Взрослые о детстве: поэт Бахыт Кенжеев

О первых воспоминаниях

Детский сад на улице Веснина, небольшой дворянский особняк с двором, засаженным столетними липами. Нам по пять-шесть лет, мы гуляем чинными кругами, под ногами шелестит опавшая листва. За оградой сада — редкие сутулые прохожие, иногда проносится чудо-автомобиль «Волга», а если повезет — гигантский черный ЗИМ. Уроки рисования, на которых воспитательница с нескрываемым огорчением смотрит на мои попытки нарисовать табуретку. В игровой комнате полка с тонкими книжками и шкаф с толстыми, которые воспитательница читает вслух. Мои однокашники играют в войну, а однокашницы — в дочки-матери. Я сижу в отдалении и читаю сборник сказок. Потом, когда книги в шкафу были все прочитаны, директор сада вызвал маму с папой и выразил тревогу по поводу моего душевного здоровья. Сейчас в особнячке (после евроремонта) — какая-то контора по распилу бабок. Но липы почти не изменились.

Летом детский сад снимал дачу — небольшой крестьянский домик, во всех комнатах которого рядами стояли железные кровати. Ловили кузнечиков и стрекоз, боялись дворового пса, провожали поезда дальнего следования, стоя у насыпи и махая собранными букетиками из ромашек и клевера.

О родителях

Шкурулла Кенжеевич и Елена Николаевна. Сын рано погибшего ишана Южного Казахстана и выпускница исторического факультета МГУ. Долгое время оба работали в экскурсионном бюро на улице Жданова. Мама водила экскурсии, отец продавал на вокзалах билеты, собирался на работу в пять утра, громыхая тарелками в нашей единственной подвальной комнате. Как-то раз мама взяла меня, шестилетнего, на экскурсию по ВДНХ, и я потерялся, должно быть, заинтересовавшись павильоном «Узбекистан» с высокими тонкими колоннами из деревянных реек. Утешая мальчика, кто-то вручил ему огромное яблоко с вершины пирамиды. И мне показалось, что я в раю. Это чувство вернулось через год, когда родители отправили меня в Алма-Ату на целых шесть месяцев, ходить в школу. Увы, казахских школ в городе практически не было, моя тетя с мужем и четырьмя детьми тоже говорили дома по-русски, и я так не освоил языка, о чем до сих пор сокрушаюсь.

О мечтах

В раннем детстве была главная мечта, пожалуй, быть как все, а не хилым, низкорослым занудой. Родители посылали меня в бассейн, в футбольную секцию в «Лужниках», в спортивный лагерь — и всюду я был последним, плавал прескверно и, пиная мяч изо всей силы, знал, что он пролетит от силы метров пять. А восторженные рассказы о бактериях и клетках, которые я видел в микроскопе у Лены Филипповой, профессорской дочки, мало кого из сверстников (и сверстниц) интересовали. Еще хотелось игрушечную железную дорогу, целую шоколадку на съедение и жестяную механическую курочку, которая довольно похоже кудахтала и клевала невидимые зернышки, и заводную обезьяну. Последнее желание сбылось — и, когда обезьянка забарахлила, я снял с нее плюшевую шкурку, чтобы изучить внутреннее устройство зверька. Однажды разобрал будильник, а собрав его снова, поразился, во-первых, обилию лишних деталей, а во-вторых, тому, что он перестал работать. Предмет был ценный, и родители расстроились, но наказывать нас с сестрой в семье было не принято.

О книгах и елке

Мне было девять лет, когда родители принесли с новогоднего вечера в Мосгорэкскурсбюро томик Надсона из «Библиотеки поэта». «Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат, кто б ты ни был, не падай душой, пусть неправда и зло полновластно царят над омытой слезами землей…» Я был без ума от этих стихов. Примерно в то же время прочитал роман «Овод» (кажется, уже совсем забытый, а тогда ужасно популярный) и омочил его страницы слезами — как и в случае сказок Андерсена. С некоторым сомнением дали мне читать Ильфа и Петрова — радовался и хохотал, хотя и не понимал половины. Почти каждую зиму мама доставала нам билеты на новогоднюю елку в Большом Кремлевском дворце. Елка была с подарками в жестяных коробках с изображением спутников, Дедов Морозов и Снегурочек, а однажды на елке показывали последние достижения науки и техники — мне запомнился фототелеграф, давний предок факса, и ощущение чуда от передачи какой-то картинки по проводам между двумя столиками.

О стране, мифах и праздниках

Вечерами отец слушал на нашей «Ригонде» коротковолновые передачи западных радиостанций, но меня они не интересовали, тем более о политике дома никогда не говорили. Тогдашние взрослые были отчасти как дети — основы мироздания не оспаривались. Впрочем, когда в 1957 году после лета на даче с детским садом я вернулся в Москву, дворовые приятели рассказывали мне, что во время фестиваля по городу бродило несметное количество иностранцев, раздававших детям отравленную жвачку, а кое-кто из них так и не уехал, попрятавшись в туннелях метро. На американской выставке в 1959 году бесплатно раздавали отвратительный напиток — пепси-колу, в которую, как услужливо сообщали сновавшие по выставке мальчики в штатском, добавлялся желудочный сок свиней. Мы жили во враждебном окружении. Однажды мама горестным голосом позвала меня со двора домой, крича, что в злобной Америке убили несчастного президента Кеннеди, и на следующий день по крошечному экрану нашего телевизора горестно поплыл черно-белый траурный кортеж (кажется, это было чуть ли не первое вещание в прямом эфире прямо из-за океана). Зато страны Африки ликовали, освобождаясь от колониального ига, по Москве бродили жизнерадостные смуглые кубинцы в полувоенных кепочках. А на 1 Мая, всемирный праздник трудящихся, всегда была солнечная погода, звучала радостная духовая музыка и, если повезет, можно было пристроиться к колонне демонстрантов и дойти с ними до самой Красной площади, а потом истратить полученные 30 копеек на мороженое и летающий воздушный шар. А на 8 Марта продавалась мимоза, а на 7 Ноября мы показывали всему миру мощь своих танков и ракет. Хорошо было.

О светлом будущем

Мне полюбилась программа КПСС, принятая в 1960 году. Симпатичная такая брошюрка в кремовой обложке. Так здорово было сознавать, что через каких-то двадцать лет у нас — как у всех граждан великого СССР — будет огромная отдельная квартира без 18 соседей, бесплатные обеды, бесплатный транспорт (деньги вообще в основном отомрут), изобилие на полках булочных и бакалейных, а главное, настанет всеобщее счастье, как в романе «Туманность Андромеды». Однажды я поделился с кем-то из взрослых глубокой мыслью, настоящим открытием: «Коммунизм настанет, когда все бригады станут бригадами коммунистического труда!» Взрослый хмыкнул и в восхищение почему-то не пришел. Прекрасно помню 12 апреля, полет Гагарина, о котором услыхал из репродуктора на стадионе в Лужниках. Сначала подумал, что передают инсценировку научной фантастики, а потом некоторое время был безоблачно счастлив.

О школе, играх и химии

До сих пор близко дружу кое с кем из одноклассников, но вообще-то, школу вспоминаю без особой приязни. Уж очень у меня там был невысокий статус, и в компании начали брать поздно, классе так в девятом. В седьмом классе, правда, я на мгновение стал почти звездой, поскольку написал сочинение про погибшую на войне Наташу Качуевскую, именем которой называлась наша школа. Сочинение, зачитанное вслух перед классом, было в стихах. Начало помню до сих пор: «Простая девчонка Наташа в столице советской жила, сначала была пионеркой, потом комсомолкой была...» Впрочем, в нашей 20-й школе мы играли в неординарные игры — например, организовали клуб любителей преферанса, а также биржу ценных бумаг, с выпуском валюты, акциями, дивидендами, предприятиями — все было похоже на настоящее. А класса с седьмого я уже ходил в химический кружок при Дворце пионеров, помогал учительнице Нине Ивановне вести практикумы и занимал почетные места на химических олимпиадах. Да, еще мы ходили в походы — отъезжали на электричке верст за сорок от Москвы, ставили палатки, пели песни под гитару и пили «портвейн» — в ту пору самый доступный напиток, приторный водный раствор сахара и алкоголя, подкрашенный некоей гадостью багрового цвета. Покуривали тайком, катались на коньках по замерзшим Патриаршим прудам, собирали по квартирам макулатуру и металлолом. Интересное было детство.