Учителя большого города. Тамара Эйдельман

Имя: Тамара Натановна Эйдельман.

Работа: преподаватель, заведующая кафедрой истории в гимназии №1567.

Регалии: один из составителей и редакторов пособия «Мозаика культур», председатель правления МОО «Объединение преподавателей истории», заслуженный учитель России.

Стаж: с 1981 года.

О первых годах в школе

Когда я начинала работать, я дружила со старшеклассниками, и они мне рассказывали про моего предшественника. «Вам сколько лет?» — «Двадцать три». — «Вот ему тоже было двадцать три, как вам. Он шел по этому классу и у Сережи хотел отнять журнал, тот его немножечко толкнул, и он вон в тот шкаф упал».

Слушая все эти истории, я замирала, как кролик перед удавом, от ужаса. Они мне это по дружбе рассказывали, в этом не было никакой угрозы — просто так бывает. А я понимала, как легко оказаться на месте моего предшественника.

Про дистанцию и ответственность

Директор нашей школы, покойный Евгений Семенович Топалер, говорил мне: «Никогда не приглашайте детей домой, пока они не кончили школу, иначе вы не сможете ставить им отметки». Внутренне я не сразу это приняла, однако сейчас думаю, что он прав. И это трудно выдержать, потому что, конечно, в нашей школе мы стараемся строить дружеские отношения. Но для меня важно все же избежать дружеского «сидения на голове». Ведь это никому пользы не приносит.

Очень редко встречаются люди в подростковом возрасте, которые умеют сочетать дружбу с людьми старше себя с чувством ответственности. Не с послушанием, а с ответственностью. Когда тебя учитель просит что-то сделать, и человек делает просто потому, что старший ему сказал. Очень редки люди, которые считают, что учителям нельзя врать. Или что можно быть вежливым и расположенным, а потом повернуться спиной и тут же начать списывать, к примеру... То есть мои ученики в большинстве своем совершенно разделяют эти два момента — наши отношения и все нарушения дисциплины. А я — нет. Мне это очень трудно, долгое время мне казалось, что наша дружба должна была бы их остановить от обмана. И теперь я понимаю, какую важную роль в отношениях учителя и ученика играет здоровая дистанция.

О любимых темах

Ловлю себя на том, что каждую тему начинаю со слов «Это ну оооочень интересная тема» или «Если эту тему начинать изучать подробно, то мы будем заниматься только ею до конца учебного года». Вдруг я поняла, что говорю так про все практически. Наверное, так оно и есть. Но один из самых любимых мною сюжетов — все, что связано с Великой французской революцией и Наполеоном.

Про науку и преподавание

Преподавание истории, конечно, связано с некоторым знакомством с основой ремесла историка — с анализом источника, формированием своей точки зрения, умением сравнить различные точки зрения на историческом материале. И я знаю очень много хороших учителей истории, которые основывают свое преподавание на научном дискурсе. Они ведут уроки, как будто они ученые, как будто они читают лекции. Обычно такие люди работают в хороших школах, и дети их с интересом слушают. Этот вариант все же с трудом применим, например, в обычной школе.

У учителя должна быть база научных знаний, но преподавание вовсе не состоит в передаче последних сведений исторической науки. На этой базе нужно строить совсем иное здание, очень важно учить детей самостоятельно обрабатывать информацию. Например, давать для сопоставления разные источники, учить сравнивать разные точки зрения на одно и то же событие.

Про объединение преподавателей истории

Так случилось совершенно случайно, что меня позвали на первую конференцию EUROCLIO (Европейская ассоциация учителей истории, которая существует с 1993 года. — БГ). Представьте себе, как прозвучало в 1993 году предложение поехать в Голландию и сделать доклад. Конечно же, я согласилась, хотя при этом вообще не представляла себе, куда еду.

Поначалу было очень страшно. Впрочем, там оказались учителя со всей Европы, которые были очень доброжелательны. Еще тогда, в 93 году, никто не представлял себе, что можно так запросто общаться, подходить, знакомиться, все еще очень интересовались Россией. Доклад мой на них произвел впечатление, я подружилась с тогдашним президентом EUROCLIO, и через год она приехала в Россию наводить мосты с учителями истории. Ее отправили в институт повышения квалификации, и она поняла, что отправили ее не совсем по адресу. Она попросила меня познакомить ее с нормальными учителями, и это было началом долгой дружбы и сотрудничества. Дальше у нас было два гигантских совместных проекта, в результате которых возникла Ассоциация учителей истории (Объединение преподавателей истории). И все, кто с этим соприкоснулся, совершенно изменили представление не только о преподавании истории, но и о мире — я вот побывала в разных его частях, не на курортах, а где-то, где я знакомилась с учителями, посещала школы, была на каких-то интереснейших конференциях. Для меня это была эпоха, которая очень сильно изменила и мое преподавание, и мои представления, взгляды.

О бюрократическом давлении

Оно есть, но не будем преувеличивать его роль. Как учителя при советской власти работали? Вообще-то, никто не знает, что учитель делает на уроке. Ты можешь написать в журнале одно, а говорить другое. Я работаю в школе с 1981 года — у власти за это время были коммунисты, демократы, путинисты — не было ни одной комиссии, которая приходила бы неожиданно. Обо всех известно заранее. Конечно, это все очень неприятно и мешает нормальной обстановке в школе, но в этой ситуации как-то можно выжить. Тем не менее с этим надо бороться. Конечно, надо готовить учителей работать по-новому. Я видела очень много разных методистов. За пределами Москвы есть институты повышения квалификации учителей, очень часто это достаточно прогрессивные места, где действительно много людей, которые хотят чего-то хорошего и делают что-то хорошее. Другая вещь, которая подталкивает учителей, это ЕГЭ. Потому что ЕГЭ — это работа с информацией. Там есть куча недостатков, можно по-другому было бы сделать, но, вообще-то, я очень довольна тем, как построен экзамен.

О едином государственном экзамене

Конечно, недовольство ЕГЭ сильно раздуто журналистами. Я мало видела учителей, которые были бы принципиально недовольны этой формой экзамена. Начнем с того, что для детей ЕГЭ — облегчение. Во-первых, письменный экзамен легче устного. Можно сесть и сосредоточиться, на тебя не смотрят два незнакомых преподавателя, которые могут тебя запутать с полпинка. И экзамен один, и ты можешь подать документы сразу в пять вузов. Это хорошо детям! Знаю, что на истфаке Высшей школы экономики очень довольны — именно так к ним попадают гениальные дети откуда-нибудь с Колымы... С тем, что ЕГЭ — социальный лифт, все согласны. Только в МГУ задирают нос и говорят «понаехали» — конечно, все хотят учить детей московской интеллигенции.

О моратории на политику в отношениях с учениками

Конечно, очень важно соблюдать нейтралитет, никого не принуждать и ни за что не агитировать. Одновременно с этим есть другая проблема. Когда мы изучаем внутреннюю политику Сталина, скрыть свои взгляды трудно. Хотя и специально декларировать не нужно. Но когда дети начинают спрашивать о моем отношении, а они почему-то всегда спрашивают, не могу же я сказать: «Я тебе не отвечу, потому что я не могу говорить с тобой о политике»? Ну конечно, отвечаю. Я не вижу в этом ничего дурного, ведь я никого не призываю думать так же, как и я, а лишь сообщаю свою позицию. Наверное, это сыграло свою роль в том, что часть своих учеников я встречала в мае на Чистых прудах у памятника Абаю. Впрочем, не думаю, что мои слова или поведение стали для них решающими — ведь у нас учатся дети тех, кто часто разделяет мои, например, взгляды. И влияние семьи здесь не стоит недооценивать.

О том, почему надо что-то делать

Перед президентскими выборами я была в «Гражданине наблюдателе» координатором наблюдателей из нескольких городов Подмосковья. Там был один мужик из Орехово-Зуева, очень основательный человек, почему-то мне кажется, что у него техническое образование, лет около пятидесяти, очень дельно рассуждал. И вдруг оказывается, что он на своем избирательном участке будет единственным наблюдателем, а идея состояла в том, чтоб всегда было несколько независимых наблюдателей на одном участке. Я было кинулась ему искать кого-то в пару, а он отказался — мол, я и сам справлюсь, просто уж очень они меня достали, блин. И это «достали, блин» — самая емкая формулировка из всех, которые я слышала. И потому пока что вовсе не факт, что те несколько сотен человек, которые заполнили автозаки во время так называемых «гуляний», готовы к осознанному гражданскому неповиновению. Это, конечно, вовсе не похоже на идею Махатмы Ганди fill the jails («заполним тюрьмы»). Сторонники Ганди сознательно шли на нарушение закона ради его исправления. У нас же очень многие задержанные вовсе не стремились стать таковыми. Но важно уже то, что они готовы к неповиновению.

О ненасильственном сопротивлении

Такая идея, как правило, возникает везде, где, вообще говоря, есть трудности с гражданским обществом. В каком-то смысле к движению гражданского неповиновения можно причислить Нельсона Манделу — на той стадии, когда он еще не успел спеться с террористами. В Южной Африке люди действительно много пытаются противостоять насилию мирными способами — Десмонд Туту, комиссия правды и примирения. То есть люди, которые ищут совершенно иные пути. Очень часто такие идеи возникают в религиозных сообществах.

Вообще-то, если говорить о нашей стране, такой же попыткой мирным способом противостоять насилию государственной машины была демонстрация на Красной площади в августе 1968 года. Попытка в той же степени самоубийственная, как и та, что избрал Сократ, только без цикуты. Ведь совершенно было понятно, что никто танки из Чехословакии выводить не собирается. Движущая сила здесь — невозможность промолчать.