Тамара Григорьянц: «Все самое важное об устройстве семьи написано в книге «Малыш и Карлсон»

Наладить контакт

Все думают, что клинический психолог занимается чем‐то особенным, но, по сути, я просто общаюсь с детьми, играю и рисую. Они мне рассказывают все, абсолютно все — даже где мама ключи от дома прячет и где деньги хранит.

Самое важное в этой работе — момент присоединения к ребенку, внедрение в его пространство: так он сможет со мной открыто общаться. Мне необходимо задать очень много вопросов. Чтобы маленький человек на них ответил, ему должно быть комфортно. Чаще всего дети готовы общаться, их в последнее время перестали спрашивать, что случилось и почему.

Когда после трагедии в Беслане к нам привезли девочку с простреленным животом, все врачи боялись к ней подойти и засылали меня, чтобы узнать, как она себя чувствует. Ее обходили стороной, как радиоактивный экспонат, — боялись. А ей нужно было общение, у нее все события еще перед глазами стояли, и вылить эту информацию было некуда.

Понять мотивацию

От обычных психологов клинические отличаются тем, что к нам приходят дети с уже имеющимся заболеванием. То есть речь сразу идет не просто о психологических проблемах, а о том, к чему эти проблемы привели. И спектр самый разный. Наша задача — понять, во‐первых, в чем причина заболевания, а во-вторых, определить, чем вызвано аномальное поведение ребенка: оно может быть самым разным — от истерик до замыкания в себе. Главный вопрос окружающих — шизофрения ли это. Нужно понимать, что, если ребенок калечит себя и, открывая окно, кричит соседям: «Насилуют, помогите! А‐а‐а! Вызывайте милицию!» — это вовсе не значит, что он псих, хотя вероятность есть. Скорее всего, он пытается чего‐то добиться подобной манипуляцией. Дети самые большие манипуляторы. Они очень быстро понимают, кто главный, и если в этой роли они видят себя, ситуация вышла из-под контроля.

Врачи лечат нервную систему, но они не понимают, что происходит с ребенком, почему он орет матом на медперсонал и кидается предметами. Для этого есть психологи. Грубо говоря, наша работа заключается в том, чтобы отсортировать психов от неврастеников.

Родители требуют

Чаще всего дети попадают ко мне из‐за переутомления или социальной дезадаптации. Сейчас прогрессируют две крайности: либо ребенок с посыла родителей занимается всем на свете и умирает от усталости, либо он ничего, кроме школы, не видит, никуда не ходит и сидит у компьютера днями.

Вот кладут ребенка в неврологическое отделение обследовать, в чем причина постоянных головных болей, — родители в ужасе, ждут диагноза. А ребенок после того, как два дня поспал в спокойной обстановке, рассказывает, что после плавания и карате не успел поесть перед английским, а когда пришла пора делать уроки, усталость уже брала верх, вдобавок нужно было нарисовать что‐то для занятий в художественной школе. Так что он упал на кровать и сказал, что голова болит. И в общем‐то, он считает себя плохим сыном, потому что должен учиться и стараться, а у него не получается. Он не отличник, танцует плохо, на плавании последний, и рисунки у него так себе. И вот передо мной сидит абсолютно здоровый, выспавшийся, но уставший от безумного расписания мальчик и на вопрос «А свободное время у тебя есть?» отвечает: «Да, с 5 до 7 вечера по воскресеньям». Он четко знает, когда у него по расписанию свобода. И смысл в том, что если он скажет маме: «Я устал, больше не могу», она ответит: «Потерпишь», поэтому он говорит ей: «У меня очень болит голова». В этом случае моя задача — объяснить ребенку, что он никому ничего не должен.

Есть ситуации тяжелее. Когда ребенка госпитализируют из‐за того, что он месяц не какает, а при выяснении обстоятельств узнаем, что он сломал дома унитаз, а отчим его запугал до такой степени, что мальчик решил терпеть. И в общем-то, до конца терпел.

А бывает, без бровей дети приходят. На нервной почве оторвали себе.

Или, например, другая крайность — девочка, которая бьется головой об пол и стены, чтобы доказать папе, что она хочет жить у мамы, — острый протест. Она угрожает выброситься в окно, пытается сбежать из дома и кричит бабушке и папе, что ненавидит их. Они воспринимают это всерьез. Но любовь и ненависть — амбивалентные чувства, они спокойно уживаются в ребенке. Если ребенок ненавидит мир, это означает лишь то, что мир ему недодал любви.

Мой двадцатилетний опыт работы говорит, что все проблемы всегда идут из семьи. Угнетение, запугивание, требования, безразличие или холодность родителей. Мы всё никак не можем принять, что адаптационные возможности детей не безграничны. Им нужно свое пространство.

Малыш и Карлсон

Все проблемы в семье возникают от спутанных ролей. В последнее время ребенок становится центром мира, и о себе домашние забывают. Или если в доме нет отца, мать часто относится к сыну как к своему мужчине. И он от этого отношения немного обалдевает. Недавно наблюдала, как мама с сыном заигрывает: «А ты пойдешь со мной в кино, сынок? А в аквапарк поедешь?» А он не понимает, как должен вести себя в подобной ситуации. И у него давно уже комплексы, что мама его никуда от себя не отпускает.

Все самое важное об устройстве семьи написано в книге «Малыш и Карлсон». Мы чаще смотрим мультик, чем читаем книгу. А зря, потому что в ней есть все. Помните сцену, когда мама говорит, что Малыш наказан и остается у себя в комнате, а они с папой идут в кино? Где вы сейчас такое видели? Разве что в Швеции. У нас давно наказаны родители. А в кино ходят дети. И еще одна прекрасная сцена, когда Малыш говорит маме, что, когда вырастет, обязательно на ней женится. Она ставит его на место, объясняя, что у нее уже есть муж — его отец. Посмотрите на окружающих вас детей, большинство давно уже захватили власть в семье. А ребенку очень важно понимать, что он — ребенок.

«За что мне это?»

Поскольку мы находимся в больнице, отделений здесь очень много, так что запросов поступает в течение дня множество. Могут написать что угодно: «проблемы с памятью», «постоянно просит обезболивающее», «необоснованная агрессия», «психологическая травма после побоев».

Почти всегда заявка не соответствует действительности. Пишут «проблемы с памятью», после обследования понимаем, что диагноз печальный — сильнейшее недоразвитие. Раньше термины были жесткими, теперь они звучат лояльнее: дебильность, имбецильность и идиотия переименовались в легкую, среднюю и тяжелую форму умственной отсталости.

Очень часто запросы приходят из гастроэнтерологии, реанимации, отделения беспризорников, а есть еще эпилептики или пострадавшие от побоев дети. Самое страшное — это побитые дети, травмированные и психически, и физически. Им сложно помочь. А еще есть те, кто находится в тяжелой депрессии из‐за длительного пребывания в больницах. Для ребенка ведь болезнь — наказание. До пяти лет они всегда пытаются оправдать ее тем, что плохо себя вели, не слушали маму или что‐то нехорошее сделали. Они все время спрашивают «почему, за что мне это?» — вопрос, на который сложно дать ответ ребенку. Объяснить, что его вины в этом нет и все это с ним случилось потому, что просто случилось, — непростая наука.

«Как это лечится, доктор?»

Когда после кучи анализов и процедур дети приходят в мой кабинет и понимают, что здесь с ними ничего делать не будут, наступает облегчение, и они регрессируют с высоты своего десятилетнего возраста, садясь ко мне на ковер и играя в детсадовские игрушки. Они выдыхают, когда понимают, что можно просто расслабиться.

Вариантов терапии много, но самый важный — общение, посредством разговора или через рисунки. Для самых маленьких — это игрушки на ковре, иногда я просто сажусь с ними на пол, на этот самый ковер, и мы начинаем играть. Еще на маленьких действует сказкотерапия — им иногда достаточно просто читать сказки. Бывают дети, которые вообще не разговаривают, с ними мы общаемся через рисунки. Моя любимая штука — песочная терапия, когда ты запускаешь ладонь в свежий песок в лотке и ощущаешь, как он сыпется сквозь пальцы, это здорово расслабляет. Еще туда можно накидать камешков
 и попросить ребенка собрать их. Но в больнице песок запрещен: его нельзя кварцевать. Практически с каждым из пациентов я рисую. Мы начинаем с самого простого теста, по которому можно прочесть все и о взрослом человеке. Дом, дерево, человек. В рисунке легко разглядеть систему ценностей, я придираюсь к каждой обозначенной детали.

Подростковое пространство

Вот тут начинается самое веселье. Родителям стоит принять как факт, мастурбация — это полезно. Ввиду нашего менталитета и советской закалки это принято яростно отрицать. Но каким‐то образом запрещать или стараться не допустить этого довольно глупо. Не стоит кричать на ребенка за найденный под кроватью порножурнал или стучать в дверь ванной с вопросом «Чем ты там занимаешься уже целый час?». Родители часто дают маху в этом вопросе.

А бывает, что в многодетной семье у ребенка вообще нет своего места. Он спит на двухъярусной кровати, и единственное, что ему принадлежит в этой комнате, — подушка. Поэтому все свои драгоценные вещи он прячет там. А самая заветная его мечта — иметь что-то свое. Потому что в квартире все общее. А он подросток, ему необходимо свое пространство.

Но более серьезная проблема — это инфантилизм, очень многие не умеют общаться. Дело в том, что сегодня детей учат всему, кроме дружбы и общения, социальные сети в этом тоже свою роль сыграли. Дети не умеют контактировать вживую, отсюда и проблемы. Приходят мальчики двадцати лет и спрашивают, как познакомиться с девушкой. Двадцатидвухлетние девственники выбирают объектом симпатий стриптизерш на отдыхе, а потом переживают по этому поводу. А если бы в пятнадцать живого общения было бы больше и за компьютером сиделось бы меньше, все складывалось бы иначе.