Учителя большого города. Маргарита Головина

Имя: Маргарита Федоровна Головина.
Работа: учитель музыки и МХК в центре образования №734 «Школа самоопределения».
Стаж: 53 года.
Регалии и звания: заслуженный учитель РФ.

О комплексах и страхах

Недавно я прочла в газете слова одной дамы из правительства Москвы, где она говорит, что есть еще такой предмет, музыка, но в нем нет никаких знаний — а столько часов на него уходит. Меня эти слова поразили. Для меня вопрос музыки никогда не упирался в знание. Задача искусства — помочь ребенку почувствовать себя, свое тело, научиться раскрывать себя через музыку, через пластику. В нашем центре начиная с детского сада, который есть при школе, всегда было много мастерских, где ребята делали что-то руками, пели, танцевали... Сейчас все это считают дополнительным образованием и хотят вывести за пределы школы или оставить по минимуму.

Когда родитель начинает говорить, что его ребенку медведь на ухо наступил, я отвечаю: «Видно, сильно наступил, если вы так говорите». У такого родителя есть недоверие к себе и к своему ребенку, он просто боится, что ребенок что-то сделает не так. А на самом деле даже глухие дети могут танцевать, ощущая вибрацию, ритм могут почувствовать абсолютно все, потому что ритм — в основе мироздания. Кстати, когда дети маленькие, они не стесняются. У них не возникает чувства, что они чего-то не умеют. 

О 734-й школе

Когда я была маленькой, мама уже говорила, что я буду учителем: я стояла в кроватке и дирижировала. В восемнадцать меня позвали в мою же школу пионервожатой, а одновременно я училась в Гнесинском училище. Потом стала преподавать предмет, который назывался пением, а учительница — «пелкой». А в 1970-м я пришла в 734-ю школу, которая только открылась. Уже тогда в школе работали талантливые учителя и праздновали лицейский день, 19 октября, причем делая акцент на словах первого директора пушкинского лицея Малиновского: «Во вверенном мне учебном заведении есть главное — нет духа раболепства».

Самые трудные годы для школы были с 1980-го по 1985-й. Это было похоже на то, что сейчас. Ты не можешь идти с ребятами в поход, если у тебя нет значка ГТО, не можешь еще чего-то, если у тебя нет другого значка: все страшно формализовано и очень сильное давление. Но в школу пришел новый директор, Александр Наумович Тубельский. Да и ситуация в стране в конце 1980-х изменилась. Тубельский создал программу развития школы, в которой было много нового: метод погружения, возможность выбора для школьника, 35-минутные уроки и т.д. В школе произошел раскол, в результате летом 1989-го часть учителей ушла в другую школу. Все думали, это конец: скоро учебный год, а у нас нет половины учителей. Но, слава богу, к нам начали приходить замечательные учителя, с желанием нового. Школа стала очень открытой: в обсуждениях участвовали и учителя, и дети, и родители. Вообще, когда говорят про паршивые девяностые, я всегда говорю: не знаю, но мы были счастливы абсолютно.

О самоуправлении и других принципах школы

Тубельский сразу сказал, что хочет работать вместе с педагогами и детьми — не «над детьми», не «под детьми», а вместе. Все важные решения стали приниматься прямым голосованием на общем сборе учителей и учеников с 6-го класса. В школе своя конституция, в преамбуле которой написано: «В нашей школе разрешается все, что не угрожает жизни и здоровью человека и что не оскорбляет и не унижает чувства собственного достоинства». Дети у нас издают законы. Первым был закон о защите чести и достоинства. Образовался Суд чести, в который избирались ученики и учителя. В Суд чести может подать каждый, если возникает сложная ситуация, а ответчик имеет право прийти с адвокатом. В частную жизнь суд не вторгается: задача не в том, чтоб пригвоздить к позорному столбу, а чтобы стороны разобрались, кто прав, кто виноват. 

До 7-го класса мы не ставим отметки. Оценка только словесная, чтобы ребенок понял, чего он не знает. Потому что, как только вводишь отметки, начинается тотальный обман. Все бездельники так ими и остаются, но при этом еще стараются что-то списать. А если оценок нет, то дети не боятся ошибаться на уроке, не боятся неправильно говорить, знают, что их точка зрения учитывается. В старших классах у каждого индивидуальный план — можно выбрать дополнительные предметы или какой-то усиленный курс, скажем, химии.

Наша школа всегда многих пугала. Слишком все свободно, слишком много выбора и проб. Родителям кажется: а вдруг их дети не выучат таблицу умножения, вдруг не будут что-то знать? 

О том, почему петь надо всем вместе

Дети любят петь, если только их не мучают дурацкими песнями. У нас очень большой песенный запас. Это песни на разных языках: авторские, народные, бардовские, это музыкальные темы из больших произведений и баховские хоральные произведения с детскими текстами. При этом мы не теоретизируем, не занимаемся «академическим пением». Намного важнее, чтобы песня была пережита. Тем более что постепенно все дети «пропеваются», потому что главная проблема не отсутствие слуха, а отсутствие координации слуха и голоса, а это развивается.

Самое важное для нас — коллективное исполнение. Неслучайно довольно долгое время у нас пела вся школа — весь зал. Дети у нас не только поют вместе, но и танцуют, и никто не стесняется, что у него что-то не получится.

О том, из чего рождается музыка

Мы слушаем музыку, углубляемся в нее, пытаемся к ней как-то отнестись, размышляем, почему она написана именно в такой форме, и т.д. Мне очень важно, чтоб они сами услышали и сами нашли слова, которыми они могли бы эту музыку охарактеризовать. В программе Кабалевского есть такие подпорки методические в виде вопросов: «А что музыка выражает? А что музыка изображает?» Но если к детям все время приставать с такими вопросами, то можно сойти с ума, а в результате ничего не получится. Лучше спросить конкретнее: «Какое настроение ты ощущаешь? Каков характер мелодии? Как она движется?» 

Я хочу, чтобы они с удовольствием нашли ту музыку, которую им хочется слушать. Когда дети становятся старше, я предлагаю им приносить музыку, которая им нравится, и мы вместе ее слушаем. Помню, как я это предложила сделать впервые. Таких детей, которые дома слушают хорошую музыку, потому что ее слушают в семье, оказалось человека три на класс. Я не возражаю против хорошего рока, да вообще против любой хорошей музыки, но когда мне принесли «Ласковый май», я сказала: «Ну нет, эта музыка не моя». Но чаще я принимаю то, что есть. 

Как-то мы рассуждали с ребятами, из чего музыка рождается. И одна девочка ответила гениально: «Из тишины». Когда дети знают, как надо отвечать, это просто кошмар. Вот дети из музыкальной школы слушают 5-ю симфонию Бетховена и сразу говорят: «Это судьба стучится в двери». Что им сказали, то они и говорят.

О музыкальных школах и конкурсах

У меня никогда не было желания работать в музыкальной школе. Попросишь ребенка из музыкальной школы что-то сыграть, а он: «Ой, у меня еще не готово, у меня еще зачет тогда-то». А потом: «Ой, у меня уже зачет прошел, я уже не помню». И таких детей большинство. Потому что зачастую там не музыкой занимаются, а репертуаром и сдачей экзаменов. А сейчас у педагогов появился дополнительный драйв: наиболее способных детей отправлять на конкурсы, потому что тогда преподавателям делают доплату. Те дети, которые сейчас выступают на конкурсах, феноменально техничны. Куда они будут дальше расти — это большая проблема. 

На самом деле музыка — это прикосновение. Голосом ли, рукой. У меня был в 9-м классе один мальчик, который приносил на занятие группу «Лесоповал». И вдруг он приходит и говорит: «Маргарита Федоровна, а вы не могли бы со мной фортепиано позаниматься?» Я чуть не упала, потому что от кого угодно, но от него этого не ожидала. Ну, с чего можно начать со взрослым человеком — мы пробовали дотрагиваться до клавиши с разным настроением: остро, жестко, весело и в том числе с нежностью. А потом я спросила: «Что тебе было труднее всего?» Он говорит: «Нежность». Я думаю, что максимальный результат, который можно получить от занятий музыкой, — это когда 15-летний непростой подросток вдруг ощущает, что ему не хватает нежности.