Владимир Овчаренко: «Кому-то нравится близость с молодежью, кому-то — с депутатами Госдумы»
Владимир Овчаренко, основатель одной из самых успешных в России галереи «Риджина», открывает новую площадку Red October — совместно с компанией «Гута-Девелопмент», владеющей «Красным Октябрем». Он рассказал БГ, почему в России не покупают современное искусство, как Болотная связана с Крымском и зачем галеристам государство
— Но сейчас планируется сделать музей современного искусства в кинотеаре «Ударник», плюс ГЦСИ заявил, что открывает скоро новое здание...
— Вот мы с вами сидим, на дворе июль 2012 года. Музея, который мы могли бы предъявить миру со словами: «Это реальный конкурент МОМА или Помпиду», в России не существует. Есть какие-то музеи — частные, муниципальные и федерального значения, но все они «недо» — их нельзя рассматривать как места, у которых было бы очень престижно находиться в коллекции или делать выставки. Если ты говоришь, что у этого художника выставка в Тейт Модерн — коллекционеры со всего света понимают: «Вау, надо и мне его работу прикупить, раз его Тейт купил». У нас нет ни одной институции с такой репутацией.
— Галерея Red Oсtober — это ваш совместный с «Гута-Девелопмент» проект. Как устроены ваши партнерские отношения?
— Наш вклад — это выставочная программа, организация выставок и всей работы галереи. А «Гута-Девелопмент» предоставляет для этого площадку и всевозможную помощь в организации: «Красный Октябрь» принадлежит им, так что у нас есть возможность размещать рекламу на этой территории, плюс иногда привлекаем спонсорские деньги.
— На «Октябре» вы будете показывать художников, с которыми работает ваша галерея «Риджина»?
— Red October хоть и называется галереей, на самом деле галереей в прямом смысле слова не будет. У традиционных галерей всегда есть определенный список художников, которых они представляют и продвигают. А тут будут выставки самых разных художников, не обязательно связанных обязательствами с какими-либо дилерами. Хотя, конечно, «Риджина» — не последняя галерея, и у нас есть замечательные художники. Поэтому, например, в рамках подготовки к открытию Red October, мы сделали выставку Сергея Браткова «Шапито Moscow». Но у нас нет задачи протащить сюда всех художников «Риджины».
— Изначально «Гута» собиралась перестраивать «Красный Октябрь», но из-за кризиса решила его на время сдать. Теперь многие опасаются, что через пару лет «Гута» вернется к своим старым планам и все, кто населяет эту территорию сейчас, должны будут ее покинуть. Что вы знаете о планах компании на эту землю?
— Сейчас в мире вообще нет ничего стабильного, в том числе и арендных отношений. Все теперь готовы в любой момент сняться и поехать дальше. Что касается «Октября», я знаю только, что здание, в котором находится Red October, является памятником. В принципе, можно представить, что кто-то захочет тут сделать жилые помещения, но не думаю, что это перспектива на ближайшее будущее. Мы по соглашению с «Гутой» спокойно готовим сейчас выставочный план на полтора-два года — из этого и исходим. Вообще, нет ничего более постоянного, чем временное.
— Некоторые полагают, что «Красный Октябрь» — уже не лучшее место для нового бизнеса: перенасыщенная территория, слишком разношерстная публика, плохие коммуникации — ни проехать ни пройти. Они говорят, что надо искать новые кластеры. А вам тут как?
— Мне здесь нравится. Тут повсюду бродят или курят на нашей остановке во дворе какие-то приятные молодые люди, спускаются в галерею ребята с «Дождя» или из Digital October. Здесь бьется какой-то живой пульс, чувствуется энергия нового поколения. Я не очень люблю слово «кластер» — хотя, наверное, его можно с успехом использовать, когда пилишь государственный бюджет. В случае «Октября» мне больше нравится слово «остров». Тут сидишь на любой веранде и не понимаешь, где ты вообще находишься, в какой стране — ты попадаешь в место, где, если не читать газет и не смотреть телек, кажется, что все прекрасно.
— Вы нашли прекрасный способ заявить о новом пространстве — провели благотворительный аукцион современного искусства в поддержку пострадавших от наводнения в Крымске. Всего за четыре дня вы смогли собрать для аукциона больше 50 работ известнейших российских художников. Расскажите, как вам это удалось?
— Мне кажется, Крымск — это первый раз, когда трагедия (которые не редко происходят у нас в стране) так сильно задела всех и заставила людей пошевелиться. Возможно, это связано с событиями этой зимы: Болотная помогла людям посмотреть на жизнь чуть иначе. Если раньше мы все больше делали на автомате, теперь люди не просто хотят бабла срубить, они стали оглядываться вокруг себя и задумываться о том, где они находятся. Сейчас повсюду идут разные важные разговоры — и в прессе, и просто в кафе, ресторанах, на кухнях, на газонах в парке Горького — постепенно в общении вырабатывается какой-то важный социальный импульс. Пока мы не очень его чувствуем. Но реакция на Крымск — это, возможно, один из результатов этого процесса.
— Что вы будете делать с собранными деньгами?
— Объединившись с художниками и коллекционерами, мы собрали 178 тысяч евро. Сначала мы заявили, что потратим все деньги на то, чтобы поскорее вывезти из Крымска детей. Ведь дети получили сильный шок, и пока родители оформляют документы и разгребают завалы, лучше маленьких оттуда забрать в какой-то лагерь и немного отвлечь. Но пока мы собирали средства, туда приехал Путин и сказал, что он этим займется. Очень хорошо. Теперь мы придумываем другие варианты, куда потратить деньги. Всем вроде бы нравится идея — вывезти на осенние каникулы детей Крымска в Москву, показать город и устроить им тут хорошую культурную программу: когда еще у них будет возможность выбраться в столицу. И очень важно, чтобы москвичи, которые откликнулись на их беду, тоже пришли поприветствовать и познакомиться с детьми, которым они помогли.
— В конце весны три старейшие галереи Москвы («М&Ю Гельман», «Айдан» и XL) заявили о том, что галерейный бизнес перестал быть оправданным — российский рынок не развит, а государство не помогает. Они переформатировали свои площадки — кто в мастерскую, кто в выставочное пространство. Что вы об этом думаете?
— Реально закрылись две из этих галерей — «Айдан» и «М&Ю Гельман», они распустили своих художников — те теперь ищут себе новых партнеров. Не знаю, что ими двигало, — возможно, желание освободится от обязательств перед художниками, возможно, они хотели попробовать себя в какой-то новой ипостаси. В любом случае, к сожалению, эффект, которого они достигли своими громкими заявлениями, негативно сказался на остальных галеристах и вообще на имидже нашей страны. Если после стольких лет, что эти галеристы занимались своим делом, они признали поражение — о'кей, это их дело. Но теперь я приезжаю на «Арт-Базель», и все коллеги ко мне подходят и спрашивают: «Ну что у вас там, совсем жопа? Закончилось у вас современное искусство? Больше вообще ничего нет?» Они подняли волну, ни о ком не заботясь: я ухожу — и пропади все пропадом. Они хотели попиарить себя — в результате усложнили жизнь другим галереям.
— Вы кого-то подхватили из тех художников, с которыми они раньше работали?
— Да, пока мы договорились с Алексеем Каллимой, возможно договоримся еще с одним-двумя художниками.
— Эти галеристы говорили, что без помощи государства галереям не выжить. Вы с этим не согласны?
— Государство может помогать художникам, предоставлять им какие-то мастерские или поддерживать художников на международных выставках. Такая практика известна в мире: у западных культурных центров — будь то немецкий, американский или британский — есть программа поддержки выставок национальных художников. У нас этой системы нет, государственной работы по пропаганде российских художников за границей не ведется. Конечно, есть посольства и при них есть культурные атташе. Но их бюджеты, как правило, совсем куцые, и тратятся они на балалайки и матрешки.
В этом смысле во взаимоотношениях художественного мира с государством действительно есть проблема. Но почему государство должно поддерживать галереи — мне не ясно категорически. Это же обычный бизнес: есть расходы, есть доходы, или ты выиграл, или банкротишься и закрываешься — как любая лавочка или магазин одежды. Симачев же не идет к государству с требованиями помочь.
Да, нам приходится тяжело. Но сейчас любой бизнес в России выживает, ведь все не бегают к государству со словами «дай, дай!». Это желание быть поближе к государственному пирогу понятно — там сегодня сконцентрированы все деньги. Но я думаю, что для современного искусства такая близость может быть опасной. Сейчас искусство, наоборот, демонстрирует стремление освободиться от табу и разного рода контроля. А если государство будет тебе давать денег, тогда оно сможет и диктовать, что тебе можно делать, а чего нельзя.
— Кажется, эти галеристы скорее имели в виду разного рода законодательные поправки, например облегчение таможенных правил ввоза и вывоза искусства на зарубежные выставки.
— Действительно, есть и с этим разные проблемы и перекосы. Но что сделал Марат Гельман или Айдан Салахова для того, чтобы это изменилось? Может, они подготовили какую-то законодательную инициативу, которую можно было бы лоббировать с помощью разных депутатов? Это просто разговоры. Если ты хочешь что-то делать — делай. Пиши законопроекты, разговаривай с политиками и добивайся своего. А если ты этого не делаешь, на что ты жалуешься?
— Что вообще сейчас происходит с российским рынком современного искусства?
— Нельзя сказать, что этот рынок находится на взлете. Но это скорее связано с общей политико-экономической ситуацией в стране. Для того чтобы рынок искусства процветал и люди инвестировали в предметы культуры, нужна другая обстановка. Искусство — это долгосрочные траты и долгосрочные эмоции. У человека должно быть все стабильно, он должен понимать, что здесь его страна, что через двадцать лет он будет здесь и дети его будут расти здесь же, — тогда он может себе позволить пойти и купить произведение искусства, повесить его на стену и получать удовольствие. А если он не понимает, где будет жить через два года и что будет с его бизнесом, он говорит: «Да, мне эта работа нравится, но давай чуть-чуть попозже об этом поговорим».
— Я видел только основной проект в ЦДХ. Во-первых, плохое впечатление производит уже само помещение. Чтобы подняться, посмотреть биеннале, ты должен пройти через второй этаж, где все эти салоны, торгующие искусством, которому место в Измайлово. Это уже дает отрицательный заряд. Что касается самой биеннале, мне показалось, что куратор излишне усложнил выставку для понимания публики. Она скорее рассчитана на специалистов, которые разбираются в последних трендах. Для рядового московского зрителя выставка слишком непонятная. А если зрителю не дают никаких объяснений, никаких ключей или кодов к пониманию того, что он видит, — у него не возникает никакого контакта с этим искусством. Интересна любая реакция, даже отрицательная. Равнодушие — это самое плохое. Мне показалось, что зрители, которые там ходили, были в легком недоумении — им было непонятно и не очень интересно.
Каких-то открытий я там не увидел. Современный художник — это авангардист и новатор. Он делает то, что до него не было сделано, иначе он просто повторяет за кем-то и становится ремесленником. Эта борьба за новизну и толкает вперед современное искусство. Я не увидел на биеннале какой-то работы, которая меня бы зацепила.
