К вопросу о трусах
Анна Красильщик — о самом стыдном воспоминании своего детства
Июльский день, светит солнце, а мальчик Миша беззаботно едет на своем велосипеде «Школьник» по песчаным дорожкам поселка дачного типа Дружба. Он не подозревает, что в нескольких метрах в кустах акации его поджидают двое.
Мальчик отбирает у Миши велосипед.
Девочка говорит всего два слова, и от этих слов у Миши перехватывает дыхание (в плохом смысле слова):
— Снимай трусы.
— А то велосипед не отдам, — безжалостно добавляет мальчик.
Мише не приходит в голову, что велосипед можно вернуть — ведь он знает, как зовут мучителей и где они живут; не приходит в голову, что на них можно натравить бабушку или наябедничать родителям. Мише не приходит в голову ничего умнее, чем снять трусы и фальцетом пискнуть:
— Нате, смотрите!
Этот крик до сих пор стоит у меня в ушах, хотя с тех пор прошло больше двадцати лет. На что смотреть и, главное, зачем? Что дало мне, восьми- или девятилетней, созерцание крошечного Мишиного пениса? Ничего. Чувство силы, стыда и глупую улыбку на лице. Что оно дало моему подельнику — я не знаю.
Я знаю, что прошло двадцать лет, и я думаю, а что если кто-то из моих детей окажется на месте Миши? Или на моем собственном месте. Хочу ли я, чтоб они были жертвами или мучителями? Нет, конечно, я не хочу ни того, ни другого, но лично в моем детстве иначе не получалось.
Почему вдруг еще недавно милые, приятно пахнущие и невнятно говорящие младенцы превращаются в маленьких гитлеров или в их бессловесных жертв? Не знаю, но я довольно хорошо помню свое детство, и эти воспоминания подсказывают мне: законы выживания в младшей и средней школе — ровно то же, что и законы выживания в джунглях (эта нехитрая ассоциация наглядно воспроизведена в первой части фильма для школьниц «Mean Girls»).
Мальчик отбирает у Миши велосипед.
Девочка говорит всего два слова, и от этих слов у Миши перехватывает дыхание (в плохом смысле слова):
— Снимай трусы.
— А то велосипед не отдам, — безжалостно добавляет мальчик.
Мише не приходит в голову, что велосипед можно вернуть — ведь он знает, как зовут мучителей и где они живут; не приходит в голову, что на них можно натравить бабушку или наябедничать родителям. Мише не приходит в голову ничего умнее, чем снять трусы и фальцетом пискнуть:
— Нате, смотрите!
Этот крик до сих пор стоит у меня в ушах, хотя с тех пор прошло больше двадцати лет. На что смотреть и, главное, зачем? Что дало мне, восьми- или девятилетней, созерцание крошечного Мишиного пениса? Ничего. Чувство силы, стыда и глупую улыбку на лице. Что оно дало моему подельнику — я не знаю.
Я знаю, что прошло двадцать лет, и я думаю, а что если кто-то из моих детей окажется на месте Миши? Или на моем собственном месте. Хочу ли я, чтоб они были жертвами или мучителями? Нет, конечно, я не хочу ни того, ни другого, но лично в моем детстве иначе не получалось.
Почему вдруг еще недавно милые, приятно пахнущие и невнятно говорящие младенцы превращаются в маленьких гитлеров или в их бессловесных жертв? Не знаю, но я довольно хорошо помню свое детство, и эти воспоминания подсказывают мне: законы выживания в младшей и средней школе — ровно то же, что и законы выживания в джунглях (эта нехитрая ассоциация наглядно воспроизведена в первой части фильма для школьниц «Mean Girls»).
Почему, в конце концов, пришедший в начале седьмого класса (и зря, о как зря) мальчик Слава превратился в Пукана, и никто даже не знал его фамилии? Почему родители не забрали его, а превратили его жизнь в муку — ведь ежедневно каждый второй встречал его словами: «Пук-пук-пукан»? Они что, забыли, как это бывает?
Даже если ты и не становишься жертвой и оказываешься среди хищников, то помнишь потом об этом всю оставшуюся жизнь, и, что уж там, одна мысль о возможной встрече с Пуканом нагоняет смертный страх.
Каково родителям узнать, что твой малыш, у которого, кажется, еще вчера вылез первый зуб и которому ты только что выбирал в «Ашане» влажные салфетки Huggies, стал жертвой какого-то другого недавнего младенца, который теперь превратил его жизнь в ад, и что с этим собственно делать?
Все эти вопросы на самом деле сводятся к двум: почему в человеке столько зла и как с ним бороться, а на них, как известно, определенного ответа нет. Конечно, очень не хочется, чтобы твой ребенок стал Драко Малфоем. Еще меньше — чтобы он стал героиней книги «Чучело» или еще каким-нибудь несчастным существом, воплощающим в себе все детские страдания. Более того, скорее всего, ты никак не сможешь это предугадать. И даже все в мире книги про вред рахат-лукума тебе не помогут.
Я надеюсь, Миша смог пережить тот случай в кустах акации жарким летом 89-го. Я надеюсь, это не наложило отпечаток на его последующую жизнь. Что у него теперь есть жена и дети и все в общем-то хорошо. Может быть, даже я встречаю его летом, гуляя со своими детьми по тем же пыльным дорожкам. Усатого, полысевшего, с небольшим брюхом (так теперь выглядят мои ровесники). Возможно, мы даже киваем друг другу при встрече.
Пройдет еще лет пятьдесят, мы с Мишей будем ковылять с палочками по дачным тропинкам, вежливо здороваться, может быть, даже улыбаться, обсуждать погоду, новости и помидоры, которые завезли с утра в местный магазин. Возможно, даже к тому времени никто из нас не будет помнить злополучную историю о трусах.
Возможно, вообще, как бывает с разными неприятностями, историю о снятых трусах Миша напрочь забыл, и из того лета ему запомнился только счастливый момент, как он в майке и, заметим, в трусах бегал по солнечной лужайке, бабушка хлопала в ладоши, на яблоне зрели яблоки и мир был прекрасен. А о том стыдном эпизоде помню только я, и это урок мне, а не Мише, и причем на всю жизнь.
По крайней мере так, наверное, было бы справедливо.
