Взрослые о детстве: Леонид Барац
Актер, режиссер и основатель «Квартета И» — о чувстве вины, Одессе, куриных котлетах, мечтах и страхе облажаться
У меня еврейские родители, и, как это часто бытует в еврейских семьях, меня учили, что ты должен сделать так, чтобы было хорошо другим. Интеллигентность заключалась в том, что тебе надо понимать: у других людей есть свои интересы, которым надо соответствовать. То есть конфету отдай девочке, солдатиком поделись с мальчиком… Нужно было быть крайне вежливым. Если в тебя этого много вкладывают, то в жизни это начинает мешать. Вот это необоснованное чувство вины преследует меня до сих пор. Моя воспитанность и «хорошесть» мне мешает.
Вообще, мои родители были довольно строгие. По крайней мере они мной занимались. В отличие от меня: я не успеваю заниматься своими детьми, как это делали они.
Мое детство было абсолютно счастливым. Ощущение защищенности, радости, счастья. Там все было хорошо, безответственно и беззаботно. А главное — впереди было столько всего!
Об одесском детстве
Специфика детства была в том числе обусловлена периодом в стране. Тогда уже не просто на кухнях разговаривали о происходящем: сама система себя изживала и, как водится, становилась смешной. Была официальная мораль и неофициальная мораль, официальные принципы и неофициальные принципы. Мы носили сначала пионерский галстук, потом комсомольский значок. Но мы совершенно в это не верили и делали так, потому что так было нужно.
Если говорить именно про Одессу, то особый колорит там был уже как минимум из-за того, что есть море, есть где прогуливать уроки. До октября вообще глупо ходить в школу, потому что море еще теплое.
Еще специфика заключалась в другом языке, в теплых людях. Я рос в одесском дворе, где все намешано — друзья, соседи, родственники. Где все всегда знали, у кого что готовится, кормили детей вместе, все это происходило на большой открытой веранде. Поэтому, когда я приехал в Москву, меня смутило, что я не вижу глаз человека, идущего мне навстречу. Все смотрят либо мимо тебя, либо в землю. А у нас Одесса — это такая большая коммунальная квартира. Все друг друга знают, даже если не знают, и спрашивают: «Как ты? Что ты?».
Конечно, Одессу отличало большое количество евреев. И в 1986–1987 году уезжали друзья, уезжали родственники. Нас тоже тогда захлестнуло. Слава богу, мы вернулись обратно.
А еще в Одессе не было проблем с едой, как в Москве и других городах. Всегда было изобилие.
О манной каше, котлетах и другой еде детства
Бабушка и мама готовили блюда еврейско-украинской кухни. Из утренней еды была такая совершенно особенная, чисто одесская жареная манная каша. Молочную манную кашу с этими шариками я ненавидел и ненавижу — это ужас. А жареную манную кашу томят в казанке, потом туда чуть-чуть добавляют масла сливочного — и она становится румяная, почти коричневая. Потом ее заливают водой на палец, она стреляет, надо закрыть. Потом вода выпаривается, и остается очень вкусная жареная манная каша.
Жареная маца — тоже поутру. Ее замачивают в молоке, потом молоко выливают, потом все это жарят. Есть блинчики из мацы, а есть вот такая — сумбурная маца.
Еще была жареная картошка, паштеты, фаршированные яйца очень вкусные. Яйцо варилось, фаршировалось, например, печеночным паштетом.
Ну и компот из свежих фруктов. Главное, чтобы было побольше вишни или черешни.
О школе, девушках и друзьях
У нас была хорошая школа. Как и все, я мучался ранним подъемом и первыми уроками. Когда начались удовольствия, довольно взрослые удовольствия (девушки, компании), тогда мы стали прогуливать. Но все равно это все было в пределах школы. У нас было целых четыре класса в параллели. И девушки появились как раз в школе, поэтому туда было интересно идти. Но не на геометрию, конечно, а чтобы произвести впечатление. И то самое море было очень кстати, да, можно было в плавках щегольнуть.
Со Славой (Ростислав Хаит. — БГ) мы учились вместе с первого класса. Вообще, у нас была большая компания, и остались еще школьные друзья, с которыми мы до сих пор дружим, хотя они живут не в Москве и даже не в России.
О будущей профессии
Мои родные подталкивали меня каждый в свою сторону. Бабушка — очень хорошая пианистка, поэтому туда меня направляла, учила меня музыке и стояла надо мной, чтобы я играл гаммы. Папа закончил журфак и, соответственно, хотел, чтобы я пошел по его стопам. Мама у меня педагог, но она меня туда не направляла. Наверное, понимала, что я вряд ли стану педагогом.
А сам я мечтал стать футболистом. Да и до сих пор мечтаю. Может, когда-нибудь еще сыграю за сборную России. В 16 лет мы со Славой поехали поступать в ГИТИС, поступили, о чем до сих пор жалеем: лучше бы стали футболистами.
Вообще в 16 лет мало кто делает осознанный выбор. Вот и меня просто как-то так «вынесло». Мы занимались в ШТЭМе (Школьный театр эстрадных миниатюр. — БГ), и там стало понятно, что нам нравится нравиться, нравится выступать, что-то представлять. Вот мы и выбрали ГИТИС.
О театре и кино
В детстве я много ходил в театр, на одесские и приезжие спектакли, на капустники. Я часто бывал в оперном театре, потому что моя бабушка работала там концертмейстером. Однажды меня поразил балет — прекрасными в облегающих костюмах балеринами.
Но гораздо большее впечатление на меня производило кино. С детскими любимыми фильмами все банально и понятно: «Приключения Буратино», «Тот самый Мюнхгаузен», «Ирония судьбы, или С легким паром», «Летят журавли». Есть фильмы, которые до сих пор любимые, хотя уже тогда было понятно, что они плохие. Например, «Три мушкетера» — прекрасное плохое кино. Его хочется пересматривать, но назвать его хорошим нельзя.
Вообще, наши бабушки-дедушки, мамы-папы и мы выросли практически на одних и тех же фильмах, потому что их все время крутили. Сейчас их перестали показывать, и уже мои дочери их не видели.
По субботам мы с родителями ходили в киноклубы. Наш приятель был директором кинотеатра и показывал нам интересные фильмы, например Феллини. Я ни хрена не понимал, но мне нравилось. Потом родители еще садились и обсуждали увиденное. Благодаря этим кинопоказам мимо меня не прошел Феллини. Уже потом я стал его пересматривать и понимать. Но понравился он мне сразу, еще в детстве. Хотя не все: «И корабль плывет» я не воспринимал. Что это такое — какое-то игрушечное море, певцы, фужеры… В чем вообще смысл? А вот «Амаркорд» сразу показался интересным.
О нематериальных мечтах
У меня никогда не было одной мечты. Мне мечталось каждый день о разном: то мне хотелось быть собачником, кинологом, то мне хотелось быть геологом, артистом, музыкантом… всем. Это были такие мимолетные, ветреные мечты. Уже только потом они стали целями. Но пока они были просто мечтами, далеко я в них не шел и в конкретику не уходил. Опс! Смотри-ка, какой штангист прекрасный, сильный, огромный — буду штангистом. Опс! Увидел в клешах какого-то битломана — наверное, туда пойду. К нам тогда, кстати, только-только доходили эти веяния, несмотря на то что «Битлз» уже распались к этому времени.
О материальных мечтах
Хорошие джинсы, хороший свитерок, хорошие бутсы для футбола — «копочки» назывались. Еще железная дорога. Я мечтал о ней и получил ее от деда. Дед, папин папа, вообще меня баловал, каждый вечер прибегал с подарками, дарил мне какие-то прекрасные вещи. И я помню, что в тот день рождения дед подарил мне железную дорогу, которую мы с ним потом вместе строили. И было понятно, что у них с бабушкой один бюджет. Но так вышло, что именно он дал мне эту большую коробку, а бабушка — мыльные пузыри. Я очень хотел железную дорогу, но в тот момент мне вдруг так стало бабушку жалко. Я подумал, что она мало зарабатывает и поэтому подарила мне только пузыри. И я ее даже значительно больше благодарил, чем дедушку, потому что мне хотелось, чтобы она не почувствовала себя ущербной.
О страхах
Я боялся темноты, но так, очень условно. Потому что всем полагается бояться темноты — вот и я боялся. Класса до четвертого было страшно, когда долго родителей не было дома.
О радостном
Мы с родителями ходили в походы, сплавлялись по рекам на огромных спасательных плотах — такие еще на кораблях бывают. И самые радостные моменты, конечно, когда все уставшие выбираются на берег. Стоянка, палатка, а дальше ужин, песни под гитару, взрослые рассказы, какие-то шутки. Взрослых было человек 15, а детей — четверо. И мы на все это смотрели, и у нас было ощущение, что вокруг страшно, лес, а вот здесь уютно, палатки, взрослые с нами, впускают нас в свою взрослую жизнь. И вот мама, папа — и ты между мамой и папой спишь. Это были лучшие моменты детства.
О грустном
Помню, я был очень поражен, когда увидел папу плачущего. Он прощался со своими близкими друзьями, которые уезжали в Америку, как тогда казалось — навсегда. Вот это было очень грустно.
Жареная маца — тоже поутру. Ее замачивают в молоке, потом молоко выливают, потом все это жарят. Есть блинчики из мацы, а есть вот такая — сумбурная маца.
Я был удивлен, что в Москве котлеты большие и отдают столовой даже в любом хорошем доме. Наша котлетка маленькая, нежирная, нерассыпчатая, несочная
Еще куриные котлетки домашние, которые можно как семечки есть. Еще была жареная картошка, паштеты, фаршированные яйца очень вкусные. Яйцо варилось, фаршировалось, например, печеночным паштетом.
Ну и компот из свежих фруктов. Главное, чтобы было побольше вишни или черешни.
О школе, девушках и друзьях
У нас была хорошая школа. Как и все, я мучался ранним подъемом и первыми уроками. Когда начались удовольствия, довольно взрослые удовольствия (девушки, компании), тогда мы стали прогуливать. Но все равно это все было в пределах школы. У нас было целых четыре класса в параллели. И девушки появились как раз в школе, поэтому туда было интересно идти. Но не на геометрию, конечно, а чтобы произвести впечатление. И то самое море было очень кстати, да, можно было в плавках щегольнуть.
Со Славой (Ростислав Хаит. — БГ) мы учились вместе с первого класса. Вообще, у нас была большая компания, и остались еще школьные друзья, с которыми мы до сих пор дружим, хотя они живут не в Москве и даже не в России.
О будущей профессии
Мои родные подталкивали меня каждый в свою сторону. Бабушка — очень хорошая пианистка, поэтому туда меня направляла, учила меня музыке и стояла надо мной, чтобы я играл гаммы. Папа закончил журфак и, соответственно, хотел, чтобы я пошел по его стопам. Мама у меня педагог, но она меня туда не направляла. Наверное, понимала, что я вряд ли стану педагогом.
Вообще в 16 лет мало кто делает осознанный выбор. Вот и меня просто как-то так «вынесло». Мы занимались в ШТЭМе (Школьный театр эстрадных миниатюр. — БГ), и там стало понятно, что нам нравится нравиться, нравится выступать, что-то представлять. Вот мы и выбрали ГИТИС.
О театре и кино
В детстве я много ходил в театр, на одесские и приезжие спектакли, на капустники. Я часто бывал в оперном театре, потому что моя бабушка работала там концертмейстером. Однажды меня поразил балет — прекрасными в облегающих костюмах балеринами.
Но гораздо большее впечатление на меня производило кино. С детскими любимыми фильмами все банально и понятно: «Приключения Буратино», «Тот самый Мюнхгаузен», «Ирония судьбы, или С легким паром», «Летят журавли». Есть фильмы, которые до сих пор любимые, хотя уже тогда было понятно, что они плохие. Например, «Три мушкетера» — прекрасное плохое кино. Его хочется пересматривать, но назвать его хорошим нельзя.
Вообще, наши бабушки-дедушки, мамы-папы и мы выросли практически на одних и тех же фильмах, потому что их все время крутили. Сейчас их перестали показывать, и уже мои дочери их не видели.
По субботам мы с родителями ходили в киноклубы. Наш приятель был директором кинотеатра и показывал нам интересные фильмы, например Феллини. Я ни хрена не понимал, но мне нравилось. Потом родители еще садились и обсуждали увиденное. Благодаря этим кинопоказам мимо меня не прошел Феллини. Уже потом я стал его пересматривать и понимать. Но понравился он мне сразу, еще в детстве. Хотя не все: «И корабль плывет» я не воспринимал. Что это такое — какое-то игрушечное море, певцы, фужеры… В чем вообще смысл? А вот «Амаркорд» сразу показался интересным.
О нематериальных мечтах
У меня никогда не было одной мечты. Мне мечталось каждый день о разном: то мне хотелось быть собачником, кинологом, то мне хотелось быть геологом, артистом, музыкантом… всем. Это были такие мимолетные, ветреные мечты. Уже только потом они стали целями. Но пока они были просто мечтами, далеко я в них не шел и в конкретику не уходил. Опс! Смотри-ка, какой штангист прекрасный, сильный, огромный — буду штангистом. Опс! Увидел в клешах какого-то битломана — наверное, туда пойду. К нам тогда, кстати, только-только доходили эти веяния, несмотря на то что «Битлз» уже распались к этому времени.
О материальных мечтах
Хорошие джинсы, хороший свитерок, хорошие бутсы для футбола — «копочки» назывались. Еще железная дорога. Я мечтал о ней и получил ее от деда. Дед, папин папа, вообще меня баловал, каждый вечер прибегал с подарками, дарил мне какие-то прекрасные вещи. И я помню, что в тот день рождения дед подарил мне железную дорогу, которую мы с ним потом вместе строили. И было понятно, что у них с бабушкой один бюджет. Но так вышло, что именно он дал мне эту большую коробку, а бабушка — мыльные пузыри. Я очень хотел железную дорогу, но в тот момент мне вдруг так стало бабушку жалко. Я подумал, что она мало зарабатывает и поэтому подарила мне только пузыри. И я ее даже значительно больше благодарил, чем дедушку, потому что мне хотелось, чтобы она не почувствовала себя ущербной.
О страхах
Я боялся темноты, но так, очень условно. Потому что всем полагается бояться темноты — вот и я боялся. Класса до четвертого было страшно, когда долго родителей не было дома.
Это как раз был настоящий ужас: получить двойку, когда все получили тройки и четверки. Почему именно ты? И как это сейчас произнести родителям, что ты худший? Страх быть худшим, страх быть нелучшим — это да. И он остался до сих пор
Был ли страх получить нагоняй за двойку? Ну да, такой локальный. Хотя нет. Вот это как раз был настоящий ужас: получить двойку, когда все получили тройки и четверки. Почему именно ты? И как это сейчас произнести родителям, что ты худший? Страх быть худшим, страх быть нелучшим — это да. И он остался до сих пор. Страх ошибиться, страх показаться нехорошим, неумным, неинтересным. Страх облажаться.О радостном
Мы с родителями ходили в походы, сплавлялись по рекам на огромных спасательных плотах — такие еще на кораблях бывают. И самые радостные моменты, конечно, когда все уставшие выбираются на берег. Стоянка, палатка, а дальше ужин, песни под гитару, взрослые рассказы, какие-то шутки. Взрослых было человек 15, а детей — четверо. И мы на все это смотрели, и у нас было ощущение, что вокруг страшно, лес, а вот здесь уютно, палатки, взрослые с нами, впускают нас в свою взрослую жизнь. И вот мама, папа — и ты между мамой и папой спишь. Это были лучшие моменты детства.
О грустном
Помню, я был очень поражен, когда увидел папу плачущего. Он прощался со своими близкими друзьями, которые уезжали в Америку, как тогда казалось — навсегда. Вот это было очень грустно.
