Марат Гельман: «Провокация в искусстве — как красная краска у художника»

— В СМИ пишут, что вы открываете на «Винзаводе» новую галерею. При этом весной вы с другими старейшими московскими галеристами, Айдан Салаховой и Еленой Селиной, выступили с заявлением, что формат галереи перестал себя оправдывать и вы переделываете свою в выставочное пространство. Так что это будет — галерея или выставочный зал?

— Это будет галерея с новыми художниками и иной политикой. В мае, когда я анонсировал закрытие «Галереи Гельмана», объяснив это затуханием художественного рынка в России, я говорил о том рынке, который мы создавали в 1990-е. Тогда в России не было среднего класса, были либо люди, которые жили от зарплаты до зарплаты, либо олигархи. Арт-рынок был построен на олигархах, а это значит очень маленькое число коллекционеров — человек 50 на Россию, зато они активные. И сам рынок был маленький — ну, что такое 20 галерей для Москвы, если даже в Берлине, который считается бедным городом, их 400?

— И что случилось с этим рынком? Олигархи разъехались?

— Во-первых, многие разъехались. А, во-вторых, представьте, пришел коллекционер на прекрасную выставку Димы Гутова, посмотрел, сказал: «Какая хорошая выставка», — но у него уже 20 работ этого художника в коллекции, он похвалил и ушел, ему больше не нужно. Новые же олигархи, путинского призыва, тесно связаны с государством — это либо чиновники, либо их жены, дети, соседи по дачному кооперативу. Такие люди скрывают свои доходы. А коллекционер — это человек, который предъявляет, и не только доходы, он предъявляет свой вкус, свое понимание искусства, свою жену иногда — много чего предъявляет. Новые богачи — не коллекционеры, они покупают только что-то, что можно спрятать.

— После того майского выступления все заговорили о том, что в России рынок современного искусства в ужасном состоянии. На что некоторые ваши коллеги, например Владимир Овчаренко из «Риджины», сказали, что это ваше с коллегами публичное заявление крайне негативно сказалось на остальных галеристах и на имидже нашей страны на международных ярмарках. Он считает, что вы хотели попиарить себя, а в результате усложнили жизнь другим галереям.

— «Хотели попиариться» — это у нас сейчас такой жупел: девочки в тюрьму сели, потому что хотели попиариться, Кашина избили — он пиарится. А если всерьез говорить о внутреннем патриотизме страны или какой-то среды, то он вовсе не связан с тем, чтобы говорить только хорошее. Ведь, в принципе, я мог не сидеть рядом с коллегами-галеристками на той пресс-конференции — потому что к тому моменту я уже пять лет галереей не занимался, все делала Юля, с которой мы были тогда женаты. Но мне казалось очень важным послать два месседжа. Первый: 85% списка коллекционеров галереи уехало из страны. И второй: новые богатые связаны с государством, с чиновничеством, поэтому они не покупают. Это серьезные сигналы. Если их не воспринимать и не озвучивать, мы никогда не вылечим ситуацию. В результате я нашел для себя новую модель, но для этого сначала я должен был осознать и проговорить причины кризиса старой.

— Какую модель вы нашли?

— С тех пор как мы начинали создавать арт-рынок, в России появился средний класс — топ-менеджеры. Но для них начинать коллекционировать с цен в 50 тысяч евро — это слишком круто, а вдруг ошибешься? Когда я стал собирать свой «Культурный альянс», то очень быстро понял, что в провинции есть мощные, интересные, но не известные в Москве художники. Например, в Краснодаре, у которого образ такого кондового региона, есть платная Школа современного искусства, в которой учится 40 студентов. Это просто невероятно! Даже для Москвы — мне Бакштейн (директор Института проблем современного искусства. — БГ) жалуется, что если бесплатно еще на занятия ходят, то платно нет. А там — пожалуйста! Так вот, эти художники не хотят ехать в Москву — у них там есть своя публика. Но им хочется, чтобы у них в Москве был свой агент, тот, кто будет представлять здесь их интересы. При этом у них с тем же уровнем качества работ цены раз в пять ниже, просто потому, что они пока не известны. И я понял, что с помощью этих художников я, с одной стороны, могу предложить старым коллекционерам что-то новое, а с другой — новым коллекционерам из среднего класса я предлагаю художников хорошего уровня, но недорогих.

— Это позволит вам вернуться к формату галереи?

— Да. Кроме того, я создал свою мастерскую арт-продюсеров. В «Гельман-галерее» финансовая схема была простой: продажа одной работы полностью покрывала все расходы на существование галереи, одну работу с выставки продал — месяц закрыл, вторую продал — это уже в доход. Теперь, когда цены станут ниже, нужно работать по более интенсивной схеме. У меня сейчас практикуется около 19 студентов из МГУ, РГГУ, УНИКа. Эта мастерская — модель будущей организации, которая станет работать с художниками по всей стране. У каждого регионального художника будет свой московский представитель. Плюс в каждом городе, с которым мы работаем, у меня есть партнер, который несет на себе расходы — привозит к нам работы художников.

Откроемся мы выставкой казахского искусства. Следующий регион, который мы здесь покажем, — Ижевск, потом Новосибирск. Идея в том, чтобы в течение двух лет вдвое увеличить московскую художественную сцену. Сейчас у нас более-менее 200 активных художников в Москве, а хороших — человек 70. Я хочу за два года привезти еще 70 хороших. Девиз «Культурного альянса» — превращение московской художественной сцены в российскую.

— Локальные партнеры, о которых вы сказали, — это местная администрация?

— Где-то финансирует губернатор, где-то мэр, где-то частное лицо или фонд — по-разному.ё

— Некоторые галеристы и художники полагают, что для них близость с государством может быть опасной: если государство дает денег, оно может диктовать условия. Не мешают ли вам тесные отношения с властью свободно работать?

— Они усложнят мне жизнь, это точно. Тут у меня есть несколько комментариев. Во-первых, безусловно, взаимодействие с властью — это скользкая дорога. Но когда дорога скользкая, одни оставляют машину дома, а другие аккуратно все-таки ездят. Работая с властью, нужно уметь говорить «нет». И пусть мне предъявят тот случай, когда я пошел на компромисс в художественном смысле ради сохранения отношений с властью. Второй же мой ответ — гораздо более глубокий и серьезный. Дело в том, что действительно искусство долгое время искало себе партнера и выбирало между бизнесом и властью. У каждого из вариантов были свои проблемы. Власть говорит: «Будь лоялен, не ходи на митинг, прославляй меня...» Бизнес говорит: «Стань красивым, организуй мне вернисаж на мой день рождения...» Ни один из этих запросов не совпадает с тем, чего хочет сам художник. Благодаря пермскому опыту я нашел выход из этого положения: там я нашел третьего партнера — территорию. Я имею в виду муниципалитет, город. Это, в общем-то, и не власть. Власть и бизнес считают искусство младшим партнером — искусство без них не может, а они без искусства могут. Но наши территории находятся в депрессивной ситуации, и в этом смысле мы как минимум становимся равными партнерами. Ведь чего хочет город? — «Сделай мне выставку, чтобы наш город прозвучал на весь мир! Чтобы люди стояли в очередь на нее, вместо того чтобы бухать по подъездам». И художник хочет того же самого. Думаю, что взаимодействие с территорией — это сегодня единственно правильная схема.

— Но в обществе неоднозначное отношение к проекту «Пермь — культурная столица». Некоторые считают его провальным. Одна из главных претензий — современное искусство нельзя вываливать на неподготовленных людей. А вы, как говорят ваши оппоненты, его привезли с налета, не готовя и, главное, не задействуя местных людей, связанных так или иначе с культурной жизнью города.

— Мы занимались не только современным искусством. Мы делали фестивали, связанные и с традиционным искусством, и с этническим. Что касается неуспеха, то здесь очень простой критерий. Ушел с поста губернатора Олег Чиркунов — человек, который нас поддерживал, пришел другой, предубежденный. Прошло полгода — и вот новый губернатор уже принимает точно такой же бюджет нашего музея, какой был при Чиркунове. Борис Мильграм (театральный режиссер, министр культуры и массовых коммуникаций Пермского края. — БГ) вернулся в Пермь, фестиваль «Белые ночи» будет продолжаться. Так что этот проект, как раз наоборот, успешен — именно потому, что инициаторы ушли, а он продолжает жить. Да, мы не работали с Пермским союзом художников. В Москве тоже никто не работает с Московским союзом художников, и никого это не беспокоит.

— Вторая частая претензия, касающаяся пермского проекта, — проблемы с финансированием. Архитектор Борис Бернаскони, который выиграл конкурс на строительство Пермского музея, до сих пор судится с городской администрацией. Как было устроено в Перми финансирование культурных инициатив?

— История с Бернаскони некрасивая, но она случилась, когда я еще ни разу не был в Перми. Я потом говорил администрации: если вы не строите то, что обещали архитектору, хотя бы вы должны с ним расстаться по-хорошему. История Бернаскони — это история справедливо обижающегося персонажа, который теперь в связи с тем, что его обидели, распространяет об обидчиках любую — не важно какую — информацию, лишь бы негативную.

— Но Бернаскони говорит, что сложности с финансированием были и когда он делал с вами фестиваль.

— Вообще, с государственными деньгами всегда сложно. Если ты к этому не готов, не сотрудничай с государством. У меня очень много было там недругов, потому что все, кто был против Чиркунова, были против меня, кто был против современного искусства — тоже были против меня, те, кто против Москвы, — опять же против меня. У меня в музее даже специальная комната для проверяющих есть, потому что прокурорские проверки происходят постоянно! Государственные деньги 10 раз перепроверяют, с ними сложная система отчетности, все построено на недоверии. Особенно сложная ситуация с творческими конкурсами. И не всегда адекватная. Но эта неадекватность — как стенка, со стенкой бессмысленно спорить. Ты либо пытаешься ее обойти, либо говоришь: мне это неинтересно, я не участвую.

— Если в Перми отношения с местной администрацией, как вы говорите, были плодотворными, то в некоторых других регионах взаимодействие с территориями складывается менее удачно. Например, в Питере только что закрыли выставку «Icons» — по вашему утверждению, из-за давления властей.

— Да, там проблемы начались после того, как мы встали на защиту Pussy Riot. Среди руководителей музеев и крупных институций я единственный высказывался — с тех пор все усложнилось. Но бывает совсем иначе. Например, очень интересная была история в Новосибирске. Их губернатор смотрел каталог выставки «Родина» и объяснял мне по телефону, что ему это не нравится, потому что это не искусство. Я ему отвечаю: «Слушайте, какое у вас образование? Почему вы считаете, что это не искусство? Вот я провел 400 выставок и считаю, что это очень хорошее искусство». В общем, мы с ним вошли в клинч, и он забрал у нас Музей декоративного искусства, где должна была проходить выставка. Тогда местное сообщество договорилось провести выставку в аэропорту, но губернатор надавил и на них. В ответ местные бизнесмены нашли ярмарку, которая не зависит от муниципалитета, притащили на открытие полномочного представителя президента, ему понравилось, хвалебный комментарий записали и пустили по телевидению. И тогда губернатор замолчал. Новосибирск доказал, что это настоящий город, потому что ребята сказали: «Это чмо, которого тут назначили, не может нам говорить, какие выставки делать, а какие нет»

— А как вы оцениваете культурный климат в Петербурге?

— Климат в Питере — мы все знаем, как он теперь называется: «культурная станица». К сожалению, у нас очень много связано с фигурой губернатора. Губернатор Петербурга — косный человек. Пока он сидел в Администрации Президента, он нигде эту свою косность не проявлял. Но как только он занял политическую позицию, это сразу стало очевидно. 

Понимаете, я не думаю, что сумасшедших и мракобесов в Питере больше, чем в Москве или в Новосибирске. Просто там они почувствовали, что губернатор такой же, как они, что они поддерживаемы. А самое плохое, что все остальные это тоже почувствовали и стали бояться — сразу после отмены моей выставки из-за письма от этих казаков отменили спектакль «Лолита» по Набокову, испугались.

— Как влияет ваше тесное сотрудничество с властями на вашу репутацию?

— В целом я считаю, что у меня очень неплохие со всеми отношения. Правда, так получается, что если выйти за рамки художественной среды, то знают только меня. Поэтому, к сожалению, многие вещи, которые делают мои коллеги, хорошие или плохие, приписываются мне. Например, я был на круглом столе у Собчак и встретил там Чаплина. Он сказал, что он хочет организовать арт-центр и приглашает к сотрудничеству всех представителей современного искусства, в том числе и Гельмана. Я тогда спросил: «Зачем ты меня назвал? Сейчас целый скандал из-за этого будет!» — «Я б назвал других, но я никого больше не знаю». 

— А в медведевском «Большом правительстве» вы еще участвуете?

— Нет, когда без суда и следствия посадили девочек из Pussy Riot на 2 месяца, потом еще на два, я вышел из всех общественных организаций, связанных с властью. 

— Часто ваши выставочные проекты сопровождаются скандалами в СМИ и протестными акциями. Как в случае современного искусства понять, где граница между талантливым творчеством и пиаром?

— У меня один совет — ходить, смотреть. У нас бывает 15 выставок в год — тонкие, нежные художники, может быть, одна или две острые. Но люди не ходят на выставки, а только читают, и у них через некоторое время складывается ощущение, что галерея Гельмана — скандальная. Провокация в искусстве — как красная краска у художника. Нельзя сказать: давайте не использовать красную краску. И сказать, хорошее это произведение искусства или плохое, в зависимости от того, сколько в нем красного, — невозможно. Сегодня нет другого способа узнать, что хорошо, кроме как расширять собственные горизонты — погружаться в контексты. В XX веке одна система критериев оценки искусства быстро сменялась другой, каждый раз отвергая предыдущую, и в результате разрушился весь критериальный аппарат. Вместо него сегодня существует контекст. Контексты нельзя выучить, в них надо погружаться.

— То есть с провокацией в искусстве нельзя переборщить?

— Художник просто должен рассчитывать силу реакции. Например, один раз мы с Чичканом (украинский художник. — БГ) не рассчитали — и до сих пор мне это вспоминают. На Арбате в течение пяти лет стоял ларек, который торговал орденами: наверху были фальшаки, а ниже — реальные ордена. Рекламировался этот ларек обезьянкой во френче с медальками. Люди проходили мимо и ничего не говорили. А Чичкан решил пригласить эту обезьянку на вернисаж, показать людям: вы говорите, что Великая Отечественная война — это самое святое, и не замечаете, что у вас под носом такое. В результате агрессия была против меня и Чичкана, а не против явления! Обещали убить, говорили самые страшные слова. И так всегда! Это не значит, что художник должен уменьшать резкость провокаций, но он должен понимать, что негативная энергия как минимум в начале будет всегда направлена против него.