Захар Прилепин: «Я хотел бы, чтобы мои книги прочли все. А что? Я же плохому не научу»

— Ну и как тебе живется сейчас, после твоей августовской статьи о Сталине? Что-то поменялось в жизни?

— Честно говоря, я совершенно не ожидал, что будет подобный эффект. На самом деле я не пытался устроить  скандала, я просто написал статью, которых у меня на эту тему довольно много. Это был реальный обвал: сотни ответов блогеров и фейсбучеров, пара коллективных писем. Я поставил личный рекорд: дважды выходил на обложке «Комсомольской правды» с интервалом в две недели. Мне писали, что я убит, что я раздавлен, что меня больше не будет, что я исчезну с карты мира, что моя жизнь закончится. Прошло две-три недели — и ничего не произошло. Почему? Может, сейчас слишком быстрый информационный мир. А может, «либеральное сообщество» наконец приобрело черты нормального либерализма. Сам-то я себя в тайне считаю демократом и либералом, даже большим, чем мои оппоненты.

— Что такое для тебя либерализм?

— То, что заложено в нем изначально, — идеи свободы. Но мне хочется сказать другое. Я всегда стремлюсь находиться на стороне того, кто не имеет возможности высказывать свою точку зрения. Наверное, в советское время я был бы на стороне тех, кто выходил протестовать на Красную площадь. Сейчас же в России есть всего два сообщества, которые могут транслировать свои мысли. Это власть и либеральная интеллигенция. Я часто катаюсь из города в город, и везде ко мне на встречи приходит от ста до шестисот человек — это остатки советской интеллигенции, которая отличается от московской или питерской. Там я произношу что-то, и зал взрывается аплодисментами. Скажем, когда заходит разговор о Pussy Riot — у них любая критика Православной церкви воспринимается крайне негативно.

— И ты радостно соглашаешься с ними в ненависти к Pussy Riot?

— Ты упрощаешь. Да, я ощущаю себя традиционалистом, консерватором, мракобесом…

— Кургиняном?

— Нет, Кургинян — он на стороне власти. Я радикально не Кургинян. Но я выступаю с точки зрения консерватизма, хотя иногда и пытаюсь переубедить моих слушателей. Например, по поводу Pussy Riot. С одной стороны, есть моя личная позиция, что юродствовать можно только на приступках храма, а не внутри. Но, с другой стороны, — и я произношу это во всех залах — все коричнево-красные патриоты почитают Сергея Александровича Есенина за национальную икону России. Но они уводят за скобки то, что Есенин в 1919 году вместе Мариенгофом и Шершеневичем расписал стены Страстного монастыря похабными частушками.

Так вот, слушая тех людей, я понимаю, что их точка зрения никем не озвучена. А это нормальная точка зрения. Патриоты драматизируют норму, любералы ее радикализируют. А я хочу пропагандировать норму. И только моя экспрессия заставляет меня вылезать за борты. При том что отдельные представители либерального сообщества давно уже не фильтруют базар.

— Кто именно?

— Почитай блог Алика Коха. Прекрасный человек Марат Гельман — рассмотри ряд его акций или высказываний. Или то, что говорит, скажем, Шендерович. Их же за высказывания можно привлечь за экстремизм, они оскорбляют целые нации и всю церковь...

— То есть ты взял три отдельных примера и говоришь за всех либералов.

— 99 процентов либералов разделяют позиции Pussy Riot, им не очень нравится Православная церковь. Для меня сам институт церкви не является оспариваемым. А для либералов поступок пары священников или патриарха — это уже все РПЦ.

Средний батюшка радикально отличается от господина Кураева или Чаплина. Я не то чтобы их много знаю, но человек 50 или 100 знаю точно. Они в реальном режиме занимаются спасением огромного количества людей. Это очень полезный институт, и то, что батюшка подмахивает патриарху или власти, никак не делает церковь самым большим злом в современной России.

— Что же самое большое зло?

— То, что у нас из страны ежемесячно выводятся миллиарды долларов. Почему об этом не говорят? Может, часть либералов в этом участвует? Может, это согласно их модели? Ведь деньги, по либерализму, находятся там, где им тепло. Значит, это нормально?

— Ну, давай послушаем «Эхо Москвы» — сколько там будет про церковь и сколько про увод капиталов? Думаю, что про капиталы больше.

— Не знаю. Может быть. Я вообще «Эхо Москвы» не слушаю.

— Хорошо, а зачем ты женщин обидел? Феминистки после выхода сделанного тобой сборника женской прозы «14» объявили тебя своим главным врагом.  Ты даже не в курсе?

— Да нет, в курсе, я прочитал Аню Наринскую. Варю Бабицкую (литературные критики. — БГ). Я уверен: что с человеком ни делай, он все равно будет стремиться к семье. Она может состоять из мужчины и женщины, а может из женщины и ее кактуса. Но от этого никуда не деться. Когда Аня Наринская пишет, что Захар Прилепин проспал 30 лет феминизма, я готов хохотать в голос. Мой лично опыт показывает, что женщины, которые купились на проповеди Маши Арбатовой, не обрели счастья.

— То есть о феминистках ты судишь по одной девушке из телевизора, к которой в феминистских кругах тоже неоднозначное отношение?

— Все женщины,  которые попадали под влияние феминизма, потом не обретали счастья. Я же сам за разумное раскрепощение и социализацию женщины во всех ее проявлениях. А в сборнике тексты писательниц с разных концов страны, которые пишут о том, как они тащат быт и семью на себе. Что я могу поделать, если это так обстоит? Почему пишут, что я о них отзываюсь снисходительно? Да я же с восторгом, опустив глаза, преклонив колени!

— Что ты понимаешь под феминизмом?

— Это не есть сфера приложения моих интеллектуальных способностей. Основная наша проблема: все идеи, циркулирующие в нашем мире, были поняты неправильно и вульгарно. Будь то социализм, либерализм или феминизм. В этом смысле для меня идея феминизма — как я его понял и услышал в 1990-е годы — заключается в том, что женщина — самостоятельная единица общества, что все эти ветхие одежды мужских устаревших представлений о семье, чести и женственности являются наносными и ненужными, что они могут обойтись без этого. А для меня вся суть женщины и мужчины — в их именах.  Мужчина — мужественность, женщина — женственность. Эти вещи устоялись в течение трех тысяч лет. В такой сложной стране, как Россия, тянуть семью можно только вдвоем. А по одному ничего не вытянуть.

Да, мы люди ХХI века, свободные, но учить женщин, что она ничего никому не обязана и может жить одна, все равно что учить мужика, что он никому ничем не обязан и может жить один. Никогда не нужно этому учить — этому мы и сами научимся.

— Ладно, расскажи лучше про свой спектакль.

— Это второй мой театральный опыт, кроме тех, что не дошли до сцены. Первый был у Серебренникова, второй — у Владимира Деля. По экспрессии, по разряду, по силе происходящего на сцене действа он соразмерен тому, что сделал Кирилл. «Допрос» — это очень точная, внятная, умная трактовка не только моего текста, но и того, что такое современная Россия. Я дико доволен, важный показатель — что, смотря его, я перестаю замечать, что это мой текст. Когда бывали неудачные театральные постановки, я всегда думал: «Это как у меня, а это неудачно». Большинство людей, которые видели «Допрос», говорят, что это действо необычайной силы.

— В Москве спектакль покажут только один раз. Ты бы хотел, чтобы его увидело больше людей?

— Я был бы не против, если бы его показали по Первому в прайм-тайм, но я понимаю что этого никогда не будет. Достаточно если его посмотрит интеллигенция и сделает для себя какие-то выводы. Слом советской власти произошел потому, что мы всей страной посмотрели не худшие фильмы и прочли не худшие книги. Как бы я ни печалился по поводу советской власти, но надо понимать, что рухнула она так: мы посмотрели Марка Захарова, Эльдара Рязанова, прочитали Распутина и Рыбакова — и все разнесли в прах. Кто сейчас посмотрел «Дикое поле», «Портрет в сумерках» и «Шапито-шоу»? Тогда «Ассу» посмотрели 30 миллионов, а сейчас «Шапито-шоу» — 200 тысяч. Я хотел бы, чтобы мои книги прочли все. А что? Я же плохому не научу.