Учителя большого города. Елена Вигдорова
«Если у учителя есть комплекс советской гардеробщицы, то этому человеку нельзя работать с детьми»
Должность: преподаватель русской литературы в Центре довузовского образования РГГУ (подготовительные курсы).
Стаж: с 1976 года.
Изменились ли дети
Я люблю в сентябре приходить в новую аудиторию. И бывает иногда, что я смотрю на своих учеников и вижу — вот это я сама сижу, а вот моя подруга, а вот еще кто-то знакомый. То есть структура аудитории часто бывает очень узнаваемая. Наверное, это и неудивительно. Такой была в тринадцать лет и Наташа Ростова, и я, и мои дети. У нас были разные формы платьиц и разные развлечения, но мы так же плакали с подружкой над чем-то вроде няниного сундука у Ростовых. И как бы по-разному подростки ни выглядели, во все времена они похожи. Такие же бедолаги.
Тот, кто начал преподавать, уже не может перестать — ведь это как наркотик, от этого невозможно избавиться. Потому что ничего прекраснее этой профессии нету.
Когда ты проводишь много часов в большой аудитории и видишь множество прекрасных молодых лиц, этой юностью и красотой понемногу проникаешься и сам выходишь оттуда помолодевшим. И не надо думать, что преподаватели только отдают, — конечно, и берут.
Про слова
Про слова
У меня есть задача — воспользоваться весьма прагматическим желанием сдать экзамены (мне все равно, ЕГЭ это или что-то другое), чтобы поговорить о литературе. Потому что не только «искусство поэзии требует слов», как сказал Бродский, но и искусство жизни. И мы их черпаем там — в книжках. Как письмо Татьяны Лариной цитатно, так и вся наша речь переполнена цитатами. И цитатность ни в коей мере не исключает искренности.
Еще это нужно нам, людям века минувшего, чтобы общаться с веком нынешним, — у нас должны быть общие культурные точки отсчета. Я вовсе не считаю, что люди, которые прочли больше книжек, лучше и добрее, чем те, кто прочел мало. Хотя мне очень нравится, как об этом говорит в своей речи Бродский, я думаю, что это свойственное гению простодушие — вера в то, что человеку, прочитавшему Диккенса, труднее выстрелить в себе подобного. Мне тоже всегда хочется в это верить, однако известно, что Ленин любил Диккенса, а Сталин «знал толк» не только в языкознании, но и Евангелие читал. И это не помешало ни тому, ни другому уничтожить миллионы.
Просто я говорю о том, что нам легче общаться со своими детьми, если мы читали одни и те же книжки. Это и по эмигрантским семьям мы знаем: родители выросли на одних книгах, а дети — на других (или, как и многие здешние, вовсе без книг). Вот и пойди поговори с собственной дочкой…
О новом поколении
О новом поколении
Сейчас стали большими дети 1990-х годов. Это и правда первое свободное поколение, они уже не помнят вкуса рабского хлеба. Они свободнее, красивее, лучше.
Когда-то, еще в свои студенческие семидесятые, я пришла на урок к одной хорошей учительнице. Школа была английская и принимала делегацию гэдээровских, что ли, школьников, и они явились на тот же урок. Как же эти «заграничные» (хоть и из соцстраны) дети отличались от наших — веселые, легкие, открыто доброжелательные, какие-то отмытые… И как мне наших сине-черно-коричневых, хмурых от смущения (чужие пришли…), зажатых, закомплексованных было жалко!
А учительница мне потом сказала: «Какие же эти иностранцы наглые, развязные. Насколько наши-то смотрятся лучше: воспитанные, сдержанные». Она на самом деле так думала. Этой-то серости они, даже хорошие учителя, от нас и добивались. И преуспели, между прочим.
Так что мне мои нынешние — незажатые и незакомплексованные — очень нравятся. Особенно эстетически.
О чтении
Читают они и вправду очень медленно, и, когда им говоришь, что к следующей лекции, которая будет через неделю, надо перечитать роман Тургенева «Отцы и дети», они смотрят с ужасом. Потому что им на это нужен месяц — не всем, но привычки к чтению благородной у большинства нет. Зато те дети, у которых она есть, читают не меньше, чем мы, а подготовлены, пожалуй, лучше. Они прочли больше, и не только на русском языке. Потому что это поколение, в отличие от нас, изучает географию не как астрономию. Читая про Англию, они не думают, что эту самую Англию смогут увидеть только по телевизору.
Конечно, больше стал разрыв между читающими много и читающими мало. Раньше никаких домашних развлечений, кроме книжек, дома не было. Сидишь дома — читай, а что еще делать? А теперь есть выбор: хочешь — читай, а не хочешь… Вот и читают те, кому надо. Может, у нас теперь не самая читающая страна, но ведь если вспомнить, что эта читающая страна читала… Сейчас нечитающих больше, а читающих мало. Но зато те, кто читают, — правда читают, а нечитающие не притворяются, что читают. И это мне очень нравится. Потому что так честнее.
О родителях
О родителях
У моего старинного друга Бори Слуцкого была замечательная мама — Гелана Исааковна. Однажды ее вызвали в школу, она пришла, и учительница ей сказала: «Вы знаете, не люблю я этого вашего Борю…» А Гелана Исааковна ей на это ответила: «Тогда нам с вами не о чем разговаривать, потому что я этого Борю очень люблю».
О том, чего нельзя
Когда учитель говорит с родителями, он должен все время помнить, что они этого «своего Борю» очень любят. И говорить с родителями нужно именно с этой, родительской, позиции. Никакой другой тут быть не может.
О том, чего нельзя
Преподавательская деятельность не отменяет интеллигентности. Как у интеллигентных людей принято разговаривать, так и нужно строить разговор и с родителями, и с их детьми. А вообще правила в жизни для всех одни — что для учителей, что для всех остальных: не убий, не кради, не лги, ну и так далее. И еще у учителя обязательно должно быть чувство юмора — с подростками без него невозможно.
О власти учителя
О власти учителя
С детьми нельзя быть на равных, все равно учитель их старше, умнее, он стоит за кафедрой, а они сидят за партой. И если у учителя есть комплекс советской гардеробщицы (хочу пальто повешу, а хочу — буду говорить, что вешалка плохо пришита), то этому человеку нельзя работать с детьми.
Моя учительница Любовь Рафаиловна Кабо всегда говорила, что у педагога очень опасное положение, ведь учитель всегда учит. И это очень страшно. Например, мы все очень легко впадаем в поучительный тон — о чем бы мы ни говорили. И вдруг оказывается, что ты уже поучаешь, а не рассказываешь.
Учитель проходит очень страшное испытание — испытание властью. Тут никакой разницы между учительницей, врачом или президентом — власть эту можно использовать на то, чтобы помочь стоящему перед тобой человеку, а можно на то, чтобы обидеть.
Это очень искусительная ситуация, и я неслучайно сказала, что преподавание — наркотик, и довольно опасный. И надо все время про эту опасность помнить, власти этой бояться и не пользоваться ею. Помнить, что от тебя на самом деле не так уж много зависит.
