Как государство лечит наркоманов

— Как устроена государственная помощь больным наркоманией?

— Сегодня 90% больных приходят в государственные учреждения за лекарственной детоксикацией организма. Детокс — это бытовое название, хотя по сути это нормализация функций организма, поломанного токсическим действием веществ, потому что само действующее вещество, к примеру, алкоголь, через 12 часов выводится из организма, некоторые наркотики — через сутки. Поскольку сейчас доминирует концепция наркомании как психического расстройства, больному кроме прочего дают лекарственные вещества — нейролептики. Весь процесс интоксикации ориентирован на то, что человек принимает некое альтернативное психотическое вещество. Дальше больной заканчивает этот прием, и не позже, чем через 7-14 дней выписывается или отказывается от лечения и уходит.

Подавляющее большинство больных откажется переходить в отделение реабилитации, во-первых, потому что им его и предлагать будут мало, а во-вторых, потому что не хотят общения с психологами. Большинство скажут: «Я сам все про себя знаю». Те, кто употребляют наркотики и алкоголь, как правило, боятся психологов по одной простой причине — это их способ бегства от себя, попытка ни о чем не задумываться, жить легко. В наркологической больнице психолог — это человек, который может объявить этот способ несостоятельным. Больные наркоманией вовсе не считают себя психическими больными и вне больницы спокойно соглашаются с тем, что у них есть психологические проблемы. Как только мы создаем центр семейных и психологических проблем, туда они идут.

— Насколько эффективно такое лечение?

— По статистике ремиссия дольше года — только у 6-7% тех, кто пришел лечиться. Наркологическая помощь давно загублена попыткой все свести к детоксу. Вся проблема заключается в том, как государство относится к наркологическим проблемам в целом: понятной концепции у него нет. С одной стороны, наркомания и алкоголизм считаются болезнями и лечатся в клиниках, с другой стороны, прием наркотиков — это уже административное правонарушение, за которое взымается штраф (до 5 тысяч рублей — Прим. БГ) и можно сесть на 15 суток. То есть отношение двойственное — то ли как к больным, то ли как к преступникам. Эта неопределенность отражается даже в устройстве клиник. Сегодня государственные клиники все больше напоминают тюрьмы, из которых, правда, можно добровольно уйти. Тем не менее, они превращаются в способ изоляции.

Изначально двойственная позиция позволяет делать с человеком все, что угодно. Например, алкоголик и наркоман оказываются фактически вне федерального закона об оказании медицинской помощи (в законе есть пункты касающиеся медицинского освидетельствования, диспансеризации, а также защиты прав несовершеннолетних, больных наркоманией. — Прим. БГ).

— Путин подписал закон, по которому суды могут в дополнение к наказанию за административное правонарушение или уголовное преступление отправлять больного наркоманией на принудительное лечение, а уклоняющихся от лечения или освидетельствования больных либо штрафовать, либо арестовывать на срок до 30 суток. Каковы могут быть последствия этого законопроекта?

— Я думаю, что наркология как врачебная специальность обречена на провал именно из-за этого. Мы что-то перепутали, потому что слово «лечение» и «принудительно» в принципе не совместимы. Потому что лечение — это избавление от страдания.

Для того, чтобы я объяснил себе, что пациента нужно лечить не по его просьбе, мне нужно как бы объяснить себе, почему он не контролирует себя сам, а это можно сделать только при помощи концепции тяжелого психического заболевания. Мы уже договорились до того, что любая зависимость — это что-то вроде шизофрении, хотя это совсем не так. Мы путаем расстройство личности наркомана с психическим заболеванием по одной простой причин: психическое заболевание дает нам право не обращать внимание на психологическое содержание личности — отрицать свободную волю, говорить больному, что его усилия не нужны для того, чтобы бросить употреблять наркотики. Только в этом случае, когда человек не отвечает за свои поступки, появляется необходимость принудительно его лечить.

Все разговоры о принудительном лечении выгодны в том числе и врачам, потому что с человеком, который обязан лечиться по закону, работать значительно проще — он должен высидеть лечение. Одно дело больница, где вы лечите свое страдание и свою боль, а другое — промежуточное заведение, в котором вы отбываете еще какой-то срок принудительного лечения. «Принудительное лечение» звучит неплохо до тех пор, пока родители не узнают, что оно может иметь отношение к их ребенку — тогда начинается: не ставьте на учет, не применяйте полицейские методы.

— 7 декабря этого года вступает в силу закон о тестировании школьников на употребление наркотических и психотропных вещей. Вы выступаете против тестирования и даже являетесь автором петиции за отмену закона, почему?

— Во-первых, у нас умеют делать из добровольного принудительное. Во-вторых, существуют объективные способы выявления наркотической зависимости. Проблема в том, что либо они недостаточно валидны, либо не очень распространены и дорогостоящие. К примеру, анкетные методы во всем мире могут быть только анонимными и нужны исключительно для того, чтобы врачи и психологи могли понять, насколько распространено употребление наркотиков в стране. Это не может быть, как сейчас, анкетой, в которой вы заполняете не только свое имя и фамилию, но и место работы родителей.

Объективный метод выявления наркотиков — это газовая хромотография, дорогостоящее оборудование, требующее квалифицированного работника. Мало где есть такое, и пропустить через него всех не получится. Но и газовый хроматограф показывает только те вещества, на которые вы его настроите. Более дешевые методы диагностики могут не выявить синтетический канабинол, и их точность не более 70%. То есть у 30 из 100 человек ошибочные результаты. Автор такого патента и методики, которые должны применяться в школе, по совместительству главный нарколог страны Евгений Брюн. Мне кажется очевидным, кому и как выгодно вводить поголовное тестирование. Кроме того, высок процент родителей, готовых платить, чтобы ребенка только на учет не ставили. И тут родителями можно как угодно манипулировать — только дергай за веревочки, как хочешь. За свое чадо все отдашь.

Когда нет общих объективных представлений о том, что такое зависимость, нет образования психологов, которое позволяло бы говорить о глубинных процессах в личности и о самоидентификации, когда нет приборов, которые могли бы давать объективные результаты тестов, тестирование становится возможностью для безбрежных спекуляций и неизбежно станет еще одной сферой теневого бизнеса, взяткодательства. Закон принять легко, но к закону должны быть приложены надежные методы. Мы в это уперлись в 1980-х годах. В психиатрии и наркологии мы живем в своеобразном фашизме: мы считаем, что какой-то личностный дефект управляет нашим поведением — не психология, а биология во главе угла, как в фашистской Германии. Только там искали расово неполноценных людей, а мы ищем класс людей, на который не распространяется закон. В советское время таким классом были алкоголики, их можно было взять за шиворот и упрятать на полгода в лечебно-трудовой профилакторий, фактически лагерь с соответствующими нормами и без особого лечения. Мы сейчас пытаемся кокетливо вернуться к тому же самому, но на биологической основе, мол, наркомания — это особое заболевание, его надо выявить и принудительно лечить.

— Каков масштаб наркологической проблемы в России?

— Мы пребываем в постоянной борьбе за бюджетный каравай, поэтому несмотря на то, что наркологическая проблема стоит очень остро, масштаб употребления наркотиков постоянно преувеличивается в политических целях. Реальные цифры людей, которые как-то задерживались полицией или состоят на учете в наркологическом диспансере, то есть про которых точно известно, что они употребляли запрещенные вещества, крутится где-то около миллиона. А все остальные цифры — 7 миллионов наркоманов, 100 миллионов — это прогнозы и оценки специалистов. Это цифры, которые базируются на некой теории, а не на реальности. Реальность в том, что люди не хотят обращаться в наркологическую службу и чувствовать себя психическими больными.

Мне кажется, проблема вообще не в химических веществах или их названиях, а в том, что у нас вся культура ориентирована на управление человека собой с помощью химических веществ. Это потребительская культура. Любые химические вещества подменяют человеку навык саморегуляции, самовыражения, самоидентификации, а мы всегда идем только путем усиления контроля. Мы почему-то считаем, что тестировать детей в школе — это прагматично, хотя на самом деле это полный бред, потому что нет ни методов, ни людей, готовых помогать таким детям. А вот учить детей в школе пению, рисованию или танцам мы считаем непрактичным. Мы все время путаем любовь и власть — это наша самая главная беда. Детей надо любить. Не могут ни родители, ни государство опутать человека цепями контроля, потому что он будет отчаянно сопротивляться.