети дожили до так называемого коммунизма.

— О чем вы мечтали?

— Советское детство отличается от сегодняшнего тем, что не было такого расслоения. Живя в хрущевке, на двадцати четырех метрах, с мамой, папой, старшим братом и младшей сестрой, я чувствовал себя счастливым человеком. Родители воплощали мои мечты. Если я мечтал с Дедом Морозом встретиться — Дед Мороз приходил. Самокат — на тебе самокат, велосипед — на тебе велосипед. Родители договаривались со знакомыми за границей, и те привозили оттуда жевательную резинку. Когда мне было 10-11 лет, я написал первый свой стих — на украинском языке. Суть его заключалась в том, чтобы на земле не было войн. Банальная мечта. Она не реализовалась до сих пор.

— Какое событие в детстве было самым радостным?

— Я еще в садике осознал различие между девочками и мальчиками и радость познания противоположного пола — на детском уровне восприятия. Я четко помню это состояние. Помню первое прикосновение к творчеству: в доме звучали песни Окуджавы, Высоцкого, Галича, Визбора. Как и многие дети, я помню, как стоял на табуретке и перед гостями читал стихи. Помню радостные глаза взрослых. Желание дарить радость, наверное, и определило в дальнейшем мою профессию.

— А грустные моменты были?

— Помню, как детей, с которыми мы играли на детской площадке в Киеве, завалило песком. Они задохнулись. Привезли гору песка для песочницы, и это стало трагедией для детей, для их родителей. Помню это ощущение грусти и печали от того, что вдруг понял, что жизнь может так быстро прерваться. В детстве я спрашивал у родителей: «Когда я умру, меня будет нет?» Они это даже записали. Родители говорили: «Да, тебя не будет». Сейчас я знаю, что это не так. Но тогда было грустно. В первом классе я нашел во дворе маленького беспомощного блохастого котенка. Мы с мамой давили ему блох. Вечером того же дня я вышел с ним на прогулку. Мальчик пробегал мимо и случайно наступил на этого котенка и задавил его. Котенка хоронили всем двором. Это грустные и вместе с тем очень нужные воспоминания детства.

— За какой детский поступок вам стыдно до сих пор?

— Если говорить о школьных годах, помню, как в классе пятом-шестом я подбил своих сверстников на одно «робингудовское» действо — как раз тогда посмотрел фильм «Робин Гуд». Старшеклассники продавали нам жевательные резинки. Мы копили с завтраков и обедов по 10–20 копеек, которые нам давали родители. И я подбил сверстников на то, чтобы обчистить карманы этих старшеклассников, и мы обчистили — как Робин Гуд и его команда. Покупали на эти деньги жевательные резинки и раздавали своим сверстникам и тем, кто учился в младших классах. Но нас быстро поймали — буквально на второй неделе. Всыпали мне, конечно, по пятое число. Было стыдно, когда вызывали к директору, на комиссию по делам несовершеннолетних, пугали детской колонией. Но сейчас нет чего-то такого, за что мне было бы стыдно, — я отношусь ко всему как к опыту.

— Часто дети дают себе слово в детстве, что не будут повторять своих родителей в тех или иных проявлениях. У вас такое было?

— Сейчас я понимаю, что рос в тепличных условиях. Мои родители лелеяли меня. Несмотря на то что я мог из семейного бюджета, из кувшина, где хранились юбилейные рубли, потырить деньги, накупить мороженого и угощать весь двор или купить футбольный мяч, чтобы играть с пацанами. Может быть, когда меня пороли — причем не папа, а мама, я мог думать, что своих детей никогда не буду пороть, никогда не буду наказывать. Мама плакала, когда меня порола. И с четырьмя своими детьми из пяти — у меня четыре пацана и девка от трех браков — я выдерживал это по полной программе. Не касался их и никакого такого наказания не совершал. Но самый любимый мой Анжель, который родился в православное Рождество во Франции, оказался еще более свободным и раскрепощенным, чем папа. Когда любимый сын бил ногами стекла и мог пораниться и как-то это нужно было остановить, я с комом в горле взял ремень и шлепал его по заднице, понимая, что нужно как-то оградить ребенка. Каждый раз в таких случаях я понимаю, что это неправильно. Наверное, есть какие-то другие методы, и я вроде зарекался в детстве, что своих детей не буду наказывать. Оправдываю себя только тем, что спасаю своего любимого пацаненка от того детского беспредела, который он творит, не осознавая, что делает.

— Когда вас в детстве пороли, вы считали, что это из благих побуждений?

— Мама не хотела меня пороть, но никакие другие методы, никакие внушения, уговоры не работали. В этом мире правят любовь и страх. Весь вопрос в дозе и сверхзадаче. Главное не перейти грань, когда наказание становится нормой. Помню, как я несколько раз от криков боли срывал голос. Но сейчас я к этому по-философски отношусь: если бы не детство, у меня, наверное, не было бы таких закаленных связок. Однажды в начальной школе после очередной порки я сбежал из дома — всерьез сбежал. Не желал терпеть наказание и несколько дней ночевал где-то на стройке. Потом меня нашли и с тех пор никогда не наказывали ремнем.