Врачи искусства

«Я всегда была театралкой, но у меня был долгий период, когда я много работала и не могла себе позволить ходить на спектакли, просто потому что не имела достаточно времени. А когда основная работа (я была реаниматологом) стала для меня тяжела, я немного переучилась на доктора общей практики и пришла сюда на облегченный труд. Здесь можно подольше подумать над больным, нет очереди, как в поликлинике.

В медчасти у нас работают фониатр, два терапевта, стоматолог, массажистка и две медсестры. Моя работа — полностью как у семейного доктора, врача общей практики. Артистам обычно нужно ликвидировать симптомы, чтобы можно было репетировать и играть, а остальным сотрудникам театра (здесь работает 600 человек и только 100 человек — труппа) по-разному. У нас много технического процесса: тут трудятся монтажеры, столяры, слесари — очень много опасной работы. Однажды мальчик 20 с чем-то лет решил, чтобы далеко не обходить, прыгнуть со второго этажа. В итоге — перелом пяточной кости и сотрясение мозга.

Люди приходят сюда не болеть, а работать, и очень трудно бывает заставить их лечиться. Они и ментально не настроены болеть, и физически не могут. Особенно артисты. Из репетиционного процесса никому нельзя выпадать. На гастролях — тем более. И игра в спектакле тоже: люди купили билеты, пришли — артисту нельзя их подвести. И надо помочь этот спектакль сыграть — снять болевой синдром, дать возможность нормально дышать (хоть на время). Артисты играют в любом состоянии. Даже если лежат в больнице, то выходят оттуда под подписку на один спектакль, а потом возвращаются. Сначала я на это ругалась. Но я здесь работаю шестой год и теперь понимаю, что это бесполезно. 

Бывает, артист приходит на спектакль, а он болен гриппом, у него температура 40 °С, он стоять не может, но говорит: «Помогите сыграть». Это всегда первая фраза, которую слышишь от пришедшего к тебе в кабинет артиста. Снижаешь температуру, снимаешь боль и отправляешь играть. Но вообще, когда они выходят на сцену, то забывают обо всех болезнях. Покойная Ия Сергеевна Саввина играла со сломанной ногой и наложенным гипсом. Ей тогда было 73 года. Она говорила: «Как я могу не сыграть, если зрители купили билеты?» Я ругалась, объясняла, что в гипсе нельзя ходить без костылей, потому что можно себе навредить. Она отвечала, что как-нибудь приспособится.

Это все приводит к не очень хорошим последствиям. Многие артисты не вполне здоровые люди. У нас есть те, кто на гастролях играл, имея пневмонию, а потом получил ревматоидный полиартрит и всю жизнь имел это страшное заболевание.

Я им подчас сострадаю: это тяжелая работа — и физически, и эмоционально. Артисты заняты практически 24 часа в сутки. А если они не заняты, они от этого страдают. Тем более что сейчас артисты театра снимаются и в кино.

Вечерами у нас, как правило, работает три сцены, и в каждом зале сидят доктора. Это врачи институтов, стационаров, они дежурят за входной билет. Но бывает, приходят и целый спектакль кого-нибудь лечат: артиста или зрителя. У зрителей чаще всего случается что-то не являющееся реакцией на происходящее на сцене — проявляются собственные заболевания. Вот человек купил заранее билет, заболел, билет дорогой, жалко, зритель пришел, плохо себя почувствовал. Обычно это обмороки, головная боль, кашель, иногда острая боль в животе. Пожилые люди тоже нередко обращаются к врачу в театре: утомятся, пока доедут, попереживают на спектакле — и давление может подняться». 

«После института я работала в поликлинике, а здесь я практически с открытия цирка — с 1989 года. Задача врачей в цирке — осматривать артистов перед работой. Конечно, нереально, чтобы все они приходили ко мне каждый день. Вот встретишь в коридоре: «Как дела? Все ли в порядке? Ну-ка пойдем, померю тебе давление». А так — по обращению: то температура поднялась, то мышцу потянул, то еще что-то.

Когда я только начала работать, меня больше всего потряс вот какой случай. Артистка упала в манеже. Серьезных травм не было, но она ударилась головой, получила сотрясение мозга и потеряла сознание. И как только она открыла глаза, первое, что сказала: «Когда я смогу работать?» Ничего подобного я никогда нигде не встречала. И это не исключение, а правило для цирковых: быстрее в манеж.

Серьезные травмы, слава богу, бывают редко, потому что тут работают профессионалы. Если что-то случается, то это все несчастные случаи. Из-за чего? Звезды не так сложились. Здесь работают не самоубийцы, риск, что бы ни казалось зрителям, в разумных пределах. Но ведь и банальный кувырок через голову тоже может быть неудачным.

Ко мне совсем не обязательно приходят одни акробаты. Не так давно обратился клоун. У него была паника: «Наверное, это фурункул у меня на лбу». Я посмотрела: это не фурункул, а герпес — просто нетипичная локализация. Отправила его к дерматологу в поликлинику, с которой мы работаем, диагноз подтвердился. Травмы у клоунов встречаются реже, хотя бывает: они ведь и акробаты.

Иногда бывает, что обращаются дрессировщики, но чаще — служащие дрессировщиков, не те, которые убирают в вольерах, а те, кто работает с животными в манеже. Приходят по разным причинам. Вот обезьяны — такие неприятные животные, я их не очень люблю: они кусачие. А укусы эти очень плохо заживают. Или, например, дрессировщик с медведем не выдержал дистанцию, тот махнул лапой и поцарапал лицо прямо на выступлении. Но это не потому, что медведь набросился на человека.

Честно говоря, некоторые программы я совсем не видела, больше я смотрела урывками. И по пальцам можно пересчитать те спектакли, которые я видела от начала до конца. Чтобы посмотреть, нужно специально приехать. Когда я на работе, должна находиться у себя в кабинете, чтобы все знали, где меня искать.

Мне очень нравится анекдот: «Я устроился на работу в пожарную охрану — так здорово! Выдали обмундирование, кормят, народ собрался прекрасный, играем в шашки, домино, зарплата очень приличная. Все замечательно, но как пожар, так хоть увольняйся». По большому счету к нам это тоже имеет отношение. Приходишь — все спокойно и замечательно, все очень дружелюбные, отзывчивые, милые. Но иногда бывают такие стрессовые ситуации! Однажды приехал иностранец, турист, и прямо в зале потерял сознание. По-русски он не говорит, переводчика не найти: как выяснить, какие лекарства он переносит, какие есть заболевания? Вот это был стресс.

Или, например, чуть не случились преждевременные роды. Слава богу, их я не принимала: успела приехать бригада скорой. Я вообще их в жизни не принимала, но если бы пришлось, думаю, справилась бы. 

Аллергики и астматики реагируют на цирковую пыль, животных. Дети умудряются где-нибудь разбить коленку, вывихнуть ногу, хотя все вроде бы предусмотрено — никаких крутых ступенек и острых выступов».

«К артистам нужен абсолютно не такой подход, как к другим пациентам. Я приглашала подругу в Большой театр: нам нужен был доктор. Она говорит: «Я посижу, посмотрю, что ты там делаешь». И вот пришел ко мне солист: у него мокрота, она ему мешает. Я ему нос почистила, в горле промыла, на связочки влила кое-какие препараты, сидела с ним полчаса беседовала на отвлеченные темы. Он встал: «Мне хорошо» — и ушел. Подруга была в шоке, сказала, что так работать не сможет: «Ты час сидела с какой-то незначительной жалобой, притом что у этого пациента ничего нет, я сама видела. А ты с ним столько возилась». Но какая бы ни была жалоба, он не может петь! Ему кажется, что там где-то в глотке что-то мешает. И он должен убедиться, что я посмотрела, полечила, что я уверена: теперь все в порядке. Одна твоя фраза: «Да, все хорошо» — и он верит, идет и поет. А если ты сидишь сама волнуешься: споет, не споет — для него это катастрофа. Тем более что идеально здоровых вокалистов нет: то они перелетают, то они переболели, то они недоспали, то у них большие репетиции, а нужно петь другую оперу. Они все время в работе.

В Консерватории я не присутствую на прослушивании. Без меня идет конкурсный отбор. И потом, между вторым и третьим туром, абитуриенты приходят ко мне на медосмотр. Я оцениваю состояние лор-органов, как человек дышит, нет ли у него хронического тонзиллита, ринита, слышит ли он хорошо, нет ли нейросенсорной тугоухости. То есть в первую очередь я работаю как лор-врач. А потом я отдельно смотрю связки и определяю, в каком они состоянии. Нет ли пареза, кровоизлияния, несмыкания, острого ларингита — любой патологии, которая помешала услышать изменения голоса. Но, как правило, педагоги настолько прекрасно все слышат, что они иногда даже сами пытаются поставить дигнозы. Я окончательно определяю, насколько певчески связки нормальные. Иногда абитуриенты приходят с покрасневшими связками: то ли покричал, то ли была какая-то простуда. И моя задача — разобраться, в чем причина тех изменений, которые услышали педагоги, я определяю, насколько певчески связки нормальные. Иногда приходят дети с затянувшейся мутацией: 16–17 лет, а они еще не смутировали. То есть у них пубертатный период. Я так и пишу: гиперемия голосовых складок, то есть он еще растет. Я должна это отметить. И педагоги на комиссии понимают, что через полгода у этого поступающего будет прекрасный голос.

В течение учебного года бывает, студент поболел, пришел на занятие, а у него голос не звучит. И он идет ко мне узнать почему. Это обычная текущая работа. Вот он сегодня «дал петуха», не звучал. В чем дело? Все студенты по этому поводу безумно переживают. Или почему-то несмыкание — не выспался, плохо поел, перегулял, не дай бог, курит, болен, недолечился, рано начал петь. Я объясняю причину и кого-то отправляю петь: «Иди, не бойся», — а кого-то сажаю на 10 дней голосового режима, чтобы он долечился. Иногда вливаю в гортань витамины, антисептики, другие препараты. Это отдельная методика.

Еще я дежурю на спектаклях в театре, а там все по секундам, очень быстро: останавливать спектакль никто не будет. Он начинается в 19.00, ты приходишь в 18.00, и к тебе идут все: солисты, хор, уборщицы, работники сцены, гримеры. Но, конечно, вокалист, которому через 3 минуты на сцену, в приоритете. Если я вижу, что идет мокрота, значит, мы ее смываем и используем методы, о которых я не могу говорить, — наше ноу-хау. Каждый спектакль для меня как маленькая победа. К счастью, за 22 года, что я работаю в Большом театре, спектакли из-за болезни артистов не срывались, даже замены бывают крайне редко.

Когда выясняется, что человек больше никогда не сможет петь на сцене, это известие воспринимается артистом очень тяжело. Они не могут без работы, поэтому находят себя, в частности, в педагогической практике, резко не бросают петь. Может, со сцены у них и не получится выступить, но показывать они могут великолепно: как надо, как спел ученик. Это колоссальная нагрузка на их аппарат, и они справляются».