С любовью и всякой мерзостью

Делить детей после развода откровенно и публично, с помпой и с применением самых изощренных методов — веяние нового времени. Кристина Орбакайте с Аллой Пугачевой делают из борьбы за ребенка политический конфликт, Батурин с Рудковской — реалити-шоу, по всему интернету гуляют ролики, в которых знаменитые дети трогательно, искренне и мило отрекаются то от одного, то от другого родителя. А в Британии юристы даже придумывают специальный контракт для детей, чтобы защитить их права на время развода. Семейные войны — это не просто уже не интимное дело, а вопрос публичной медийной дискуссии, правила и критерии которой пока никем не установлены. Общество не только хочет знать про то, как происходит раздел детей, но и участвовать в этом.

Когда все только начиналось

6-летнюю Полину Пушкину уже снимало несколько камер, и теперь она боится, что ее «потащат в Голливуд». Ее мама при помощи друзей сделала так, что про судьбу девочки пишут в газетах и рассказывают в новостях. Поэтому Полине не нравится, когда взрослые обсуждают ее историю без нее, не давая пока ей самой слова. Полина рисует билеты в несуществующий театр, потом идет к себе в комнату, включает мультфильм со звуковым рядом из грохота и писка, а через полчаса, вздохнув, опять выходит из комнаты на кухню. Мама Полины, Ксения Филимонова, познакомилась с ее папой, Павлом Пушкиным, на дне рождения у знакомой: «Год мы жили относительно нормально, но когда родилась Полина, мужу наша жизнь стала совершенно неинтересна. Более того, он бросил работу, и мне пришлось выйти из декрета, когда Польке было всего два месяца. Через год мне стало понятно, что мужа рядом нет: физически его тело присутствует, но ни помощи от него, ни поддержки. Тогда я сказала: «Все. Давай разводиться».

На время, говорит Ксения, Павел исчез из их жизни. Зато появилась бабушка Полины и бывшая свекровь Ксении — Пушкина Анна Викторовна. В мае 2006 года она предложила забрать трехлетнюю девочку в свой загородный дом. На лето. «Мы с ней дружили, у нас были нормальные отношения, и я не могла предположить, что дело закончится судом, — говорит сейчас Ксения. — Я тогда получала второе образование в Московской академии государственного и муниципального управления, сдавала прорву экзаменов, и тот факт, что ребенок поживет на даче у бабушки, был для меня, если хотите, подспорьем». Потом на дачу стал регулярно приезжать и Па­вел, а впоследствии Анна Викторовна посоветовала Ксении оставить дочь и на осень: в конце-концов, свежий воздух ребенку полезен. «В конце той ­осени, — говорит Ксения, — я забрала дочку и записала ее в детский сад. Отдавали мне ее с некоторой неохотой, и отношения со свекровью и мужем у нас разладились». Позже бывший супруг Ксении, Павел, напишет в одном из исковых судебных заявлений: «В мае 2006 года, ссылаясь на необходимость устройства личной жизни, гражданка Филимоно­ва К.Л. добровольно передала ребенка мне. Поняв, что ее личная жизнь не устроилась, Филимонова К.Л. забрала ребенка обратно». Почему, несмотря на испорченные отношения со свекровью, Ксения опять отдала в ее дом своего ребенка, не совсем понятно — она говорит, что ей «посоветовали не лишать дочь отца». И один день в неделю, если верить Ксении, Полина проводила на территории Павла. 18 мая 2007 года Пушкин в очередной раз увез Полину в загородный дом Анны Викторовны. Через два дня, 20 мая, Ксения написала бывшему супругу имейл, состоящий из одной фразы: «ГДЕ РЕБЕНОК?!» Через пять минут получила ответ: «Там, где и положено летом: на даче и в постели». Ксения потребовала вернуть Полину немедленно — Павел написал, что о времени возврата с ним не договаривались. Гражданка Филимонова пригрозила милицией. Гражданин Пушкин предложил ей обратиться к психиатру. Мама Полины сказала, что платит за детский сад и выбрасывать деньги зря не намерена. Папа Полины ответил, что бабушка окружает ребенка заботой. В следующий раз они встретились в суде.

28 мая 2007 года Ксения подала иск в Пресненский суд, требуя вернуть ребенка и определить ее квартиру в качестве постоянного места жительства Полины Пушкиной. Павел выступил со встречным иском. Решением Пресненского районного суда в феврале 2008 года иск Филимоновой был удовлетворен.

О том, как она жила у бабушки, Полина теперь рассказывает так: «Мы ходили в цирк, ходили в музыкальный театр на «Дюймовочку». Жили с бабушкой, а папа сперва был только в Моск­ве, на Ленинском проспекте. Бабушка папу просила, чтобы он переехал к нам на дачу, вот он и переехал. Бабушка еле уговорила его».

Великая семейная война

Несмотря на решение суда, зимой свою дочь Ксения так и не забрала: адвокаты Павла подали кассационную жалобу, решение суда отменили по формальному поводу, а дело направили на новое ­разбирательство. Полина жила у бабушки, а Ксения «безрезультатно требовала, чтобы девочку вернули». По ее словам, почти два года она ходила в милицию и к судебным приставам, требуя содействия, а в ответ слышала, что по Семейному кодексу РФ родители имеют равные права на ребенка. «По доброй воле Полину, — говорит Ксения, — мне не отдавали. Ломать дверь дома я не могла: меня бы тут же потащили в милицию».

В начале мая этого года Ксения и ее подруга, сотрудница Центра имени Андрея Сахарова Елена Калужская вместе с двумя детьми Калужской, 17-летним Даниилом и 19-летней Машей, подъехали на машине к дому Анны Викторовны. Ксения припарковалась в ближайшем переулке, а Елена отправилась в магазин за водой. «Потом, — вспоминает она, — Данька с Машкой позвонили мне на мо­бильный и закричали: «Мама! Полина с бабушкой идут!» Я бросила воду и по­мчалась к ним». Увидев Полину с бабушкой, Маша и Ксения схватили девочку за руки и побежали. Елена с Даней отдирали от Полины бабушку — та, по словам Калужской, «лягалась, кусалась, и кричала: «Помогите!» — «А Поля ничего не кричала?» — «Сначала она пару раз тоже крикнула, за компанию с бабушкой». Позже, когда машина Ксении мчала девочку в Москву, Елена впервые пообщалась с Полиной: «Я спросила, не испугалась ли она, когда мы ее в охапку схватили. А та мне ответила: «Я чувствовала, что мама за мной придет». И еще сказала, что ей в бассейне обещали медаль, а теперь ее похитили, и что же с наградой будет, а? «Вы мне медаль дать можете?»

10 сентября 2009 года Пресненский районный суд вынес решение об определении места жительства Пушкина П.А. в качестве постоянного места жительства Полины, обязав Филимонову К.Л. передать дочь на воспитание отцу. Это решение кажется странным любому здравомыслящему человеку: Ксения не алкоголичка и не наркоманка, она работает в Оксфордском российском фонде в должности помощника главы представительства, в то время как в издательстве «Книжница», где Павел числится исполнительным директором, говорят, что «Павел уже около года находится в отпуске — и когда выйдет на работу, непонятно». На решение суда Филимонова ответила кассационной жалобой. 19 января 2010 года пройдет первое судебное слушание, борьба за Полину продолжится, а пока Ксения принимает газеты, журналы и телеканалы, показывая счастливую девочку, которая вслух говорит, что хочет жить только с мамой.

Моя семья

Это сейчас Полина говорит про маму так, раньше она говорила совсем по-другому: это можно понять из экспертизы, проведенной психологом Викторией Холмогоровой. Она же выступила в суде в качестве свидетеля со стороны Павла Пушкина. Девочку привели к Холмогоровой после сильного стресса, полученного в аэропорту Домодедово: Полину не пустили на море, о котором она мечтала три месяца. Как писал в своем исковом заявлении Павел Пушкин, «в октябре 2008 года мною были приобретены путевки на отдых. 14 ноября 2008 года по прибытии в международный аэропорт Домодедово службой пограничного контроля дочери было отказано в выезде из РФ в связи с обращением Филимоновой К.Л. в компетентные органы с заявлением о несогласии на выезд ребенка».

Расстроенная Полина попала к Холмогоровой. При обследовании в числе прочего были применены методики скрытого и включенного наблюдения, методики диагностики по Венгеру и Гуткиной, проективная методика «Семья животных», рисуночная методика «Моя семья» и беседы как с ребенком, так и с ее отцом и бабушкой. На вопрос, почему для беседы не пригласили Ксению Филимонову, Холмогорова отвечает, что «ее задачей было объективно оценить актуальное психологическое состояние Полины, степень комфортности ее жизни на данный момент, ее желания, потребности и страхи, а мама Полины, по словам самого ребенка, в ее жизни отсутствовала». Рисунок семьи Полина начала рисовать с себя, затем нарисовала папу и бабушку. Когда ей был задан вопрос о маме, Полина сказала: «Я не люблю маму, я ей нужна, чтобы в детский садик водить». На вопрос, с кем она хотела бы жить в сказочном доме, Полина ответила: «С бабушкой, папой, собакой Тимбой и подружкой Женей». Когда же Холмогорова спросила, не хотела бы Полина поселить в дом маму, то получила ответ: «Нет, потому что она меня в детский сад плохой водит, не играет со мной, не гуляет и еще мне летать на море не разрешает». В проективной методике «Семья животных», проведенной Холмогоровой, Полина не нарисовала маленькой улитке маму: «Потому что маме улитка не нужна».

«Я — детский психолог, — уверенно говорит Холмогорова, — и в своих выводах я исхожу из состояния ребенка. Передо мной был человечек, который практически не видел маму последние три года из своих пяти с половиной, то есть фактически ее не знал и жил с бабушкой. Она воспитывала ребенка в старых традициях: кружки, стишки, песенки. Полина росла развитым, активным ребенком, в благоприятной психологической атмосфере. Я не судья, я не должна решать, кому отдать ребенка, я просто сделала вывод, с кем Полине хорошо в данный момент. Тем не менее я настойчиво рекомендовала Павлу и Анне Викторовне обеспечить постепенное общение Полины с матерью — для начала два раза в неделю по часу на папиной территории, постепенно наращивая объем встреч». Рекомендации пока не пригодились: сейчас Полина живет у матери.

Резкая смена курса

Год спустя после той экспертизы я спрашиваю у Полины, с кем же она все-таки хотела бы жить. «Только с мамой. Все время». — «А с бабушкой Аней?»? «Нет», — говорит она и внимательно смотрит на Ксению.

Доцент кафедры системной психотерапии Института практической психологии и психоанализа РАН Инна Хамитова утверждает, что «экспертное обследование необходимо проводить в несколько этапов: сначала — беседы со взрослыми и с детьми по отдельности. Затем парные встречи — с мамой и ребенком, с папой и ребенком, с мамой и папой. Финальный этап — совместная встреча мамы, папы и ребенка. Итого — семь встреч. Только после этого, учитывая индивидуальные особенности каждого, принимая во внимание парные отношения и системные закономерности, можно делать вывод о том, с кем лучше ребенку проживать. Иначе получается однобокая картина». Когда родители начинают мстить друг другу при помощи ребенка, пытаясь заполучить его только себе, настраивая его против второго родителя, ребенок, как бы он ни страдал и ни мучился, начинает извлекать выгоду из своего положения. Понимать, что от его слова зависит состояние папы или мамы. И манипулировать взрослыми. И происходит вот что: грань между дозволенным и недозволенным стирается, папа и мама превращаются в марионеток, а дети — в кукловодов. И вот уже не только родители мстят друг другу, а ребенок мстит им обоим. Это нормальная детская защитная реакция — когда его мир перестает подчиняться воле взрослых, ребенок начинает подчинять его своей прихоти.

Заложники ситуации

В опеке «Ломоносовское», где давали заключение по определению места жительства Полины Пушкиной, разбирают дело актера Алексея Панина, пытающегося отсудить у бывшей жены Юлии Юдинцевой право на воспитание полуторагодовалой дочери Анны. Сотрудники опеки в детали вдаваться не хотят, но к Панину относятся с большой симпатией: рассказывают, что Алексей ласков с маленькой Нюсей, она отвечает ему взаимностью. О том, как актер воровал дочь у Юдинцевой, а та опять крала Анну у него, писали во всех желтых газетах: Алексей Панин, лицо вполне себе публичное, шумно предъявлял свои права на ре­бенка. К счастью для Анны Паниной, в ее возрасте травма от замены одного родителя другим практически незаметна; де­тям постарше приходится тяжелей. Со­гласно Семейному кодексу Российской Федерации, в делах по определению по­стоянного места жительства детей учитывается мнение тех из них, кто уже достиг десятилетнего возраста.

11-летний Дени Байсаров, общий сын певицы Кристины Орбакайте и бизнесмена Руслана Байсарова, уже сделал свой выбор — и неважно, что громкий скандал между его родителями в итоге закончился мировым соглашением, а устраивающий обе стороны порядок общения с ребенком судом был определен. В середине сентября этого года на пресс-конференции, ­прошедшей в редакции газеты «Аргументы и факты», Дени отчетливо сказал: «Я счастлив, что я с папой. Я маму видел не очень часто, мама очень занята, она на гастролях. Как она говорит, зарабатывает на жизнь. Я ей верю». Дети другой занятой мамы, Ольги Слуцкер, подвергались, по словам Ольги, «колоссальному психологическому давлению и в результате стали бояться покидать территорию двора. Их окружают чужие люди — охрана, психологи, персонал. Их запугивает отец. И это, безусловно, отрицательно влияет на психику двух маленьких детей, лишенных мамы». Сыновья Рудковской и Батурина, по утверждению Яны, «стали чужими… перестают называть меня мамой. Папаша открыто заявляет, что я их бросила».

Юридическая поддержка

Алиса Турова, адвокат бюро «Падва и партнеры», считает, «что в России несовершенное семейное законодательство, развивающее в детях склонность к предательству». И хотя в Семейном кодексе сказано, что родители имеют равные права на ребенка, а спорные вопросы должны решаться при разводе, процедура расторжения брака обставлена очень формально. А вот после развода начинается произвол и перетягивание детей с одной стороны на другую. Для улучшения ситуации, по мнению Туровой, «в законодательство необходимо внести изменения, предусматривающие наказание за похищение ребенка «раздельно проживающим» родителем. Возьмите громкое дело Ирины Беленькой: два года назад судебными органами Франции на нее было заведено уголовное дело за похищение собственной дочери, Элизы Андре, которую она незаконно вывезла в Россию. Но на отца девочки, Жан-Мишеля Андре, когда тот, в свою очередь, вывез дочь из России, уголовное дело по 126-й статье УК, предусматривающей ответственность за похищение человека, российские власти не завели. Я понимаю, что похищение чужого человека и вывоз с территории собственного ребенка — разные вещи, но какая-то статья в законе должна быть! Ведь детей все эти постоянные похищения чудовищно калечат».

Семейные споры в нашей стране не регулируются, и, как говорит Турова, «фактически нет силы, которая могла бы привести решение суда в исполнение. У нас — не США, где порядок общения с ребенком четко регулируется полицией: если один из родителей нарушил заранее оговоренные правила, ему запросто могут запретить приближаться к собственным детям ближе чем на сто метров в те дни, когда видеться не положено. А если и этот запрет нарушен, родитель сядет в тюрьму. По такому же принципу строится семейное законодательство и в Европе. В России же — сплошные драмы на грани ­нервного срыва и манипуляции детьми, которые очень легко покупаемы. Манипулировать ими ничего не стоит: детей науськивают, задабривают, а в итоге вытаскивают из них моральную основу».

Диагноз и уголовные дела

То, что ребенок не игрушка, которую можно перемещать из одного дома в другой, довольно легко забыть, если на первый план выходят собственные эмоции. «Разводясь, супруги мстят друг другу и часто застревают на стадии агрессии. Их вол­нует собственная боль, а о детях они не думают», — говорит психолог Хамитова. Про детей вспоминают позже — когда они, например, могут пригодиться в качестве действенного оружия. Так, бывший муж Марины С. Константин подал иск о возбуждении против супруги уголовного дела по статье 125 УК РФ, предусматривающей уголовную ответственность за неоказание своевременной помощи. По такой статье, как правило, судят водителя, сбившего пешехода и скрывшегося с места происшествия. Но в этом случае речь о другом: по утверждению истца, мать оставила без помощи их общего сына Евгения. В 2004 году, когда Жене исполнился год, врачи поставили ему диагноз «крипторхизм»: одно из двух яичек мальчика не опустилось в мошонку. Как правило, при крипторхизме яичко находится либо в брюшной полости, либо в паховом канале, и его надо опускать при помощи специальных инъекций, иначе дело может кончиться опухолью. По ут­верждению Марины, по ее инициативе сыну сделали ультразвуковое исследо­вание, и диагноз не подтвердился: ни в брюшной полости, ни в паховом канале яичко обнаружено не было, оно отсутствовало в принципе, и мальчику поставили новый диагноз: «монорхизм». Тем не менее к заявлению о возбуждении уголовного дела истец присовокупил новое медицинское заключение, в котором врачи все-таки подтверждали первоначальный диагноз. Окончательно дело могла бы прояснить новая экспертиза, но провести ее невозможно: Евгения С. нет ни на территории отца, ни на территории матери. И где он — неизвестно. И сколько у него яичек — тоже.

Марину, если ее вина будет доказана, могут лишить родительских прав. В по­пытках найти сына она обращалась в прокуратуру, в милицию и даже к частным детективам: в последний раз она видела Женю в доме бывшего супруга, теперь за зданием ведется наблюдение, но ни во дворе, ни в комнатах сына нет. «Я не знаю, жив ли он, — говорит Мари­на, — наверное, Костя где-то держит мальчика с нянькой. Я только понять не могу, зачем ему Женя понадобился? Мне отомстить?» И, используя детей в качестве действенного средства, родители забывают, что сами могут оказаться оружием и игрушкой.

Манипуляторские бои

Субботним утром Полина Пушкина и Ксения Филимонова завтракают во французском бистро «Хлеб насущный» — они только вернулись из Пушкинского музея, неделю назад ходили в Музей археологии, а в воскресенье отправятся на цирковое шоу «Varekai». Еще у Полины появился котенок по кличке Пуговица и сумка для школы — правда, она «просила розовенький рюкзачок». Девочка уже съела томатный суп и теперь пьет молоко, а я все оттягиваю тот момент, когда мне надо задать ей противный вопрос: зачем она сказала Холмогоровой, что маму не лю­бит? «Понимаешь, — мучительно гримасничая, говорит Полина, — здесь такое страшное путанье. Одни настраивают на так, другие — на по-другому». А когда я спрашиваю ее, о чем она мечтает больше всего на свете, Полина жалобно говорит: «Хочу щеночка. Мечта у меня такая. Какую-нибудь собачку, хоть йоркширского терьера, хоть пуделечка, хоть овчарку маленькую». Ксения устало вздыхает, а женщина лет пятидесяти, сидящая за соседним столиком, неожиданно принимается плакать: «Купите девочке хоть что-нибудь, а то у меня сердце разрывается». Полина улыбается, а Ксения ждет очередной психологической экспертизы, которая назначена на середину января.

У меня две дочери, Мира и Нора, и у них, честно сказать, прекрасный отец — он голландец, его зовут Эрик. Мы живем очень дружно. Наверное, поэтому я отношусь к проблемам Ксении чуть-чуть снисходительно: ну как же можно было жить с человеком, который, судя по всему, не очень интересуется судьбой собственной дочери — по крайней мере за все время нашего с Ксенией общения он ни разу не позвонил ей и не поинтересовался, как там, собственно, поживает Полина. И я говорю себе, что вот у меня все хорошо: двое детей, муж и собака, которую совсем недавно научилась гладить младшая дочь, Нора. А потом, так уж вышло, Эрик уезжает в Голландию по делам и берет с собой ту самую младшую, которая смешно гладит большую собаку. А я остаюсь в Москве со старшей. С Ми­рой. Я вожу ее в школу, я обзваниваю специалистов по семейному праву, я встречаюсь с Ксенией и вежливо киваю, когда очередной брошенный отец рассказывает, что до сих пор не может разобрать трехлетней давности елку, под которой последний раз видел своих детей. А потом я проверяю домашние задания Миры и натыкаюсь на сочинение, в котором она пишет, что «мой папа гуляет с собакой, мой папа готовит, а мама много звонит». И я, конечно, понимаю, что это паранойя, но в свете последних событий мне кажется: черт возьми, как все просто. Это сочинение — готовая улика, и если муж когда-нибудь захочет отобрать у меня детей, одного этого листка будет достаточно для того, чтобы я никогда больше не увидела, как Нора гладит собаку.