Имя: Владимир Владиславович Глебкин.
Работа: учитель физики, культурологии, латинского и древнегреческого языков, преподаватель курса «Методы научного исследования», руководитель отделения теории и истории мировой культуры (ОТИМК) гимназии №1514, заведующий сектором развития основ общей одаренности и универсального образования отдела общего образования Федерального института развития образования.
Стаж: с 1986 года.
Регалии и звания: кандидат философских наук.
О том, как занятия философией привели меня в школу
Когда я заканчивал маткласс 52-й школы (сейчас это гимназия 1514), учителем быть не хотел совсем. Но на старших курсах физфака МГУ я стал активно читать философские книжки, и занятия теоретической физикой показались мне какими-то сухими и далекими от жизни. На меня очень повлияло высказывание Кьеркегора: «Истину нельзя знать, в истине можно быть или не быть», то есть одно дело истина в науке, которую каждый может постичь, и совсем другое — твоя индивидуальная истина, которую ты воплощаешь в своей жизни. Сейчас я не столь категоричен, но определенная правда в этом есть. И я пошел в школу, решив, что это и есть живое человеческое общение. Поначалу меня больше интересовали походы и разговоры, чем сами уроки. Но очень быстро я понял, что если ты говоришь с детьми про что-то важное, но не отрабатываешь на уроках по полной, то это нечестно. И я начал активно совершенствоваться.
О том, как возникла идея единого гуманитарного курса
Потом я работал в Московском химическом лицее, где, помимо физики, читал курс науки в истории культуры. Идея состояла в том, что нельзя говорить о некой единой науке, что разные типы культур порождают разные научные модели — скажем, модель античной математики кардинально отличается от математики Нового времени. Через год работы в лицее я предложил идею единого гуманитарного курса. Директор лицея Сергей Евгеньевич Семенов, будучи человеком смелым и свободным, давал свободу и другим, так что он не возражал. Не имея никакого гуманитарного образования, я предложил историку, филологу и историку искусств читать такой курс, и они согласились.
Потом я ходил в Греко-латинский кабинет Шичалина, где выучил древнегреческий и латынь, потому что понимал, что это мне необходимо для работы с текстами.
Об ОТИМКе и стремлении к синтезу
В конце 90-х люди активно уезжали, возникал провал в научной традиции, но было понятно, что наша гуманитарная наука много наработала и что жалко, если это уйдет. Хотелось готовить людей, которые бы этим занимались, но из лицея, где я работал, все-таки выходили химики. И я пришел в 52-ю школу, где директором была Любовь Мироновна Асмолова. Как и Семенов, она дала мне абсолютную свободу. В итоге в гимназии было создано отделение теории и истории мировой культуры. Дети у нас учатся в 9–11-х классах и проходят единый гуманитарный курс, который ведут несколько преподавателей: историк, культуролог, историк искусства, филолог, историк философии и историк музыки. Программа устроена так, что по разным гуманитарным предметам дети одновременно проходят одну и ту же эпоху. Наряду с английским в девятом классе преподается латынь, в десятом — французский, в одиннадцатом — немецкий. В десятом классе начинается специализация: по русской, западноевропейской, античной культурам и по Востоку. На западноевропейской — продолжается латынь, на античности учат древнегреческий, на Востоке — японский. Сначала мы думали, что японский для детей будет сложен, но практика показывает, что это работает. Многие поступили в ИСАА, а недавно два наших выпускника защитили диссертации по Японии.
Мы проводим междисциплинарные семинары — рассматриваем важные для культуры тексты, вопросы к которым предлагают историк, историк культуры, филолог и историк искусства. Это очень важный для нас опыт разрушения междисциплинарных перегородок.
О том, нужно ли ученику быть исследователем
Конечно, мы хотим, чтобы дети максимально работали самостоятельно. На уроках гуманитарного курса мы всегда работаем с источником, а не с пересказами. Текст учебника рассматривается как одна из интерпретаций. Например, есть текст «Жития Александра Невского», где описывается Ледовое побоище. А в учебнике истории о нем написана фраза, которая из текста никак не вытекает, откуда она взялась? И постепенно дети приходят к выводу, что она могла быть взята из фильма Эйзенштейна, например. Таким образом воспитывается критическое отношение к источникам. Но, с другой стороны, если они будут работать только с источниками, то могут пройти мимо каких-то базовых вещей — событий, дат, а это тоже неправильно.
О том, зачем наука нужна учителю
Когда я начал работать в школе, мне казалось, что наукой заниматься не надо. Школа меня быстро засосала, но там все-таки много рутины, и через два года работы я выбрался в университет, где читали лекции Аверинцев, Гайденко, Бибихин, Иванов, Гаспаров… Это было событие в интеллектуальной жизни Москвы — на лекции приходило порядка тысячи человек. Я тогда просто ощутил глоток свежего воздуха. И я понял, что для полноценного творческого учителя совершенно необходимо, чтобы была какая-то точка опоры извне. Важно чем-то еще заниматься, чтобы иметь возможность посмотреть со стороны на то, что происходит в школе, чтобы самому внутренне расти.
Мои собственные исследования помогли мне понять, что многое из того, что я считал своей уникальной чертой, сформировала во мне моя культура, что я разделяю эти черты со многими своими современниками. Так что занятия наукой нужны мне для того, чтобы понять, кто я такой, что я из себя представляю.
О чертах современности в прошлом
Мы работаем с мемуарами Болотова, где автор описывает Россию XVIII века, и оказывается, что очень многое там напоминает современную ситуацию. Или проводим семинар по триаде Уварова и сравниваем ее с выступлением Суркова в начале 2000-х перед академиками — там прямые параллели, не знаю, осознавал это Сурков или нет.
Так что современность у нас всплывает постоянно, чтобы материал не был мертвой вещью, которую прочитал и забыл. Но при этом надо помнить, что всегда есть принципиальные отличия, что реально ситуация была другая и люди другие.
О проекте «Открытый университет»
Мне важно, чтобы наши занятия не было лишь теоретическими построениями. Конечно, то, что они делают на рациональном уровне, часто хорошо и правильно, и установка на исследовательскую деятельность это поощряет, но за этим стоит опасность потери ощущения жизни. Есть очень много вещей, которые они знают, но не в состоянии почувствовать, потому что еще не были женаты, у них нет собственных детей. Поэтому многие вещи носят какой-то абстрактный характер, и мы понимаем, что надо делать живые дела, чтобы дети не превратились в конструкторов, которые работают с какими-то фрагментами профессионально, грамотно, но бесчеловечно.