Ребенок, который хотел руководить

Все мы живем в плену своих представлений и своего опыта. Так и я. Жила в плену своих представлений и своего опыта. Согласно которым дети обязаны слушаться родителей, иногда баловаться, требовать конфет и пирожных, хныкать, но недолго, а потом стремительно улучшаться, ну и далее как повезет. Двоих детей из трех мне выдали полностью соответствующих моему внутреннему списку, а вот со средней девочкой все вышло иначе. Единственная из всех нас, она с детства любит идеальную тишину, идеальную чистоту и… чтобы ее все слушались.

С того момента как дочь начала говорить, ей, как еврейскому пенсионеру, всегда было что сказать. «Я хочу, чтобы ты попросила меня так, а не эдак», «Я решаю, куда мы пойдем, и только я», «Почему ты не можешь разговаривать со мной ласково все утро?», «Перестань считать! Просто убеди меня!», «Взрослые себя так не ведут: ты не можешь надеть хвост и танцевать!» О, эти интонации сводили нас с ума! Всех взрослых в ее окружении — от родителей и воспитателей в детском саду до случайных прохожих в метрополитене. Как вы сами отреагируете, если четырехлетняя пигалица прочтет вам аргументированную нотацию о подборе слов в вашей речи?

Мы ходили к психологу, мы советовались с педиатром, мы пытались не обращать внимания, злились, перевоспитывали, сомневались в себе, уступали и протестовали. Кажется, что за пять с половиной лет жизни с деткой было испытано все.

Психолог говорила мне, поправляя очки на характерном национальном носу: «Вы слишком мягкая мама! Ребенку нужен авторитет, жесткость, незыблемые правила. Вы не дали ей этого? Она сама установит вам правила».

Примерно так все и было. Деточка устанавливала правила, а мы, как несносные кидалты, вынужденные жить со строгой родительницей, то ерепенились, то терпели. Наконец я, видимо, дозрела и больше интуитивно, чем сознательно поменяла сразу три вещи: телесный контакт, темы для разговоров и формат досуга.

Собственно, началось все с телесности — я обнаружила, что двое моих детей, с которыми у меня нет проблем, чаще и больше обнимаются с нами и друг с другом. А привыкшая с детства — и приучившая нас — к телесной сдержанности средняя как-то сепарируется из общей кучи малы. Несколько недель я шаг за шагом «оттаивала» ее и приучала к прикосновениям. Говорят, что так приучают взятых из детского дома детей, — что ж, похоже у меня было ре-усыновление собственного слишком раннего ребенка. Через месяц я обнаружила непривычное: девочка, которая раньше волевым усилием прекращала все обращенные к ней нежности, стала подбегать и обнимать меня первая.

Второй вещью, которая изменилась, стали темы для обсуждения. Ни для кого не секрет, что в ежедневной гонке, пытаясь успеть все и везде, мы нередко переключаемся с детьми на режим «сигналов и импульсов». «Сделай», «принеси», «выключи», «не стой», «быстрее», «аккуратнее» — и даже если переключаемся из гонки дом — сад — школа — секции — дом на что-нибудь вроде семейной выпечки или мультиков, разговаривать продолжаем в том же режиме. Я стала очень жестко следить за тем, как и о чем разговариваю с детьми: обсуждать с ними книги, придумывать истории, рассказывать друг другу сказки. Оказалось, что сокращение числа глаголов в повелительном наклонении в моей речи влияет и на речь дочери.

И наконец, мы добираемся до темы досуга. Я не скажу, что я выбирала какие-то особенные, педагогически выверенные спектакли. За эту осень совершенно случайным образом мы посмотрели один еврейский спектакль, поставленный проектом «Эшколь», один спектакль в ТЮЗе и побывали на нескольких тусовках для «мам с детьми». Тут-то у меня и случился инсайт.

Большая часть моей коммуникации с детьми долгое время происходила с точки зрения функций. В смысле, я обнимаю их, когда вытираю после ванны или когда вытаскиваю из кровати утром (а не тогда, когда мне просто случайно захотелось). Я разговариваю с ними чаще всего о чем-то, что имеет значение прямо сейчас, что нужно сделать немедленно, или побыстрее, или завтра (а не о том, что облако на небе похоже на шапочку от кремового рожка). Я хожу с ними на детские спектакли, выбирая те, что подлиннее, — чтобы пару часов провести в темном и тихом пространстве, где не надо отвечать на вопросы и разговаривать. Я вела себя как типичная уставшая холодная мама.

И у меня получались такие типичные советские дети: чисто умытые, аккуратно причесанные, со знанием английского языка и базовыми навыками лепки медведя, но совершенно лишенные моего подлинного присутствия, если вы понимаете, о чем я.

С этой осени я начала выбирать совершенно другие способы общения с ними. И совершенно другие способы досуга. Не те спектакли, которые дадут мне помолчать в тишине (хотя как же хочется именно этого после целой недели работы на износ!), а те, в которых мы вместе будем танцевать, колдовать и ползать по сцене наперегонки в нелепых масках. И меня отлично выручает в этом смысле театр «Волшебная лампа», спектакли проекта «Эшколь» и театральные мастерские на «Флаконе» и детские кружки в Еврейском центре. Все они не дают мне остаться в стороне от тех процессов, в которых участвуют мои дети, — и я наконец чувствую себя мамой, а не воспитателем. А моя дочь оттаивает с каждыми следующими выходными, и это начинают замечать даже наши знакомые.

Я выбираю фильмы, которые я смотрела в моем детстве, и выбираю слова, которыми расскажу своим детям о том, почему музыка из этих фильмов заставляет меня плакать, — таким образом мы смотрим то «Приключения Электроника», то булычевскую «Алису», то «Десятое королевство», которое я когда-то открыла для себя со старшей дочерью. Я выбираю места, где у меня не будет шанса остаться в стороне, — и вместо ресторана с детской анимацией иду в «Типографию» напротив бывшего Golden Palace и сажусь на пол, чтобы впервые за 30 лет поиграть в куклы-и-машинки. Когда я поправляю вывернутую ногу общественной Барби, моя дочь подходит ко мне и спрашивает: «Мама, а куда мы пойдем дальше?» «А куда бы тебе хотелось, малыш?» — «Не знаю, ты же мама, ты и решай!» Ого, говорю я про себя, ого. Кажется, это прорыв.