Великие советские актеры. Евгения Уралова

Об «Июльском дожде»

После «Июльского дождя» у меня было долгое затишье. Меня пробовали, пробовали — всех что-то не устраивало. Марлен Мартынович Хуциев будто установил высокую планку. Хотя роль Лены не была вполне актерской работой. Помню, я все приставала к Хуциеву: ну давайте уже репетировать, когда же мы будем репетировать. У меня же театральная школа: нужно складывать образ из деталей, вникать, проникать… А Хуциев мне рукой махал — ничего не надо, иди гуляй. Ему просто нужна была я сама. Мне в том повезло, что его придуманная Лена была похожа на меня. Случилось стопроцентное попадание в образ — внешнее и, может быть, человеческое.

Я не знаю  почему, но почти вся постановочная группа была настроена критично по отношению к Хуциеву. Отчего-то все лучше Хуциева понимали, как надо делать фильм. А он понимал что-то свое, но ни с кем, кроме, может быть, оператора Германа Лаврова и сценариста Толи Гребнева, это свое не обсуждал. И еще на ухо Белявскому что-то — шу-шу-шу. А все остальные были в недоумении: что мы тут делаем? Долго, скучно — как всегда раньше было в кино… полдня свет выставляют… Марлен Мартынович самолично то воротничок мне прикалывает, то в декорации кусок обоев отрывает... И все шипели, шептались. Меня спасало только то, что у меня случился роман с Визбором. А сам процесс съемок был тяжелый. И ведь я не сразу поняла, что это за фильм. Сильно позже. Лет 50 мне было, когда я решила — дай пересмотрю. То есть, я уже взрослый, поживший человек была. И только тогда я поняла, какая это замечательная картина, поняла, что что-то серьезное упустила, работая над ней. Если бы раньше понимала — совсем другая история была бы. Хотя… ну какая там особенная история? Живет девушка с мамой. Отец умирает. Любовь. Встречи. И все время какие-то обиды, недовольство. Какая-то несправедливость, которая незаметно, незаметно, но грозит тебе разрушением. А моя героиня от этого спасается: убирает из своей жизни Володю невнятного, в работу погружается. Такие защитные приспособления — сейчас, в нашей кошмарной жизни, они, наверное, кажутся смешными, наивными. Но мы жили так. Типажи моих сверстников в этом фильме схвачены точно. Кто-то становился Володей, кто-то был Аликом, кто-то Леной.

О переменах в Театре имени Ермоловой

Сейчас я, как и большая часть нашей труппы, ожидаю решения руководства о нашей дальнейшей судьбе. Труппа отдыхает. В театре идет ремонт, который длится и длится, и что будет дальше — неясно. Знаете, я сравниваю это с ремонтом в квартире. Вот старые вещи: их можно сохранить, спрятать, чтобы потом разобрать — что оставить, что выкинуть. А можно взять — и, не разбирая, все на помойку. Не думая. Вот от наших театральных дел такое ощущение: выбросили все и всех, не разбирая. И спектакли все сняли, 26 спектаклей, к каждому декорации, костюмы — все на помойку. Я понимаю, что театру необходимы были перемены. Мы же видели и осознавали, что произошло с театром. Все одряхлело. Все стало ветхим. Ветхие чувства, ветхие спектакли... И даже новые спектакли — они сразу почему-то были ветхими. Что удивительно: даже молодежь, только что пришедшая в театр — она уже была старая. Это нужно было исправлять, конечно. Но не так кроваво, как это происходит сейчас. Как со старыми вещами: не выкидывать, а заменять постепенно. Это было бы более практично. И более деликатно. Новое руководство обещает не оставить нас без работы, но я мало в это верю. Жалко, потому что театр всегда был моим самым главным делом и домом. Театр, не кино.

О тяжелых временах

Театр вообще от многого спасает. От многих неприятных сюжетов этой жизни. Скольких актеров театр спас в 1990-е годы, например! Это была никому не нужная работа, никто не ходил на спектакли, но мы трудились. Были заняты. А еще тогда же я со своей подругой организовала курсы «Пишите и говорите правильно». Учили школьников грамотно писать, учили читать и понимать прочитанное. Мне самой в школе было тяжело: я во время войны, после блокадного Ленинграда, с мамой в лесу жила, в партизанском отряде, голод, холод, страх — какие там занятия? Потом в школе было сложно учиться. Так вот, те курсы здорово помогли: и в плане материальном — и при хорошем деле были. Но сейчас я подобным заниматься уже не смогу, силы не те. Да и подруги уже нет в живых. Хотя работать хочется, но чувствую, что время нам предстоит тяжелое.

О чувствах на сцене и в жизни

Я стараюсь многое смотреть в других театрах. Вот недавно была на «Зойкиной квартире» Серебренникова. И знаете что? Все, что касается выдумки, технологии, — там здорово. Нескучно. Актеры синтетические — в хорошем смысле слова: отлично поют, танцуют. Но когда начинается второй акт, когда от актеров ждешь эмоций, чувств, а не только умений — становится скучно. Потому что нет их, нет — чувств, человечности.

Совсем все другое, не такое, каким было во время моей молодости. Знаете, что тогда было главным? Такая у нас друг к другу была нежность, родственная. Бережность. А сейчас я этого не вижу. Вижу жесткость. И от этого есть ощущение тяжелого финала. Но я отношусь к этому философски. Как сложится. Вся остальная жизнь сложилась хорошо, а от потерь не убережешься. Я это принимаю.

Об актуальном

Моей старшей внучке 23 года, она очень активную политическую позицию занимает, поэтому я в курсе всего происходящего. Внучка ходит на все митинги. А я страшно за нее боюсь и всегда прошу мне звонить — где ты, как ты... Я на такие митинги никогда не пойду. Вижу, как многие пожилые люди ходят, но мне кажется, что стариковское желание побороться, поспорить — оно жалкое почему-то. Мне поэтому не хочется вставать в ряды борцов. И так было всегда, даже в молодости: все, что происходило в стране, мимо меня не шло, но участвовать в какой-то борьбе, в каких-то протестах — нет, ни за что, ни тогда, ни сейчас. Как та самая Лена из «Июльского дождя» — без громкого протеста. Я не борюсь, я ухожу. Лучше отдать, отойти и сохранить себя.