Ради бога, позвоните

Ее привезли днем — сонную, ничего не понимающую 11-месячную девочку. Часа два она сидела в кровати молча, за высокой железной решеткой. Потом вдруг все поняла и начала жалобно хныкать. А после обеда, который она, правда, не съела, Соня уже орала во все горло.

Только войдя в бокс, я поняла, что это на весь день. Обычно медики не одобряют, когда мы берем детей на руки. А тут — сами попросили: лишь бы не кричала.

Рассматриваю ее: упитанная, ухоженная, говорит «баба» и «гуга», просится на руки. Это значит, что Соня из семьи: детдомовские не просятся на руки и не орут — они привыкли, что все равно никто не придет.

Успокоившись, Соня начинает «гулять» по боксу. Разглядывает мою маску, косынку, серьги — ей нравится, и она хитро улыбается. Потом читаем книжки, которые приносят для больницы мои подруги и коллега с работы. Потом надеваем сандалии, и Соня ходит, держась одной рукой за мою руку.

Она подходит к своей кровати, к тумбочке, берет какую-то бумажку. Испугавшись, что это может быть какая-то запись или поручение медсестры, я забираю листок. Сверху телефонный номер, а под ним: «Пожалуйста, позвоните мне, это бабушка Сони. Ради бога, позвоните!»

В трубке немолодой расстроенный голос. Море слов благодарности, слезы, а потом рассказ — о сыне, который женился на «непутевой», а та родила дочь и «загуляла». Родители разошлись, и Соню воспитывала бабушка.

Иногда мать приходила, и ей разрешали погулять с Соней во дворе. После одной такой прогулки обе исчезли. Родственники подняли шум, вызвали милицию. Ребенка нашли с мамой то ли в церкви, то ли неподалеку — я так и не поняла. Из сбивчивого рассказа бабушки ясно только, что мама почему-то решила отвести дочку в церковь, то ли забыв сказать об этом родственникам, то ли надеясь, что те не заметят.

Вышло целое дело: опекуном Сони является бабушка, а получилось, что она отдала ребенка «постороннему» человеку, а тот его похитил.

Соню забрали в больницу: обычно так поступают с детьми, которых брошенными находят на улице или которых отбирают у родителей, лишенных прав.

Рыдая, бабушка умоляла меня присмотреть за ребенком и обещала, что через неделю заберет внучку — когда оформит какие-то документы.

Я передала записку медсестрам, объяснив ситуацию. Бабушке поверили не все, но я уже привыкла к скептицизму врачей.

Уходила поздно вечером, дети уже спали, а Соня не отпускала. Стоило опустить ее в кровать, поднимала дикий рев. А как только я возвращалась, как ни в чем не бывало хитро щурилась и «разговаривала». Кто такая «баба», я теперь поняла, оставалось выяснить про неизвестного «гугу».     

Через неделю Соню не забрали. То ли у бабушки возникли проблемы с органами опеки. То ли она не все рассказала. То ли я не все правильно поняла.

Соня лежала в другой кроватке, у окна. Под капельницами. Чтобы не шевелилась, ее спутали пеленками, плотно прижав руки и ноги к телу. От полного жизни, активного ребенка ничего не осталось, на меня смотрел обессиленный, измученный человечек с серыми кругами вокруг глаз. В больнице это неизбежно, но одно дело, когда ребенок лежит с мамой. И совсем другое — когда он один.  

У кровати бутылка с овощным супом — нетронутый обед. Попыталась кормить — не ест. «Она же здоровая поступила, зачем ей капельницы?» — спрашиваю у сестер. Говорят, что расстройство пищеварения, а может, и инфекция случилась, анализы только сдали: «Так что вы после руки хорошо мойте».

В больнице все болеют. Я не знаю, чем это объяснить, но это так. Дети, которые сюда поступают с одним несерьезным заболеванием, через неделю подхватывают все возможные детские болячки и остаются на месяцы. Я не знаю, зачем здоровых детей сдают в больницу. Понятно, что, если родители лишены прав или ребенок найден на улице, ему необходимо сдать анализы, чтобы понять, каково его состояние здоровья и не нуждается ли он в карантине. 

У нас в больнице как-то лежал мальчишка, которого прозвали Неизвестный. Его нашли в три часа ночи на лавочке в спальном районе Москвы. Пушистые ресницы, глубокий взрослый взгляд. Ему было года три, но он не произносил ни звука. И нога у него была обожжена — то ли кипятком, то ли еще чем-то. Он поступил здоровым, а пролежал три месяца. Сначала потекло из носа, потом он стал кашлять, потом поднялась температура. Стали давать антибиотики — как обычно.   

Неужели больница — единственно возможное место для таких детей? Неужели анализы нельзя сдавать в другом месте? Неужели нельзя сделать так, чтобы дети, которым и так пришлось несладко, не мучались еще и в больнице? Ведь этого можно было бы избежать, будь для них открыт какой-то временный приют — с медпунктом, игровыми комнатами, нянями и развивающими занятиями.

В тот день я просидела с Соней, пока она не заснула. За весь день она ничего не съела, только выпила воды. Она не говорила свое «баба», не улыбалась, только смотрела на меня больным взрослым взглядом.    

Бумажка с номером бабушки затерялась, а я его не сохранила — была уверена, что к моему приходу Сони в больнице уже не будет.

Бабушка Сони, если вы читаете этот текст, оформляйте свои бумаги быстрее. Или идите в больницу, умоляйте врача, стойте на коленях, чтобы позволил вам хоть мыть полы, но быть рядом с ребенком. В конце концов, вы не посторонний человек, вам должны разрешить.

Когда ребенок болеет — это страшно и тяжело, но это неизбежное зло, с которым медики знают, как бороться.

Когда ребенок тоскует — с этим невозможно бороться. Это могут излечить только близкие.