Возврату подлежат

Зоя, Лев и Зина

В большой квартире на Васильевском ­острове нигде не горит свет. Из темноты выходит Зоя, полная женщина лет 65, а за ней беззвучно выходит Лев — ее муж, маленький седой бородатый мужчина. Зоя проводит меня в гостиную и отправляет Льва заваривать чай. В гостиной, обставленной лет 50 назад, тоже темно, и посреди комнаты стоит ширма, в которой нет ткани. Зоя зажигает торшер, Лев приносит чай, не произнося ни слова, садится и закрывает лицо руками. Все это похоже на первые кадры триллера про мертвых, которые еще не знают, что умерли, типа фильма «Другие».

Двадцать лет назад, когда Зое и Льву было уже за 40, они считали себя самыми счастливыми людьми на свете. Они поженились, когда Зое было 30, а Льву — 29. Зоя работала библиотекарем в Академии наук, а Лев был фотографом. «Мы жили в каком-то невозможном счастье 10 лет, у нас все было так хорошо. Сейчас вы не поверите, глядя на нас. А когда-то мы светились. У нас все было хорошо. Видимо, слишком хорошо. И мы решили создать себе проблему».

Зоя и Лев решили усыновить ребенка. «Мы решили, что нам так хорошо, что мы можем еще кого-то осчастливить. То есть у нас были самые наивные представления людей, которые вообще ничего об этом не знают. Мы, естественно, что-то смотрели, что-то читали. Но это, как говорится, только верхняя часть айсберга». Зоя со Львом встали в очередь и стали ждать направление на ребенка. «Мы ориентировались на девочку. Но выбирать не могли. Вообще, это неразумный подход. Дурацкий и идиотский. Только люди, у которых мозги как манная каша, могут себе такое позволить. Это же не холодильник, не ковер. Как выбирать?! Мы решили — что Бог пошлет. Вот Бог нам послал».

Девочке Зине было 3,5 года, ее уже собиралась до этого удочерить какая-то женщина, но не стала. Это был знак, считает теперь Зоя. А тогда она подумала: «Какой ужас, так даже с собаками не об­ращаются». И поняла, что отступать уже нельзя. Через 2 месяца Зоя со Львом удочерили Зину. «Она сразу Льву Александровичу улыбалась. Сразу стала нас мамой-папой называть, как-то очень легко на это дело пошла. Это должно было нас насторожить. Но у нас тогда еще не было опыта», — вспоминает Зоя. Зоя со Львом ответственно взялись за дело, стирали, готовили, учили, лечили и снова стирали и готовили. «Ребенок, конечно, карандаша в руках не держит, что говорит — непонятно. Мы ее сразу — к учительнице музыки в нашем дворе. Не ради музыки, а ради развития. Отдали ее в развивающую группу. Когда она немножко пришла в себя, мы стали ездить во Дворец культуры на занятия хореографией». Зине все это было не очень интересно; чего она хотела — это Катю Смирнову, свою старую подругу из детского дома. «В конце концов мы пошли туда и поинтересовались, где же Катя Смирнова. Оказалось, что буквально на днях ее взяла семья военных. Ну, Кати Смирновой нет, мы решили — ладно. Пусть не Катя Смирнова, а кто-нибудь другой». Так в семье появилась девочка Дарья — на два года младше Зины. Зачем? «Вроде у нас все получалось. Я же говорю, у нас были самые наивные представления». Ни одна из девочек не знала, что она — удочеренная. Обе были убеждены, что они — родные сестры. Так, по крайней мере, им говорили родители — они были уверены, что так правильно.

Социальная реклама

«Найди меня, мама», «Я жду тебя, мама», «Приемный ребенок может стать родным», «Каждому ребенку — семью», «Чу­жих детей не бывает», «Подари ребенку жизнь в семье! Вместе вы будете счастливы!» и, наконец, «Помоги ребенку, и ты спасешь мир» — все это рекламные слоганы социальных кампаний, которые проходят сейчас по всей России.

И реклама работает.

Красивые и счастливые Анджелина Джоли с Брэдом Питтом появляются в телевизоре все с большим количеством детей (ходят слухи, что они собираются взять двух детей из Армении). За два прошедших года количество детей в приемных семьях выросло в два с половиной раза (с 8 554 до 21 388 детей). В интернете публикуют фотографии детей «до» и «после»: бритые худые ­бесполые дети преображаются в веселых и щекастых мальчиков и девочек. Страхи и предрассудки усыновителей преодолеваются с помощью статей, фильмов и телепрограмм. В органах опеки вам рассказывают две-три страшилки, просят заполнить элементарные психо­логические тесты, нужные документы собираются за полтора месяца, если ­честно отстаивать все очереди, за деньги — еще быстрее. Счастливые истории детей-сирот обычно кончаются усынов­лением — как кончаются свадьбой все любовные романы. Но за усыновлением начинается жизнь, длинная, как сама жизнь. И в жизни ребенок часто возвращается в детский дом. Вернее, его туда возвращают.

Со статистикой отказов от детей в России есть некоторые проблемы. Любой переход ребенка в новый статус (из патроната в усыновление, например) — ­формально засчитывается как отказ. По данным Координационного совета Министерства образования и науки РФ, по фе­деральной целевой программе «Дети-сироты» действительных отказов 6,9% (в 2006 году — 4%). Сейчас около 8 тысяч детей ежегодно возвращаются в казенные заведения из разных форм опеки. По мнению психологов, для ребенка это не сильно лучше, чем если бы его никогда не забирали из детского дома: у него рушится доверие к миру взрослых и миру вообще, а шансы на после­дующее попадание в семью резко уменьшаются. А для приемных родителей — это то же, что смерть ребенка, в которой они виноваты.

Зоя, Лев, Зина и Дарья

Все фотографии, а также свидетельство об усыновлении Зины и письма Зоя хранит в специальной коробке. «Это все-таки наша жизнь», — говорит она, но боль­ше похоже на то, что ей очень важно, чтобы у всего того, что она будет рассказывать, было документальное подтверждение. Просматривая все это, она снова убеждается в том, что никакого другого финала у этой истории быть не могло. Обычная девочка четырех лет, с черными хвостиками, стоит рядом с обычным советским детсадовским надувным зайцем для фотографий. «Красивая девочка, но пустые глаза», — говорит Зоя и кладет фотографии в коробку.

Зина и Дарья зажили обычной домашней жизнью: дрались и играли. Пока были маленькие, Зоя и Лев были заняты понятными им самим заботами: заработать, помыть, отправить в школу, вылечить, уложить спать, одеть, снова вылечить. Уже не молодые люди не искали с детьми никакой душевной близости и не ждали ее от них, они делали то, что должны, — воспитывали и содержали. «Нам не нуж­на была отдача. От детей смешно ожи­дать отдачи, — говорит Зоя. — Но мы рассчитывали на результат. Нам хотелось ­вырастить хороших, счастливых людей». Результаты не радовали: Зина дралась в школе, дралась дома, воровала деньги, подсовывала их младшей сестре. «Лев Александрович у нас даже в туалет с ко­шельком ходил». Врачи говорили Зое со Львом одно и то же: «С этим ничего не сделаешь, эти дети — оттуда». «Мы со Львом Александровичем из благополучных семей, у нас ничего такого не было. Если бы была более простая семья, более приземленная, был бы какой-то иммунитет против этого, ­привычка с детства». Иммунитет Зое со Львом заменяла ответственность. Вылечив все Зинины болезни, а их было немало, ее отправили на обследование в психиатрическую клинику. Там ей поставили «психопатию».

Психопатия — отчасти не болезнь, оттого и неизлечима. «У меня даже справка есть о том, что у нее мозговая патология», — говорит Зоя, копаясь в коробке, где хранятся все доказательства. «Если что не по ней, она запиралась в туалете, кричала там диким голосом или сидела там по несколько часов. Взламывать дверь мы как-то не привыкли. Поэтому, простите, пришлось достать детский ­горшок для Дарьи и кастрюлю для нас. Вплоть до этого. Были дикие крики через каждые пять минут, когда они оставались вдвоем. Я помню этих избитых детей. Я боялась, что она разобьет Дарье голову, или повредит глаза, или специально прищемит дверью руки. Дарья кричала громко (может, и громче, чем нужно), но она была маленький ребенок, а Зина была рослая девочка — занималась в бассейне, физкультурой». Все ­психологи, к которым ходили Зоя и Лев, ничего обнадеживающего им не говорили, а специалистов по приемным детям тогда еще не было вовсе. Никакой «особенной привязанности» к Зине у Зои со Львом не было. А самое ужасное — в тупик их завело важнейшее для них понятие — ответственность. Они не знали, что ответственным людям положено делать в такой ситуации.

«Она ушла после пятого класса. Она сама ушла. Мы ведь от нее не отказывались», — говорит Зоя и достает из коробки письмо-доказательство.

Зина и Дарья учились в православной медицинской гимназии, и в момент особой растерянности приемных родителей учительница предложила Зое и Льву отвезти Зину на лето в монастырь, в специальный детский летний лагерь. Зоя и Лев согласились и стали получать от Зины письма. В одном из писем (оно тоже хранится в коробке) 12-летняя девочка написала им: «Дорогие мама и папа, хотя я знаю, что вы мне не родные мама и папа. Мне здесь очень хорошо, здесь я нашла настоящих маму и папу. Это отец Арсений и матушка Варвара. Я хочу остаться здесь жить». Следом пришло длинное письмо от отца Арсения, настоятеля монастыря, в котором он убеждал Зою и Льва, что для их же блага и для блага Зины им стоит переписать девочку на монастырь, просто пойти в РОНО (Районный отдел народного образования) — и там все сделают. «Мы все это принесли в РОНО. Они сказали: «Нет проблем, сейчас оформим». Ездили ли они в монастырь? «Не было возможности. Поехать было особенно не на что. И был второй ребенок, которого надо было лечить». Звонили ли они в монастырь, чтобы по­говорить с настоятелем? «Нет. Мы получили письмо от священника, письмо от Зины. Противоречия никакого нет». Долго ли они думали? «Наверное, не сразу побежали туда. Но что еще мы могли предложить? Кризисные службы были, психиатрия была». Были ли сомнения? «Нет. Она не просится домой, не говорит, что она по нам скучает, — видимо, это тоже имело значение, когда мы принимали решение». Что сказали Дарье, которой было 9 лет и которая была уверена, что Зина — ее родная сестра? «Все как есть. Сказали, что Зина была не родной ребенок. Дарье мы рассказали всю правду про Зину, но не про нее».

Через 2 месяца Зину привезли обратно в Петербург; что-то произошло в монастыре такое, о чем никто не рассказал Зое и Льву. «Когда она оказалась в детском доме, она просилась либо в монастырь, либо к нам. Ей было все равно — туда или сюда». Лев плачет — так же молча, так же незаметно, но плачет. Встречались ли они с ней? «Ты ведь не ходил к ней специально? — спрашивает Зоя у Льва, он молча смотрит на нее, и она продолжает: — Нет. Только по делу». Просилась ли она обратно? «Просилась, Лев?» — спраши­вает Зоя. «В общем-то, нет», — впервые произносит Лев. Была ли мысль ее за­брать? «У нас такой мысли не было. Потому что, честно говоря, мы, с одной стороны, чувствовали, что она к нам не привязана. А с другой стороны, проблемы были очень серьезные и в плане воровства, и в плане взаимоотношений с Дарьей. Мы не знали, как их решать». И еще много вопросов, ответы на которые у Зои давно заготовлены, но они ничего не объясняют даже ей самой. Зато еще в самом начале разговора она произносит фразу: «Уже давно известно, что на 70—80% этим детям вообще нельзя помочь».

Служба вторичного отказа

«Вполне возможно, что с профессиональной помощью все могло закончиться по-другому», — говорит Татьяна Дорофеева. Она руководит кризисной службой, изве­стной еще и под названием «служба вторичного отказа», оказывающей психологическую помощь семьям, у которых возникли проблемы с приемными детьми. Служба — часть фонда «Родительский мост», созданного в 1991 году несколькими приемными семьями как клуб, где они могут делиться проблемами и, если получится, помогать друг другу. В маленьком полуподвальном помещении на Моховой улице в центре Санкт-Петербурга волонтеры фасуют вещи для детских домов и придумывают разнообразные проекты и акции, а профессиональные психологи ведут прием и тренинги.

«Есть три типа проблем, с которыми приходят приемные семьи», — рассказывает Дорофеева. Первая — разочарова­ние в ребенке. «Брал в 2 года, думал, будет хорошеньким с голубыми глазами, буду учить музыке. Ребенок вырастает, глаза голубые, но все остальное — совсем не так, как думал». Однажды пришла женщина, педагог, с тринадцатилетним мальчиком и сказала: «Все что хотите делайте, — мне надо протянуть еще год. Через год я отдам его в военное училище. Еще год я должна протерпеть». Мальчик совершенно не меч­тал о карьере военного, а мечтал остаться с мамой, а она от безысходности придумала, что в военном училище с ним справятся лучше, чем она. Пришлось убеждать ее в том, что у мальчика другие планы на жизнь, и ей хорошо бы увидеть это. Она увидела, удивилась и ушла. Что было дальше — неизвестно.

Вторая причина — миф о наследственности. В поступках ребенка переходного возраста все приемные родители начинают видеть наследственность. В таких случаях Татьяна Дорофеева всегда начинает разбирать наследственность самих родителей: «Я обычно спрашиваю — у вас, в вашем длинном роду, не было женщин древней профессии? Не было выпивающих? Не было дерущихся? Не было выходящих много раз замуж и разводящихся? Все говорят: «Да, наверное, были». Выходит, что у всех у нас наследственность неоднозначная. И это часто срабатывает».

Третья, и самая сложная проблема — проблема изначальной мотивации. «Я всегда спрашиваю, а зачем вы его тогда брали, 14 лет назад? Основной минус в этом и кроется. Мотивация должна быть у человека. Каждый человек должен ее осознавать. Мотивация — понятие очень сборное. Она не может быть однозначная». Дорофеева считает, что есть три типа мо­тивации для взятия ребенка из детского дома: конструктивная, деструктивная и пограничная. И отследить деструктивную мотивацию на стадии принятия решения может и должен профессиональный психолог.

Служба эта не очень известна и не пользуется той популярностью, какой могла бы. Чаще всего сюда приходят уже в самых крайних ситуациях — люди у нас ходить к психологам не привыкли и не любят. «Пришла женщина с двумя детишками и с четким намерением оставить их у нас. А у нас негде, у нас не детский дом. У нее двое детей — не брат и сестра. Им было тогда 6 и 5 лет. Они пошли в школу. Но психологически детдомовские дети всегда отстают, им бы нужно было дома еще посидеть. На пике всех школьных переживаний они скатились в возраст трехлетних детей: прыгали, кувыркались, хихикали, писались — нормальная ситуация для неадаптированных детей. На маме, на папе сидели, как два обезьяныша, из дома не выходили. Я этой приемной маме сказала, что нужна всего лишь адаптация, к февралю все пройдет (они пришли в сентябре). Она вздохнула, папу вызвала, и они уехали. К февралю и правда все прошло. Родители приняли, что детям теперь как бы три года, что этот период им нужно пережить, что это бывает, что может такой регресс произойти».

Татьяна Дорофеева говорит, что у детдомовских детей есть масса особенностей, совершенно нормальных для их психики, но совершенно безумных и пугающих для приемных родителей. То, что родителям может показаться катастрофой: истерики, воровство, вранье, — часто оказывается обычным отыгрыванием чего-то из детдомовской жизни. Это просто нужно знать. Обычные психологи, как это было в случае Зои и Льва, не зная особенностей этих детей, часто ужаса­ются и теряются, как и сами родители. «Поэтому очень важно, чтобы люди осознавали, куда им идти, зачем идти, как с этим разбираться».

Бывают ли случаи, когда приемных родителей и ребенка нужно разделить? Когда отказ — это не очевидное зло? «У нас был такой тяжелый отказ. Взяли девочку в два года. Очень любили. Пара на грани развода все время. Свой собственный ребенок сразу переехал к бабушке, сам так решил. А они из этого ребенка, из этой девчонки, как могли, делали человека. Люди с достатком, которые многое могут. Но несмотря на это, в 8 лет с девочкой начались проблемы. Она перестала принимать то, что они давали, и начала проявлять протест страшным образом. Они ходили к психоаналитикам, все пы­тались выяснить, почему она все не так принимает, как они хотят. В 11 лет, когда они к нам пришли, стало понятно, что спасать нечего, потому что они ее не принимают, никогда не принимали, просто думали, что с двухлетней куклой все будет легко. Мы даже поместили ее в детский дом на год. Я сказала этой маме, что проще сейчас этот вопрос как-то решить для себя, чтобы девочка была готова к тому, что не сложилось. Они сказали: «Нет, ну как же. Мы же взяли на себя обяза­тельства. Мы должны». И папа говорит: «Давайте разместим ее в детском доме, чтобы она поняла, как это плохо, а потом заберем обратно». Но мы разместили ее в детский дом с другой целью. Детдом был хороший, ей там не было плохо — наоборот, было хорошо. Они ее там год навещали. И мы не смогли отца приемного убедить, что девочку надо сейчас оставить в детском доме, потому что ей там стало хорошо, ее там полюбили, приняли, она стала проявлять человеческие чувства. Они ее забрали и два года жили в режиме «на тебе все что хочешь — только отстань». Девочка ушла на улицу — и до сих пор там. Она ушла из дома и теперь не удерживается ни в одном сиротском учреждении. В тот хороший детский дом она не вернулась — злилась, что они отдали ее родителям». Этим ле­том история закончилась разусыновлением, формально девочка числится за детским домом, но по факту где она — неизвестно.

Основные причины возврата детей в детские учреждения из разных форм опеки:

1) неблагоприятный внешний вид, развитие, поведение ребенка — 29%;

2) неблагоприятная наследственность (с точки зрения родителей) — 10%;

3) серьезный конфликт в семье в связи с приемом детей — 10%;

4) много проблем со здоровьем — 9%;

5) неуверенность в собственной компетентности в качестве приемного родителя — 6%;

6) приемный ребенок негативно влияет на родных детей — 5%.

Из доклада «Деинституционализация детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей: Москва и Россия» Комитета по вопросам семьи, женщин и детей Государственной думы Российской Федерации